— Это сначала всем так кажется, кто с фронта приезжает, улыбнулся Зорин, — а потом откуда только все берется! Из заповедных уголков памяти выплывает. Я вам даже больше того скажу: прежние знания становятся как-то осмысленнее. Ненужное испаряется, а главное приобретает новый смысл. Как у вас в химии этот процесс извлечения называется?
— Экстрагирование.
— Справитесь! — уверенно подтвердил генерал и потянулся за портсигаром. — Правда, нехорошо, Степан Иванович, — он повернулся к полковнику, — что не в начале года воспитателя меняем, но мера эта необходима. Да, кстати, вы уже где-нибудь обосновались?
— Нет еще.
— Зайдите к моему помощнику по хозяйственной части. Он о вас позаботится.
— Благодарю вас. Я хотел бы просить, товарищ генерал…
— Пожалуйста!
— …дать мне хотя бы неделю осмотреться.
— Денек дам, — улыбнулся генерал, — а больше не могу. Нельзя! — он с сожалением развел руками. — Никак нельзя!
— Устроитесь, зайдите ко мне, — попросил полковник Зорин, — поговорим о работе.
3
Днем позже капитан Боканов шел тихими коридорами училища рядом с командиром первой роты подполковником Русановым и бритоголовым, слегка сутулящимся начальником учебного отдела полковником Ломжиным и, сердясь на себя, думал: «Ну чего трусишь? Такие же мальчишки, какие были у тебя несколько лет назад, только на этих — форма».
Был вечерний час, названный в расписаниях училища «самоподготовкой», — час приготовления домашних уроков.
При входе офицеров в класс кряжистый, широкогрудый суворовец, сидевший на первой парте, крикнул ломающимся баском, словно что-то неожиданно нашел:
— Встать! Смир-рно! — Отбивая шаг, он остановился недалеко от начальника учебного отдела и расправил плечи. — Товарищ полковник, первое отделение первой роты в количестве двадцати пяти человек на самоподготовке. Отсутствующих нет. Старший суворовец Лыков Василий.
— Здравствуйте, товарищи суворовцы! — поздоровался полковник Ломжин.
— Здравия желаем, товарищ полковник! — отрывисто и громко раздалось в ответ, и рьяность этого ответа неприятно удивила Боканова. Снова шевельнулась мысль о муштре, о «солдатиках».
Потом, когда Боканов глубже вошел во внутренний мир училища и суворовцев, он убедился в необоснованности своих опасений. Он узнал, что ребятам доставляет удовольствие браво и оглушительно отвечать на приветствие, что привычкой становятся требования строя и команд и что все это легко и охотно перенимается суворовцами у офицеров. Жизнь училища с вечерними поверками, часовым у знамени, маршем под оркестр, с бесчисленным множеством других чисто военных особенностей становилась их жизнью. А бравость ответа, прямой взгляд, белоснежный подворотничок и красивая походка украшали, по их справедливому мнению, человека.
— Садитесь, — разрешил полковник. — У вас будет новый офицер-воспитатель, гвардии капитан Боканов Сергей Павлович. Прошу любить и жаловать! — и, доброжелательно кивнув головой капитану, он вышел вместе с командиром роты.
Боканов остался с отделением. Он внимательно оглядел всех, словно одним взглядом хотел вобрать их в себя, сразу узнать и запомнить. Ребята показались ему на первый взгляд совершенно одинаковыми: в одинаковых суконных черных гимнастерках, с одинаково блестящими пуговицами. У всех одинаково стриженные под машинку головы, одинаково задорные лица, — здоровые, чистые, розовые, будто суворовцы только что приняли горячий душ.
Они сидели по двое, положив руки на крышки парт, всем видом показывая благопристойность. Но мальчишеские настороженные глаза отметили мгновенно все: «Погоны зеленые, фронтовые, — это хорошо… Краешек гвардейского значка облупился, — сразу видно, давно получил… На выцветшей гимнастерке темные круги — следы от орденов… трех. А на планке колодок меньше, видно, не успел еще достать… Первая колодка алая с белой полоской посередине — это ясно какая, а вторая — сиреневая с одной красной полоской посередине — не Александра ли Невского? Лицо серьезное, неулыбчивое — видно, строгий, но не „вредный“. Ну, посмотрим, посмотрим…»
Молчание и взаимное разглядывание длилось, пожалуй, слишком долго. Боканов решительно шагнул к первой парте и негромким, твердым голосом сказал:
— Думаю, жить мы будем дружно. Не сомневаюсь, что наше отделение станет ведущим в училище и по учебе, и по дисциплине. Чтобы с первых шагов не возникало недоразумений, хочу напомнить вам: честность, исполнительность, дружба — вот законы нашей жизни. Мы должны свято оберегать традиции Советской Армии с ее дисциплиной и закаленностью.
