Снова проезжаем район сплошных развалин. Ни одного уцелевшего дома.
— Скоро центр?
— То так, — односложно отвечает извозчик. — Тут була Торговая улица.
— Много в городе таких бывших улиц? — с нескрываемым беспокойством спрашиваю я.
— Занадто много. — Возница натянул вожжи. — Приехали, панове.
У входа в трехэтажное здание напротив унылой площади — часовой. Он преграждает дорогу:
— Пропуск?
— Мы из Москвы, вот направление из ЦК ВКП(б), нам надо к секретарю, — объясняю я.
— Вам в обком партии надо, а здесь НКВД, не задерживайтесь, тут стоять нельзя.
— Куда идти?
— Вниз по проспекту, там за площадью и обком партии.
Сам виноват. На аэродроме вместо обкома сказал Цека, а извозчик спутал с Чека, теперь тащись по городу с вещами. Хорошо хоть груз невелик. Чемодан только у меня, а у Николая и Ирины портфели.
Во время шествия по проспекту продолжаем разглядывать разрушенные здания, читаем на стенах уцелевших домов торопливые надписи: «Разминировано», «Мин нет».
— Пашка веселый городок выбрал, — посмеивается Николай.
В обкоме встречаем Григория Барановского. Он работал в управлении делами Наркомата. В Москве Барановский не баловал нас своим вниманием, но здесь встречает, как родных. Григорий назначен управделами обкома. Он быстро «организует» машину, дает сопровождающего.
Темным вечером подъезжаем к большому серому дому. Сопровождающий нас товарищ ныряет в подвал и возвращается с усатым дворником.
— Пан Казимир, принимай постояльцев.
— Можно, почему нельзя, можно, — бормочет дворник, прикрывая ладонью колеблющееся пламя свечи.
Идем по узкой лестнице, под ногами хрустит битое стекло. На четвертом этаже дворник долго возится с ключами. Наконец, дверь открыта.
— Паны могут тут отдыхать. В комнатах есть две кровати и один диван.
Чиркаем спичками.
— Нельзя, панове, — предупреждает дворник, — окна не завешены.
Ирина плюхнулась на диван, зашуршали газеты.
— Чур, мое место, мальчики…
Уступив даме диван, мы с Николаем отправились в темноту соседних комнат. Долинин сравнительно корректно ругнулся, очевидно, ему пришлось не по вкусу столкновение с каким-то тяжелым предметом. Мне повезло — вытянутая рука нащупала спинку кровати. Пользуясь правом первооткрывателя, я ее тут же и оккупировал. Вспыхнувший огонек спички слегка осветил мое ложе, но увы, не помог обнаружить на кровати признаков постели. Очевидно, усатый дворник успел стащить ее в питейное заведение. Угасающий огонек выхватил из темноты кипу газет и журналов, сваленных в углу, — отличная постель. Кстати, у меня есть ценный опыт. Несколько лет назад, когда я приехал в Баку собкором «Красного знамени», в квартире, оставленной моим предшественником, тоже была только кровать с голой сеткой и множество газетных подшивок. Тогда мне пришлось несколько ночей спать на газетах. Отправленный из Иркутска багаж шел с черепашьей скоростью.
Обшарив комнаты, Николай Долинин мрачно констатировал, что у пана Казимира плохое зрение: одну кровать он принял за две. Ирина благосклонно предложила выделить Николаю спинку от дивана. Он уволок диванную спинку на кухню. Таким образом, каждый из нас получил отдельный номер. Для военного времени устроились прекрасно.
Усталые с дороги, мы крепко заснули, едва успев принять горизонтальное положение.
3
Луч солнца уперся в лицо. Я повернулся на другой бок и вдруг услышал: бим-бом, бим-бом, бим-бом. В утренней тиши трезвонили колокола. Открыл глаза и обмер. На стене, в позолоченной раме висел портрет Гитлера. Закрыл глаза, снова открыл — портрет не исчезал. Осторожно приподнялся на кровати. Посыпались на пол газеты и журналы. С обложки одного из журналов глядел все тот же человек с низко опущенной на лоб прядью волос и черными усиками под мясистым носом.
— Подъем, — заорал я на всю квартиру, — мы попали в логово зверя.
Оказывается, мои спутники проснулись раньше. Они уютно устроились на диване и листали немецкие журналы. И Николай, и Ирина недурно владели немецким языком.
Днем узнали, что дом, в котором мы заночевали, во время оккупации занимали гестаповцы.
Бывший владелец квартиры, помимо портрета Гитлера, газет, журналов и книг, забыл в ванной бритву, наполовину измыленный кусок туалетного мыла, зубную щетку, а на столе в комнате, где я спал, остался стакан недопитого кофе.
