Все же она была сегодня несправедлива. Обругала, трубку бросила. А он стоит там под дождем. Мерзнет...
Люся тяжко вздыхает. Она вспоминает, как ей сразу становится радостно, когда, выглянув в назначенный час в окно, она видит его высокую широкоплечую фигуру у входа на почту. Как быстро спускается она тогда по лестнице, перебегает улицу, берет его под руку.
И они идут, идут куда-нибудь далеко — просто так, без цели, болтая и радуясь. В Парк культуры, например. Там есть такая скамейка — «их» скамейка. Они могут просидеть на ней хоть пять часов подряд. Иногда — не закрывая рта, иногда — молча.
Или едут летом на пляж,в Серебряный бор. Александр здорово плавает, у него по плаванию второй разряд. Впрочем, она тоже не новичок...
Нет, надо что-то предпринять. Надо просто решительно поговорить с ним. Чтоб он понял, чтоб выкинул из головы эти глупости. Ведь ребята и те смеются. И надо познакомиться, наконец, с этим Ростовским, его тренером. А то она только видела его мельком на тренировках. Ростовский сколько раз приглашал, а она как-то стеснялась.
Люся решительно встает. Снова пересекает комнату, раздвигает штору. Но за стеклом по-прежнему ничего не видно. Спуститься?..
В этот момент какая-то машина, явно пренебрегая за поздним временем правилами уличного движения, сворачивает в переулок и сильным светом фар выхватывает угол дома, вход в почтовое отделение, тротуар.
Пусто. Никого нет. Нигде ни одного человека.
Люся медленно возвращается к постели.
Конечно. Что он, дурак — торчать здесь под дождем! Сказать так ей — это он может. Фразер! Нет, все-таки какой хвастунишка. «Всю ночь буду стоять!» Спит небось давно и сны видит, как он чемпион страны по самбо или, еще того больше, чемпион мира по этой их дзю-до новой какой-то!
А она уж расчувствовалась! Перевоспитывать собралась. Нет! Сказала, что все кончено, — значит кончено!
Люся ворочается с боку на бок и еще долго не может уснуть.
Глава вторая
УТРО В РЕДАКЦИИ
Главный редактор еженедельника «Спортивные просторы» Семен Петрович Лузгин был человеком точным и аккуратным до педантичности. Для сотрудников журнала это являлось настоящим бедствием.
Лузгина назначили редактором сравнительно недавно, не прошло еще и года, до этого он редактировал газету на периферии.
И с тех пор спокойная жизнь кончилась. При старом редакторе на работу являлись к десяти, а то и к одиннадцати (сам он раньше двенадцати никогда не приходил). Расписавшись в книге, все разбредались кто куда, «на задания». Некоторые действительно шли по делам редакции, а кое-кто откровенно лодырничал.
Лузгин все это прекратил.
В первый же день, когда один из руководителей Центрального совета представил сотрудникам их нового главного редактора и, пожелав успешной работы, ушел, Лузгин попросил всех остаться на местах.
— Журнал плох, — сказал он без обиняков. — Работа развалена. Я у вас два часа, но картина ясная.
Он говорил короткими, отрывистыми фразами, глядя прямо в глаза собеседникам, и, может быть, поэтому сказанное им казалось особенно значительным.
— Положение исправим. Но один ничего не сделаю. Журнал — для меня дело новое. Надеюсь на вашу помощь.
На следующий день, когда сотрудники стали прибывать на работу, выяснилось, что Лузгин сидит в редакции с девяти утра. После того как все собрались, он вышел в большую комнату и негромко сказал:
— С завтрашнего дня кто придет в пять минут десятого будет уволен.
И уволил-таки! Уволил Ваню Фокина, фотокорреспондента, который при старом редакторе вообще бывал раз в неделю. Никакие жалобы не помогли. Лузгин настоял на своем. С тех пор все приходили вовремя и работали как следует. Новый редактор по очереди вызывал к себе всех сотрудников, выяснял у каждого, что плохо, что хорошо в его отделе, внимательно слушал, советовался. Словом, как он сам выражался, «набирался опыта». Вскоре выяснилось, что Лузгин стал разбираться во всех вопросах не хуже любого сотрудника. Когда-то он окончил институт физкультуры, потом воевал, был ранен. Теперь слегка хромал, что не мешало ему сохранять спортивную и военную выправку.
Все послевоенные годы, закончив службу в армии политработником, он редактировал газеты — районные, городские, даже областную. Когда ему предложили перейти в спортивный журнал, он с радостью согласился. Тянуло в Москву. Да и годы были не те, в журнале все же легче работать. Но главное, в чем Лузгин не признавался и себе, была возможность вновь вернуться к некогда любимому делу — спорту. Война помешала ему стать мастером по гимнастике (совсем немного оставалось набрать). Ранение помешало стать тренером. Зато теперь он с увлечением окунулся в работу. Спортивный журнал! Это давно было его сокровенной мечтой.
Сам он почти не писал — лишь изредка передовицы, — но редактором был великолепным — тонким, со вкусом, с опытом, со знаниями. И организатором тоже был отличным.
Журнал быстро расцвел. В киосках его нельзя было достать, а когда началась подписка, спрос возрос чуть не вдвое.
Работать приходилось нелегко, штаты были невелики. И поэтому Лузгин обрадовался, узнав, что получает практикантов с факультета журналистики. Практикантов прислали двух. Их специально отобрали в спортивный журнал, учитывая склонности: Александра Лугового, мастера спорта по борьбе самбо, и Веру Бродскую, перворазрядницу по лыжам.
Практиканты работали уже месяц, и в общем Лузгин был ими доволен. Бродская, девушка добросовестная и аккуратная, целый день сидела в редакции и правила статьи. Правила неплохо. Надвигалась зима, и Лузгин рассчитывал посылать ее за репортажами, когда лыжники выйдут на старт.
Луговой показал себя более предприимчивым. Он написал очерк о чемпионе страны по борьбе самбо, взял интервью (благо знал язык) у гостившего в столице президента одной из международных федераций.
И вот теперь Лузгин решил доверить практиканту ответственное задание. Он пригласил Александра в кабинет.
— Садитесь, Луговой. Хочу послать вас на задание. В редакцию пришло письмо. Прочтите.
Александр взял небольшой листок бумаги и начал читать.
«Дорогая редакция!
Меня травят. Прошу спасти. На нашей фабрике все записаны в спортсмены. Я тоже. Никого не подводил, кросс бегал, на собрания приходил. А они меня исключили из коллектива «за общественное безделье». Так и написали. Теперь как с ярлыком хожу. Никто здороваться не хочет. А это все подстроил Трюфин, председатель коллектива и тренер. Он всех подмял, а я не хочу. Вот он и мстит. Спасите.
Электрик фабрики пишущих машин, комсомолец, член физкультурного коллектива и ДОСААФа
Иван Родионович Лукавый».Александр кончил читать и вопросительно посмотрел на главного редактора.
— Отправляйтесь туда, Луговой, — сказал редактор. — Посмотрите, что к чему. Что это за Лукавый, кто его травит. И, главное, узнайте, что значит формулировка «за общественное безделье». — Он помолчал. — Интересная формулировка — может пригодиться.
Александр вышел из кабинета и сразу же направился к Елисеичу. Так называли в журнале старейшего работника, который все всегда знал, мог дать любой совет и к помощи которого прибегали не только практиканты, но и более опытные сотрудники.
Елисеич сидел за своим самым замызганным в комнате столом, на котором всегда царил неописуемый беспорядок, и, низко склонившись над листом, что-то быстро, быстро писал.
— Скажите, Елисеич (даже практиканты не могли называть его иначе), как быть? Я получил задание — что надо делать?
Елисеич поднял на Александра близорукие глаза и спросил:
— Какое задание, старик? Репортаж, интервью, фельетон, корреспонденция, очерк, статья, отклик, письмо, отчет, беседа?..
Александр терпеливо выслушал Елисеича, пока тот долго и с видимым удовольствием перечислял все мыслимые и немыслимые журнальные жанры. Потом протянул письмо. Воздев на нос очки, Елисеич внимательно прочел листок, минуту подумал, кусая и без того изгрызанный карандаш (ручки он презирал), и, наконец, сказал:
— Значит, так. Приезжаешь — и сразу к секретарю комсомольской организации, потом — к директору, потом — к обиженному, потом — к обидчикам. Все.
— Ну, а что спрашивать, как говорить?..
— С секретарем — откровенно, с директором — строго, с обиженным — сочувственно, с обидчиками — недоверчиво. Все.
Но Александр сегодня не был расположен к шуткам. С утра его занимала лишь одна мысль: идти вечером к Люсе или не идти? С одной стороны, его пригласила сама Нина Павловна, с другой — Люся могла выкинуть какой-нибудь номер: например, взять и уйти. И тогда ему предстояло провести страшно веселый вечер в компании ее родителей.
— Да я серьезно, Елисеич, — уныло говорил Александр, — есть какие советы?
Елисеич внимательно посмотрел на Александра, деловито погрыз карандаш и заговорил серьезно:
