Он долго молчал, и Светлана тоже не решалась заговорить, и лишь деревянная нога тонко поскрипывала да вспыхивал огонек папиросы, освещая на миг острые, заросшие щетиной щеки Савелия.
— Ты вот посуди, — глухо заговорил Савелий, — мне двадцатого июня восемнадцать лет сровнялось, а через три месяца я уже обезножел. Врач пришел и говорит, что, мол, ногу пилить надо, а я в рев, не дамся, и все тут. Сутки еще лежал при двух ногах, да что там, вонь от меня пошла по всему госпиталю. Няня, пузырятая такая тетка была, как в палату, так и нос платочком зажимает. Мне вот ее зажатый нос больше всего и запомнился. Отхватили ногу чуть ниже колена, а сутки-то и сказались. Через неделю давай обратно пилить. И так почти под самый пах и допилились…
— Ну а что же тетя Тая? — тихо спросила Светлана.
— А что ей, она к тому времени уже замужем была.
— Как? — Светлана растерялась. — Как замужем была?
— А так, — спокойно перебил Савелий, — ты судить-то ее не торопись. Да и не тебе ее судить, не тебе и не мне, да и никому. У них в доме-то при одной матери семь ртов было, а Таисья, значит, старшая из них, вот и рассуди. Раньте много не спрашивали, а тут и жених подходящий подвернулся, кооперативом заведовал, ну и сосватал он ее. — Савелий щелчком далеко отбросил папиросу и покосился на Светлану.
— Ты-то его не захватила. Стар он был, много старше Таисьи. А так добрый человек, понятливый. Ведь когда слух обо мне в деревню пришел, Таисья ко мне подхватилась. А он ничего, денег на дорогу дал.
— И она к вам приезжала? — И в темноте было видно, как загорелись у Светланы глаза, четко проступая на смуглом лице. — Расскажите.
— Ну эта сказка долгой получится, — усмехнулся Савелий, — пойдем лучше я тебя чайком с медом угощу.
В избушке Савелия аккуратно прибрано, чувствуется, что здесь каждая вещь свое место знает. На деревянном, до белизны выскобленном столе хлеб под полотенцем, две эмалированные кружки стоят, сахарница с железной крышечкой. Печка недавно побелена, и лишь несколько карасиных чешуек прилипло к ее круглому боку. И хотя все это Светлана видела не раз, сегодня она оглядывала хозяйство Савелия с особым вниманием, и теперь любая здесь мелочь казалась ей интересной, полной какого-то тайного смысла. Да и вся жизнь Савелия, мимо которой так равнодушно и спокойно проходила Светлана, теперь для нее открылась совершенно по-новому. До сегодняшнего дня Светлана думала, что и она и все ее чувства какие-то особенные, не как у всех, и вдруг она узнала, что тридцать лет назад, когда ее еще и в помине не было, точно такие же чувства переживали другие люди. Она была поражена, и вместе с тем к ней пришло хорошее чувство общности всех людей. Она теперь знала, что ее любовь — это лишь маленькая частица одного большого чувства всего человечества, ее горе — это и горе всех людей.
Светлана притихла, затаилась, и Савелий не мешал ей думать. Он разливал в кружки горячий чай из термоса, крупными ломтями нарезал хлеб, привычно поставил на стол солонку и все приглядывался к девчушке, мысли которой яснее ясного отражались на лице. И лишь позже, когда они уже пили чай, макая хлеб в алюминиевую чашку с липовым медом, Савелий сказал:
— Ты, девонька, не торопись. Теперь времена другие, и за кусок хлеба замуж не выскакивают. Вовка-то, он вроде бы и видный парень, да как-то вы не клеитесь вместе. Понимаешь, вида у вас нет. Я вот все украдкой смотрю, а схожести в вас не примечаю. Вроде бы и милуетесь вы, и слова там всякие говорите, а фасон не тот. Ну ровно деревенский плетень с городской оградой из чугуна свели. Так получается.
Савелий шумно схлебывал чай с блюдечка, высоко подняв руку. На его широком костистом лбу проступили капельки пота, а кожа на щеках была сухой и бледной.
«Да ведь у него, наверное, легкие бальные», — некстати подумалось Светлане, и от этой мысли жалость к Савелию захлестнула ее.
Слова Савелия она как-то пропустила без внимания, словно и говорилось-то это не о ней и ее никак не касалось. Подперев голову рунами и положив: локти на стол, Светлана смотрела на Савелия, на его острый, под тонкой морщинистой кожей кадык, а видела статную строгую Таисью. И непонятно ей было, зачем так путано складывается порой жизнь. Ведь все так просто. Полюбил — надо быть вместе, всегда вместе, на всю жизнь вместе. А если нет, ну так что же, надо ждать, надо искать свою любовь. Главное, все время верить. Верить и ждать. Верить и искать, Тогда обязательно все будет хорошо. Вот как у них с Вовкой. Она ждала его, и он пришел, и зря говорит Савелий, что они не подходят друг другу. Это со стороны так кажется, а они-то сами знают, во всяком случае, она знает, что им обязательно надо быть вместе.
Савелий между тем пошел с кружкой к дверям, но вернулся с полдороги, вспомнив, что хотел вынести хлебные крошки на подкормку для утренней рыбалки. Он досадливо чертыхнулся, и Светлана очнулась от своих мыслей и быстренько вскочила из-за стола и выше подкатала рукава рубашки.
— Спасибо, дядя Савелий, — поблагодарила она, — чай у вас — не напьешься. Побегу я, поздно уже.
— Ступай. За полночь, однако, уже перевалило. Спасибо и тебе, что проведываешь. Приходи утром за карасями…
Они вместе вышли из избушки, и на небе были уже звезды, и была луна, желтенький зрачок в громадном глазу вселенной. И еще один зрачок мягко покачивался на воде.
Светлана легко сбежала по трапу и уже поднималась на берег, когда услышала голос Савелия:
— Смотри глаза… ветками…
И за привычной ворчливостью Савелия она различила маленькую теплинку, и ей безудержно хорошо стало от этого.
— Я острогла-азая, — прокричала она в ответ и напрямик, не разбирая тропинки, побежала вверх, и берег был настолько крут, что казалось, поднимается она к звездам.
* * *
Светлана жила в том же доме, где был фельдшерский пункт, только с другой стороны. И когда подходила к калитке и чья-то фигура поднялась со скамейки навстречу, в первую минуту она подумала, что с кем-то случилась беда. Но это была Верка, единственная сестра трех братьев Долининых и единственный человек, которому могла Светлана поверять свои самые тайные мысли. Верка не дотянулась даже до Светланкиного роста, была круглой и смешливой, с маленьким вторым подбородком. Она работала десятницей в лесу, любила ошарашить незнакомых ребят крепким словцом и делала это мастерски.
— Ты что же поздно так? — обиженно спросила Верка. — Я уже уходить собиралась, а потом слышу, вроде бы поет кто-то, ну и задержалась, думала, что ты, а это Сонька-Бубонька от Степановых шла. Там сегодня сорок дней справляли. Где была-то?
— У Савелия. — Светлана распахнула дверь и, не включая света, упала на кровать, уткнулась лицом в накрахмаленную наволочку.
— Нашла жениха, — ухмыльнулась Верка и подсела рядом, — а меня сегодня стюдентик хотел полапать. Так я ему по рукам дала — полчаса на пальцы дул.
— Ну!. — Светлана села в постели и тихо засмеялась. — Так полчаса и дул?
— А что ты думаешь. У меня ручка-то дай боже, кедровые чурки с одного удара колю, поди, сама знаешь.
— Когда ты успела с ним познакомиться?
— То ли я знакомилась, больно надо, — обиделась Верка, — на танцах прицепился. Росточком! чуть повыше меня будет, а шустрый, как флюгер. — Верка расхохоталась и долго не могла остановиться, прыская в кулак и всхлипывая и толкая Светлану в плечо крепким кулачком. Наконец она успокоилась и длинно вздохнула. — А вот был там один, на танцах-то. — И у Светланы как-то разом перехватило дыхание, и снова она испугалась, как в прошлый раз на плашкоуте, и быстро прижала руки к щекам. — Все отдельно от других, похаживал. Красивый, подлец. В мою сторону — ноль внимания. А этот, флюгер-то который, все мне стишата нашептывал. Горазд на стихи, так целыми поэмами и шпарит. Как танец станцуем, так он мне поэму отбарабанит.
Но Светлана уже не слушала. Опять пылало ее лицо, и казалось, сердце стало больше ее. Всюду стучали его крохотные молоточки, выстукивая какую-то смутную тревогу.
— Ты завтра на вечер пойдешь? — спросила Верка, и Светлана рада была, что в комнате темно и подруга ничего не заметила.
— Какой вечер?
— Наших передовиков поздравлять будут. Школьники для них стихи заучили, будут читать. Подарки им вручат, ну а потом чай и танцы до упаду.
— Не знаю я, Вера…
— А чего тут знать, — бойко перебила Вера, — пойдем, да и все. Там же вся наша деревня будет…
Вера ушла не скоро, а когда все-таки ушла, Светлана без причины загрустила.
Она бы, пожалуй, и себе не смогла объяснить причину грусти, просто жалко ей стало самое себя, а почему — неизвестно.
Какой-то неясный, далекий грохот почудился Светлане. Она прислушалась, а потом вскочила с постели и босиком подбежала к окну. Отдернув шторку, сразу же увидела синие сполохи по небу. Они быстро приближались, и уже вскоре вспышки молний стали почти непрерывными, а грома пока еще не было. Лишь приглушенный рокот, словно далеко в горах случился обвал. Сильный порыв ветра всколыхнул черемуху под окном, она тревожно зашумела и принялась раскачиваться, словно от горя, взмахивая ветвями в белой опушке из цветов. Несколько тяжелых, необычайно больших капель дождя ударились о стекло, они расплющились и покатились вниз, белые бисеринки на фиолетовом фоне. И над самой крышей оглушительно рвануло и пошло: неимоверный треск, глухие раскаты и тут же сильный дождь и ветер.