В словах нового воспитателя все почувствовали силу и уверенность и про себя решили, что его требования, кажется, придется выполнять.
— Когда через три года, — продолжал Боканов, — в актовом зале генерал вручит вам аттестат зрелости, а имена лучших будут занесены на Доску почета, мы снова соберемся, на прощанье, в этом классе и скажем: мы дружно жили и неплохо работали! Советский народ возлагает на вас большие надежды. Вам доверит он защищать нашу великую державу!
В классе стояла такая тишина, что было слышно, как в стекла окон бились ледяные крупинки.
— Я думаю, мы поработаем как следует? — спросил капитан. Он впервые улыбнулся открытой, доброй улыбкой, и ребята решили, что, нет, он не «заядлый». Так называли они несимпатичных и придирчивых. Над задней партой поднялась рука.
— Пожалуйста, — разрешил капитан.
— Суворовец Пашков Геннадий! — встал подросток с такими синими глазами, что, казалось, синева их, перелившись за края век, чуть заметно проступила на коже, словно тень от густых ресниц. — Товарищ гвардии капитан, а орден Красного Знамени вы за что получили?
Боканов не ждал такого вопроса и ответил не сразу.
— За бой у Днепра… Еще в сорок первом году, — медленно начал он. — Тяжелый был бой. Наш пехотный полк отбивал танковые атаки… одну за другой. Когда, казалось, выхода нет, остается только дороже отдать жизнь, из-за рощицы появились машины лейтенанта Чумака, моего друга… До армии он был шахтером. Чумак привел свои танки на выручку. Вдруг головная машина командира наткнулась на что-то… встала на полном ходу на дыбы… окуталась дымом и пламенем, накренилась набок. Из люка выпрыгнул Володя… лейтенант Чумак. Лицо в крови, светлые волосы почернели. Он подхватил винтовку у падающего бойца и бросился вперед. Рядом с ним разорвалась мина. Чумак упал, потом с трудом приподнялся на одно колено, шатаясь, встал во весь рост и закричал: «За мной! За Родину!», и, пробежав еще немного, снова упал…
Боканов помолчал, переживая бой, на минуту забыв о том, где он. Коротко закончил:
— После боя мы похоронили лейтенанта в рощице…
И опять Боканова поразила тишина в классе.
— В том бою вы орден получили? — тихо спросил кто-то.
— Да. Мы били фашистские танки прямой наводкой.
4Квартиру Боканов нашел себе довольно быстро и, что особенно его устраивало, в пяти минутах ходьбы от училища. Поселяться в общежитии одному до приезда семьи не хотелось. Он снял комнату у старика-пенсионера, жившего с дочкой и двумя маленькими внучками в небольшом доме.
На следующий день Боканов проснулся рано. Распахнул ставни, открыл форточку — и морозный воздух ворвался в комнату. С непокрытой головой, в белом свитере, плотно облегающем сильное тело, Боканов вышел на крыльцо.
Из-за реки огненным диском вставало солнце. Искрился снег, свисающий с крыш, как гребни застывших волн.
Со станции доносилось усталое попыхивание паровоза.
И все это — солнечные блики в стеклах домов, серебристые переливы снега, негромкие звуки мирного провинциального утра — показалось Боканову чем-то неправдоподобным, когда он вспомнил, что война продолжает идти своей суровой дорогой. Он представил дивизион в походе, родные лица командиров батарей, смышленого конопатенького ординарца Костю Черкашина, пожилого, рассудительного телефониста Андрона Шаблина и с грустью подумал: «Как они там? Жаль, что без меня заканчивают войну… Доведется ли встретиться?»
Издалека, со стороны училища, донесся призывный звук трубы.
1
Как не хочется ранним зимним утром сбрасывать теплое одеяло и, окунаясь в охлажденный за ночь воздух спальни, спрыгивать с постели.
А труба неумолимо настаивает:
— Подъе-ем! Подъе-ем!
Илюша плотнее натягивает на голову одеяло. Свернуться бы калачиком, не слышать противного голоса старшины, скрипуче повторяющего вместе с трубой:
— Подъе-ем!
Ну, хотя бы дал до десяти просчитать, хотя бы не заметил под одеялом и прошел мимо!..
— Подъе-ем!
Одиннадцатилетний Илюша Кошелев легко привык к режиму училища. Ему нравилось повторять приказания офицеров, громко отдавать рапорт в дни дежурств, прощаясь с учителем, весело скандировать:
