Пьер Патю жил в матросском пригороде Тулона. В ожидании должного часа русский гость помогал семье своего французского друга управляться по хозяйству, нянчил маленького Патю, пел ему вполголоса «Раскинулось море широко», а спать для безопасности уходил на чердак и ложился поближе к окну – на всякий случай.
Миноносец, на котором служил Пьер Патю, стоял в бухте, на рейде, с холодными, наполовину разобранными механизмами, лишенный хода и управления. Внешне Тулон был спокоен, но в скрытой глубине военного города шло глухое движение, гудел сдержанный ропот: моряки ждали немецкого нашествия и готовились к нему. Корабли выполнили приказ о сдаче на берег боезапаса, но часть снарядов, гранат, патронов застряла в матросских сундучках, в подушках, под койками, за обшивками, в угольных бункерах, в кастрюлях, на камбузах, в котлах и цилиндрах холодных машин. Готовился и миноносец Пьера Патю: командир приказал тайно собирать и налаживать механизмы. В следующую же ночь после этого приказания корабельный кок исчез: матросы в темноте бесшумно опустили его труп с чугунными колосниками, привязанными к ногам, на дно бухты. Наутро командир спросил, куда девался кок? Пьер Патю ответил:
– Теперь он безопасен для нас. Он был слишком честолюбив и хотел отличиться. Может быть, он даже мечтал о какой-нибудь высокой должности в полиции.
– Так! – помолчав, сказал командир. – Но у меня на корабле не хватает человека по списку. Я обязан заявить о нем. Хорошо, предположим, что он дезертировал. Пусть ищут.
– Вам нет никакой необходимости заявлять, – ответил Пьер Патю. – По списку корабельным коком значится у нас Жозеф Корню. Не все ли равно какой Жозеф Корню служит у нас – брюнет или блондин? Легче предположить, что Жозефу Корню надоело быть брюнетом, он сходил в парикмахерскую и выкрасил волосы пергидролем.
– Говорите прямо, что вы еще там придумали? – приказал командир.
Короче, русский неизвестный моряк сменил свою чердачную койку близ слухового окна на другую койку – в кубрике французского миноносца. У него появилось имя – Жозеф Корню. Матросы шутили:
– Ты был, старина Жозеф, наверное, в каком-нибудь очень, очень дальнем плавании, если успел так основательно забыть французский язык.
– А ничего! Мы и без французского обойдемся. Мы и на своем, на севастопольском, с ним сумеем при случае поговорить, с фашистом! – отвечал Жозеф Корню под общий хохот восхищенных матросов.
Очень скоро он стал любимцем всей команды. Своей необычной биографией, трудным и героическим подвигом он привлек к себе сердца французских моряков. Надо сказать при этом, что обязанности кока он выполнял с любовью, добросовестно, он заставил французов понять, наконец, толк в настоящих русских щах и во флотском борще.
Прошло недели две. На миноносце все, от командира до юнги, знали тайну кока Жозефа Корню, а полиция по-прежнему не знала. Да и никто не знал – ни один человек! – на других кораблях. А что же в этом удивительного? То ли еще бывает, в жизни! Французы, когда нужно, умеют молчать не хуже других. А на миноносце были не просто французы, это были еще и моряки, патриоты.
В трюме корабля тайно, втихомолку ремонтировались и налаживались механизмы. Работа шла медленно, потому что во всем обходились своими средствами, не требуя ничего с берега, чтобы не возбудить подозрений…
Мне бы тоже хотелось закончить эту историю походом миноносца – героическим походом сквозь вражескую блокаду, мне бы тоже хотелось написать о боях в открытом море, о штормах, о Гибралтарской дружеской бухте! Но так не случилось. Немцы нагрянули со своими пушками и танками в Тулонский порт раньше, чем команда миноносца успела собрать и пустить механизмы. Миноносцу пришлось вести бой, стоя на якоре. И миноносец – вся его команда, от командира до юнги – вел этот бой доблестно, не хуже других кораблей, до последнего снаряда, до последнего патрона! И не хуже других пулеметов работал пулемет русского моряка, значившегося в корабельном списке под именем кока Жозефа Корню.
Снаряды и патроны кончились. Пушки и пулеметы молчали остывая. Но в трюмах были еще в запасе две торпеды. Командир сказал, обращаясь к матросам:
– Приказываю всем сойти на берег. Приказываю всем драться на суше за свободу и честь нашей Франции так же доблестно, как дрались сегодня. Идите, а я останусь, так мне повелевает моя честь француза и офицера! Со мной останется еще один человек – он спустится в трюм. Кто?
– Прошу разрешить мне! – отозвался Пьер Патю. Он был ранен в бою, повязка на его голове побурела от крови.
– Спасибо, Патю! – сказал командир и скомандовал остальным: – По шлюпкам! Кому не хватит места, добирайтесь вплавь!..
К Пьеру Патю подошел русский моряк и, вздрагивая от волнения, сказал на матросском языке, на том самом всечеловеческом языке, который способен выразить любую мысль, любое понятие, любое высокое и благородное движение души. Он сказал:
– Пьер, будет лучше, если в трюм спущусь я. Ты по-французски знаешь, тебе на берегу легче укрыться. А меня все равно сразу же загребут.
– Нет! – ответил Пьер Патю. – Ты сойдешь на берег. В трюм спущусь я!
– Тогда вдвоем, – сказал русский моряк. – Мы, Пьер, вдвоем спустимся. Как жили дружно, так дружно вместе…
– Нет! – прервал его Пьер Патю. – В трюм спущусь я один. Я француз, это мой французский миноносец! Я могу разделить с тобой все что хочешь, но здесь я не могу делиться с тобой. Прощай! Иди на берег. Что же ты стоишь? Ты слышал команду! Выполняй!
И русский моряк сошел на берег – на шлюпке или вплавь – этого я не знаю. С берега он видел миноносец, видел на мостике одинокую неподвижную фигуру командира. Пьера Патю он не видел – Пьер Патю уже спустился в трюм.
Бой еще не затих, некоторые корабли продолжали отстреливаться, некоторые погружались. Русский моряк слышал вокруг себя глухие рыдания – то плакали французские матросы. И он сам тоже плакал, только не замечал этого. К миноносцу на полной скорости шли два катера с немцами. Вот немцы уже близко, вот они уже карабкаются на палубу, вот они уже бегут к мостику, на котором чернеет одинокая и неподвижная фигура командира – французского офицера и патриота. Вот немцы на мостике! Столб пламени, грохот взрыва!.. Французский моряк Пьер Патю выполнил свой долг.
А русский неизвестный моряк? Здесь, в Тулонском порту, в этот роковой, скорбный и героический день опять пропадает, теряется его след. Но когда немцы начали штурмовать матросские и рабочие пригороды Тулона, среди сражавшихся матросов, портовых рабочих, стариков и женщин – среди воинов свободной Франции – был один широкоплечий, светловолосый человек, не знавший ни страха, ни пощады. Он в одиночку шел с гранатами на немецкие танки и подрывал их, крича сквозь грохот боя: «За Севастополь! За Одессу!» Он бил по фашистским отрядам из пулемета и кричал хриплым страшным голосом: «За Пьера, за дружка, за миноносец! Держите, гады!» Он несколько раз схватывался с фашистами врукопашную и был тогда так ужасен, что фашисты бросали оружие, чтобы сдаться ему в плен.
Вот и все. Больше о нем ничего не известно, и я не могу рассказать вам, где и как продолжает он свое славное дальнее плавание. Последнее, думаете, может быть, вы? Поостерегитесь сказать это Прохору Матвеевичу Васюкову: старик обидится, рассердится и наговорит вам грубостей – он бывает иногда, ух, как крут! Он держится другого мнения, – поведав мне всю эту удивительную историю, он налил вина в стаканы и сказал:
– Выпьем давай за него, чтобы ему удача да счастье были! А вот когда он вернется, я его разыщу. Я ведь не полиция, от меня, брат, никуда не укроешься!
Прохор Матвеевич – человек бывалый, ему и карты в руки! Раз он говорит, что вернется, значит вернется! Тогда-то вот мы и узнаем и его имя, и фамилию, и многое другое, чего не знаем сейчас.
Да будет слава живому, который не умирает.
Однажды осенью прошлого года – хороши эти свежие солнечно-ясные месяцы на Черном море! – у моего приятеля Прохора Матвеевича Васюкова выдался праздничный денек. Проснувшись утром, пошли мы с ним вместе на рынок за помидорами, повернули на чистенькую залитую солнцем набережную – и вдруг мой Прохор Матвеевич застыл, очарованный, словно перед ним неожиданно возникло какое-то пленительное видение. Я посмотрел в ту же сторону и сразу все понял: в бухте стоял на рейде его корабль, тот самый, на котором прослужил он столько лет. Корабль стоял, как влитой в темно-синее стекло недвижной воды, он в прозрачном утреннем воздухе был виден четко со своим круто выгнутым носом, легким и стройным спардеком со своими мачтами, трубами, пушками – старый корабль, сохранивший в неприкосновенности всю благородную стройность и чистоту своих линий, седой рыцарь моря, снова вышедший навстречу боям.
Лицо Прохора Матвеевича преобразилось, глаза засияли таким молодым сиянием, что странно было видеть над ними густую седину в волосах.
