– Пропеллер! – шутя ответил тот. – Сейчас приделаю к вагону, и эшелон полетит по воздуху.
Пропеллер он действительно смастерил, и тот с веселым жужжаньем завертелся на ходу. Однако поезд не только не изъявил особенного стремления подражать в способах передвижения аэроплану, а, наоборот, тревожно загудел и круто затормозил, остановившись на небольшом разъезде, перед человеком с красным флагом на путях.
– В чем дело? – кричал, подбегая, дежурный по эшелону.
Маленький железнодорожник, путаясь, скороговоркой ответил:
– Впереди в пяти верстах крушение… товарный разбился…
Быстро взводные командиры раздают из раскупоренных ящиков боевые патроны. Торопливо громыхая щитом, пулемет забирается на паровоз. Двери и окна открыты – и без гудков, без свистков, бесшумно продвигается эшелон вперед. Сергей лежал на верхних нарах, рядом с Владимиром, и зорко всматривался в мелькающую чащу леса.
Впереди, в пятидесяти саженях, чернела и дымилась какая-то масса. Рядом стояли два человека.
Стоп… Первый взвод быстро выскочил из вагона. Вот и место крушения, около которого стоит путевой сторож.
– Нету! – крикнул он подбегающим. – Нету, ушли!
Сергей прошел несколько дальше, мимо разбитых цистерн, и вдруг вздрогнул, невольно остановившись.
На лужайке, подле сваленного расщепленного вагона, лежало три изуродованных трупа.
Напрасно вторая рота до поздней ночи обыскивала кругом окрестности: шайка пропала бесследно, ничего не тронув и не разграбив.
Старик сторож из соседней будки рассказывал об этом случае так: обходя линию, он заметил человек двадцать вооруженных, развинчивавших гайки и накладывавших рельсы поперек пути. Он тихонько повернул и незаметно побежал домой, к телефону, чтобы предупредить несчастье. Но в будке он застал у аппарата двух человек с винтовками, спокойно справлявшихся у разъезда о времени выхода поезда. Не успел он опомниться, как очутился запертым в небольшом чулане. Через несколько минут бандиты ушли. С большим трудом он выбрался через узенькое окошко, но товарный уже промчался мимо. Тогда он позвонил на разъезды по телефону, а сам пошел к месту крушения. Там он застал только одного уцелевшего кондуктора, вместе с которым и вытащил из-под обломков четыре трупа – машиниста, кочегара и двоих из бригады.
– А знаете, что я вам скажу? – обратился к товарищам Николай. – Ведь крушение-то предназначалось нам. Если бы наш паровоз не испортился на последней станции, то раньше прошел бы наш эшелон.
– Так-то так, да как же впереди могли знать, что следует наш эшелон?
– Уж не предупредил ли какой-нибудь телеграфист-петлюровец?
Ночью пришел вспомогательный поезд с рабочими, и утром эшелон по очищенному пути двинулся снова вперед.
На станции Конотоп их догнал второй эшелон.
Здесь впервые встретился в продаже белый хлеб, булки, колбаса, сало и другие продукты, давно вышедшие из обихода московского курсанта. А так как перед отправлением каждый получил жалованье за истекший полумесяц, то в покупателях недостатка не было, и торговки-хохлушки оказались атакованными целым батальоном.
Конец пути прошел без приключений. Проснувшись рано утром на пятый день путешествия, через раскрытое окно и двери курсанты увидели Киев. Белые домики окраин, утопающие в цветущих вишнях, окруженные зеленью массивные постройки центральной части и солнце – теплое весеннее солнце, обливающее ярким светом красивый, как будто новый город.
Часов около десяти послышалась команда «строиться». Запыленные долгой дорогою, уже с шинелями в скатку через плечо, двинулись курсанты на место, с любопытством оглядывая улицы.
После голодной Москвы били в глаза открытые лавки, магазины, рестораны и гуляющая весенним утром публика в легких белых костюмах и кружевах, беспечная и смеющаяся. Единственным носителем следов последней оккупации были вывески различных предприятий и учреждений, переименованные по указу атамана Петлюры на украинский лад. Сквозь плохо замазанную краской вывеску «Парикмахер» проглядывало «Цирульня», вместо «Типография» – «Друкарня».
Вот и новая обитель курсов – огромное трехэтажное здание бывшего кадетского корпуса, способное вместить чуть ли не дивизию.
Наконец-то дома!..
Первую роту поместили наверху, в просторных, светлых комнатах с окнами, выходящими в рощу. В различных частях корпуса поселился комсостав с семьями, служащие, хозкоманда, околодок, похожий по оборудованию на лазарет, всевозможные цейхгаузы, классы, кабинеты.
Весь день кипела работа. Часам к пяти, когда койки были расставлены, а матрацы набиты, курсантам объявили, что они свободны и, для первого дня, желающие могут даже без увольнительных отправляться в город.
– Ты пойдешь куда-нибудь? – спросил Николай у Сергея.
– Нет, не хочется что-то.
– Ну, а я пойду в поиски. Тут где-то сестра моей матери обитает – значит, моя собственная тетка. Но, кроме того, что она живет на какой-то Соломенке, я ничего не знаю.
– Ты как будто ничего раньше не говорил нам про нее?
– А я, по правде сказать, сам только в вагоне вспомнил, – усмехнулся Николай. – Дай, думаю, поищу, авось пригодится.
Совсем стемнело, но в помещение не шел никто – уж очень был хорош вечер.
Николай довольно смутно помнил свою тетку – Марию Сергеевну Агорскую. Не видел он ее уже около десяти лет, как раз с того времени, когда она со вторым мужем и девятилетней дочерью уехала из Москвы в Киев.
И он припомнил небольшую худенькую девочку в коричневом платьице, с которой когда-то вместе ходил «говеть» в одну и ту же церковь.
Соломенка оказалась совсем рядом, и Николай без труда получил все нужные ему сведения от первого же встречного.
Подойдя к беленькому домику с небольшим садом, засаженным кустами сирени, он заглянул сначала в щелку забора.
За небольшим столиком в саду сидела женщина и пила чай. Немного приглядевшись, Николай узнал свою тетку.
«Ну конечно, она, постарела только, – подумал он. – Лет сорок с лишним, пожалуй, будет».
И Николай, отдернув щеколду, отворил калитку.
Старуха встретила его испуганно. Он уверенно подошел к столу.
– Здравствуйте, тетя! Не узнали? Николай, собственный ваш племянник.
– Ах, батюшки мои! – Тетка всплеснула руками. – Да откуда ты? Ну иди, поцелуемся… Эммочка, Эмма! Пойди сюда, беги скорее!
На ее зов из двери выбежала девушка лет девятнадцати, в беленьком ситцевом платьице и с книжкой в руках.
– Твой двоюродный брат. Да поздоровайся ты, мать моя, чего столбом стоишь!
– Здравствуйте! – подошел к ней Николай, протягивая руку.
– Здравствуйте! – ответила она и с любопытством оглядела его.
– Да вы что? – негодующе крикнула тетка. – Или на балу познакомились? Небось раньше вместе на стульях верхом катались!
– Это от непривычки, – звонко засмеявшись, сказала Эмма. – Садись пить чай.
Николай сел. Старуха засыпала его вопросами:
– Ну как мать, сестры? А отец? Ох, непутевый он у тебя был! Наверно, в большевики пошел? А ты что в эдаком облачении? – ткнула она пальцем в его гимнастерку. – В полку, что ли, служишь?
– Нет, на курсах.
– Юнкер, значит, вроде? Ну, доброволец, а то и коммунист?
– Мама! – прервала ее Эмма. – Уже давно звонили, опоздаешь!
– Правда, правда! – засуетилась старуха. – Поди, уж «от Иоанна» читают.
Николай остался с Эммой вдвоем.
Спустился мягкий весенний вечер. Далеко, чуть-чуть, звонили колокола. Николай посмотрел на Эмму и улыбнулся.
– Правда, что ты коммунист?
– Правда, Эмма.
– Жаль! – протянула она.
– О чем жалеть? Я горжусь этим.
– А о том, что пропадешь и ты, когда коммунистов разобьют. А во-вторых, без веры все-таки очень нехорошо.
– Но позволь! – удивился Николай. – Во-первых, откуда ты взяла, что нас разобьют? А во-вторых, мы тоже не совсем без веры.
– Какая же у тебя вера? – засмеялась Эмма. – Уж не толстовская ли?
– Коммунистическая! – горячо ответил Николай. – Вера в свое дело, в человеческий разум, в торжество труда. А главное – вера в свои руки, в собственные силы, при помощи которых мы достигнем этого.
Эмма удивленно посмотрела на него:
– О! Да ты фанатик. Немного помолчали.
– Расскажи мне что-нибудь о Москве, – примирительным тоном попросила она. – А то тут так много разных слухов.
Николай начал рассказывать, сперва довольно сухо, потом увлекся. Рассказал о том, как протекала Октябрьская революция, как рабочие захватили власть.
Об отделении церкви, о движении женщин. Говорил образно, пересыпая речь остротами и сравнениями.
Эмма слушала внимательно, но недоверчивая и несколько ироническая улыбка не сходила с ее губ.
