Но я начал с отцовского пиджака, заляпанного краской разных цветов, слишком просторного для меня, хотя и я не тощ. Мне нравится донашивать отцовские одежки. А что касается до Люссо, его завсегдатаев и других соседей, то…
— Доброе утро, мсье, — почтительно приветствует меня молодой Клоссон, владелец автозаправочной станции на углу площади. Я знал еще его отца, а мой отец застал на этом месте еще каретную мастерскую старика Клоссона. Сын Клоссона иногда заходит ко мне попросить что-нибудь почитать. Он любит исторические книжки и политику.
— Здравствуй, Андре! — кричит из своего «ситроена» смуглый, как цыган, только что вернувшийся из Испании Никола Крийон. Мы с ним давние друзья и вместе были в Сопротивлении. Когда мы сходимся в редакции, нам есть что вспомнить.
— Доброе утро, дядя Андре! — А это красавчик Рири — лицеист, внук моих Жюльенов.
Анриетт и Патош Жюльен сейчас у себя, в Альпах. Там, в горах, находится детский дом, которым они руководят. Мы дружим так давно, что я и счет годам потерял. Впрочем, нет, вспомнил, со времен гражданской войны в Испании. Тогда Жюльены приютили у себя первых испанских детей-сирот, оказавшихся во Франции. Рири учится в Париже, но старики навещают его от времени до времени, и просили меня приглядывать за ним. Да разве приглядишь за таким парнем? Во-первых, он предводитель «стаи» наших местных пижонов. Во-вторых, когда в метро, или на почте, или в «Маноксе» забастовки, Рири уже вертится в самой гуще, разносит какие-то листовки, резолюции, с кем-то препирается, и вид у него, по крайней мере, главнокомандующего. В «стае» у него кличка «Вожак», это я знаю, даром что он читает по-латыни и шпарит наизусть «де белло Галлико». Мальчишки, мальчишки… Всё уже знают, покуривают, кто тайком, а кто явно, сидят по кафе…
— В лицей торопишься, Рири?
— Угу… — Он листает на ходу какой-то дрянной журнальчик.
— Загляни ко мне вечерком, Рири, поболтаем. А может, сходим во «Флор», на левый берег.
Рири оживляется. Сейчас я ему интересен.
— Во «Флор» — это здорово! Только… сегодня не смогу, дядя Андре.
— А что у тебя сегодня? Свидание? — Я подшучиваю.
— Ага. В самую точку попали, дядюшка. Роковое, решительное свидание! — И Рири убегает со своим лицейским портфельчиком, красивый, кудрявый и таинственный.
Ну что тут скажешь? Все-таки постараюсь его залучить, расшевелить, если удастся. А потом, если опять-таки что-то пойму, напишу Жюльенам, что́ представляет собой их внук — Вожак из здешней «стаи».
* * *
— Андре, привет! — Это уже старик Ассак.
Он знал моего отца, он тоже строительный рабочий; и я еще помню едкий запах столярного клея, который всегда ощущал, когда сидел на его жестких коленях. У него тоже домик на улице Кримэ, но Париж коммерческий, Париж богачей наступает на нас, строит роскошные новомодные дома, где есть и кондиционированный воздух, и подземные гаражи, и боюсь, Ассаку не удержаться, если такой вот концерн заставит его взять отступное и бросить свой домик в добычу бульдозерам.
— Как жизнь, молодой человек?
Ассак всегда зовет меня «молодой человек» или еще чище — «мой малыш».
— Узнаю́, узнаю пиджак Гюстава, — говорит он одобрительно. — Вон те пятна мы с ним вместе насажали.
И мне становится совсем уютно в отцовском пиджаке.
— Здравствуйте, мсье Клеман.
Робкий поклон. Черная блестящая прядь почти закрывает темные, тоже робкие глаза. Моя молодая соседка, мадам Назер, всегда очень приветлива со мной. Как-то я помог ей в одном деле: она захотела взять к себе осиротевшую девочку. Инспектор по сиротским делам Дени, тоже мой приятель по Сопротивлению, ни за что не хотел отдавать ей девочку, бормотал что-то о «не тех обстоятельствах». А я почему-то сразу поверил, что у этой маленькой женщины сироте будет хорошо. Помогли мои редакционные бумаги и обстоятельный разговор с инспектором… О «не тех обстоятельствах» давно проболталась мне Тереза, которая дружит с Желтой Козой — консьержкой дома, где живет Сими Назер. Оказалось, муж Сими что-то натворил и попал за решетку. Она ждет его страстно, работает целыми днями в парикмахерской моей приятельницы Мишлин и, видно с тоски, взяла к себе девочку.
А вот и сама рыженькая сиротка — еще тощенькая, бледная, но уже в хорошеньком платьице, видимо, купленном Сими. Взгляд любопытной зверюшки замечает все, в том числе и мой пиджак. Кажется, разглядела все пятна.
— Клоди, скажи мсье Клеману «доброе утро», — говорит Сими и сияет глазами. — Не правда ли, мсье, девочка выросла и поздоровела с тех пор… с того то есть дня… — Она путается и неловко умолкает.
— Доброе утро, мсье.
— Она у вас очень хорошо выглядит, мадам. — Это говорю я. Очень веско.
И обе маленькие фигурки весело, почти вприпрыжку, продолжают свой путь.
За стойкой у Люссо я пью свою чашку черного кофе без сахара, выкуриваю сигарету и киваю всем завсегдатаям. Тут булочник Соваж, столяр Котон, страховой агент Дюреж, скорняк Бермант, торговец цветами Сирил Оран — все это мои давние соседи и друзья детства. Они все одеты так, как привыкли ходить у себя дома — в подтяжках поверх рубашек, в рабочих спецовках, в парусиновых штанах и куртках на «молнии». Словом, пиджак моего отца, заляпанный красками всех цветов, ничуть не смущен. Он — в своей компании.
— А ты, оказывается, настоящая ловкачка, — небрежно бросил Ги.
Клоди потупилась: неизвестно и непонятно, одобрение это или осуждение? Во всяком случае, разглядеть это в пронзительных глазах Ги было невозможно.
Да, знакомство наконец состоялось. Оно состоялось в первый же полдень освобождения Ги. И не где-нибудь, а в шикарнейшем ресторане отеля «Хилтон», куда захотел поехать Ги и куда всех их привез на своей машине Жюль — первый друг Ги. Сими отчаянно волновалась:
— Ну послушай, Ги, ну давайте выберем что-нибудь поскромнее… У нас, наверное, даже не хватит денег, чтобы расплатиться по счету… Ведь это, ты знаешь, чуть не самый роскошный ресторан Парижа. Смотри, какие здесь сидят господа и дамы, какие штуки висят на стенах. Смотри-смотри, какие гарсоны — совсем как в «вестернах»!
Гарсоны и в самом деле были одеты ковбоями — в кожаных брюках с широкими поясами, на которых болтались кобуры пистолетов, и в замшевых безрукавках поверх цветных рубах. По стенам висели в живописном беспорядке лассо, рога животных, седла и уздечки.
Один из «ковбоев» как раз окидывал компанию таким оценивающим и хмурым взглядом, что даже Клоди стало не по себе. Один только Ги чувствовал себя вполне непринужденно. Он потрепал Сими по худенькой шейке:
— Не трусь, цыпленок. Теперь я с тобой и тебе обеспечена королевская жизнь. Никаких забот, одни радости. И наплевать нам на этих расфуфыренных типов. А «ковбой» будет не хуже, чем им, служить нам за наши франки.
Он повернулся к Жюлю — пузатому крепышу с такой шевелюрой, что голова его сразу напомнила Клоди вытиралку для перьев:
— Надеюсь, Жюль, ты раздобыл к нашей встрече достаточно монет? Не оставишь же ты своего лучшего друга без праздничного обеда?
Жюль сделал широкий жест:
— Все, что тебе угодно, Ги. Можешь сегодня пировать… А завтра… завтра, что подкинет господь бог.
И он захохотал, ощеря крупные желтые зубы.
— Ну и отлично.
Ги направился к уютному столу в глубине мягко освещенного зала, и «ковбой» тотчас же подскочил и отодвинул для них обитые светлой кожей стулья. В то время как остальные рассаживались, Ги уже погрузился в изучение меню.
— Черт возьми, покуда мы там хлебали тюремную баланду, вы здесь, на воле, недурно питались, — объявил он довольно громко. — До чего мне опротивела тамошняя жратва! Ну, сегодня и попирую же я! У них тут в меню разные штучки из их американского Среднего Запада, но я предпочитаю нашу, французскую кухню, а на закуску русскую икру и жареную макрель. А потом — омар в яичном соусе, петух в красном вине, мороженое…
— Ты что же, один собираешься все это заглотать? — вмешался со своей всегдашней смешливой миной Жюль. — А про нас ты забыл? Мы тоже люди и тоже хотим есть, хотя бы в честь сегодняшнего дня!
— Можете выбирать, я разрешаю, — великодушно позволил Ги.
Пока он и Жюль заказывали немного удивленному «ковбою» чудовищное количество разных блюд, Клоди могла свободно рассматривать того, от которого, она это чувствовала, будет отныне зависеть ее жизнь.
Ги с первой же минуты поразил девочку своей великолепной и небрежной самоуверенностью, мягкой звериной походкой молодого леопарда, непринужденной элегантностью, с которой он носил даже потрепанные вещи, а главное — главное, почти не скрываемым убеждением, что все в мире — все удовольствия, все радости жизни существуют только для него одного. И глаза его, какие-то веселые, залихватски-беспощадные, тоже поразили Клоди.