Я рванул со стены раму с портретом Гитлера. Хлопнувшись о пол, она жалобно звякнула стеклами.
— Развоевался, — скептически заметила Ирина, — рама могла бы пригодиться, а теперь придется вставлять стекло. Оккупируй эту квартиру. В Москве такую получить трудно.
Мне предстоит надолго обосноваться в Принеманске, возможно, и отдадут эту квартиру. Тогда можно будет привезти из Москвы Тамару.
— Здесь целая библиотека немецкой периодики, — Николай уткнулся в книжный шкаф. — Советую, старик, разобраться. Издания, выпускавшиеся во время оккупации. Редакции может пригодиться, в целях контрпропаганды…
— Рано об этом говорить, квартира не моя, я здесь — не хозяин.
1
— Виктор Антонович Урюпин, — пальцы замерли у лакированного козырька фуражки. Несмотря на знойный день, человек, стоявший передо мной, был в суконном морском кителе, застегнутом на все пуговицы.
Спутники Урюпина с нескрываемым любопытством разглядывали меня. О Викторе Антоновиче мне говорили в Москве и Смидович, и Беркутов. Последний показал личное дело Урюпина. Из него можно было узнать, что Виктор Антонович до войны работал в Принеманске, затем, после эвакуации, сотрудничал во флотской газете. Две недели назад, когда бои шли под городом, ЦК послал его готовить базу для редакции. Вместе с ним выехали из Москвы еще несколько сотрудников будущей редакции, отобранных Беркутовым и Смидовичем.
Смидович характеризовал Урюпина более обстоятельно. Они вместе работали в Принеманске. Выпускали русскую газету. В редакции тогда работала и жена Виктора Антоновича, московская журналистка.
— Жили они дружно, — вспоминал редактор, — но перед самой войной она вдруг подала заявление об уходе. Прошел слух, — разводятся. Почему? — пытался выяснить, но до сути не добрался. Началась война. Стало не до этого. Встретил Виктора Антоновича месяца два назад в Москве. Урюпин сильно изменился. Этакий «морской волк». Недавно приходил ко мне домой — разговаривали. Так и не понял — хочет он ехать в Принеманск или продолжать служить в своей морской газете. Спросил о семье — ответил что-то неопределенное. Расспрашивать не стал. Неудобно, все-таки дело личное.
На прощание Смидович посоветовал быть внимательнее к Урюпину. Журналист он толковый, знает край. Что же касается настроения, то все образуется.
И вот старожил Принеманска передо мной. Глаза Виктора Антоновича затуманены:
— Зайдем, редактор, в «Бристоль», позавтракаем, — предложил Урюпин.
— Но вы уже, кажется, успели…
— Не беда, талонов хватит, всех накормлю, — Урюпин выгреб из кармана кителя охапку карточек и продолговатых книжечек с талонами: — Это на еду, а это на напитки. Сегодня и вас отоварим.
— Редактор не здесь будет питаться, а в «Розе», — вмешался в разговор молодой парень с непокорным чубом, который торчал над высоким лбом, словно петушиный гребень.
— Там по десять литров выдают, — не скрывая зависти сказал второй спутник Урюпина, высокий, лысый, с бабьим лицом. — Напитки — основная валюта в этом городе. За пол-литра можно купить…
— Как обстоят дела с типографией, помещением для редакции?
Парень с петушиным гребнем самодовольно ответил:
— Уже опечатали больше десяти квартир.
— Как это опечатали? — не понял я. — О чем вы толкуете, молодой человек?
— Кстати, меня зовут Анатолий Александрович, по фамилии Платов, по возрасту, редактор, я думаю, мы ровесники. Что же касается квартир, то делается это просто, берется веревочка, сургуч, медный пятак, — и все в порядке. Нашел свободную квартиру — опечатал. Кроме чекистов, никто не рискнет сорвать казенную печать.
— Разве нельзя получить ордера на свободные квартиры через горисполком, допустим?
— Не уверен. И без нас им хватает работы.
— Как же вы додумались до сургуча, печати! — Деятельность Платова меня обеспокоила. Работники редакции еще не существующей газеты, решили конкурировать с милицией и ставить сургучные печати на свободных квартирах! Это может кончиться большим скандалом. Речь идет не о школьных забавах. Какое мальчишество!
Пока Платов рассказывал о своих похождениях, Виктор Антонович успел сбегать в буфет и вернуться с бутылкой французского коньяка. На этикетке по диагонали красным было напечатано: «Только для немецких офицеров».
