В первой части романа Эльмар Грин отразил большой и, пожалуй, самый главный этап в формировании и социально-политическом становлении своего героя. И если говорить об Акселе Турханене, о проблемах финской действительности, которые стоят за ним, то, собственно, здесь можно было бы поставить точку. Но Грин этой точки не ставит. Проблематика эпопеи в целом для него еще далеко не исчерпана.
Здесь нужно сказать об одной особенности Грина-писателя, без которой, пожалуй, нельзя понять в полной мере не только его романа, но и первых его рассказов.
Выше было отмечено, что, обращаясь к событиям эпохи коллективизации, Грин не связывал себя задачей эппчески-широкого их воспроизведения. Судьба каждого из его героев оборачивалась итогом, в котором отчетливо обозначались общие закономерности исторического развития. Собственно, они же, эти общие закономерности, составляют и идейную перспективу романа «Другой путь». Для Грина здесь важно не только то, что исторический путь Финляндии в XX веке со всею неизбежностью убеждает в необходимости дружбы с русским народом, но и, пожалуй, в еще большей степени то, что такова вообще закономерность мирового исторического развития — в жизни народов нет ничего, что препятствовало бы их дружбе. «Не может быть вреда народам от их дружбы, — говорит Илмари Мурто. — И не может в самих народах лежать причина для их вражды». Итог, к которому приходит Аксель в первой части романа, свидетельствует о том, что он убедился в гибельности вражды. Теперь ему предстоит убедиться в другом — в том, что в жизни народов для вражды нет никаких предпосылок. Эта сторона общего замысла и реализуется во второй части романа (часть эта ранее публиковалась под названием «В стране Ивана»).
В первой части Аксель Турханен, как известно, почти не встречается с русскими людьми. Это и понятно: в необходимости дружбы с русскими его должна была убедить финская действительность — и только она. Неудивительно поэтому, что, переступая порог «страны Ивана», Аксель не имеет ни малейшего понятия о том, каковы они, эти русские, и что его ожидает в их загадочной стране. С характером России (не русского человека, а именно России) он знаком лишь в самых монументальных и грозных его проявлениях и не без робости думает о встрече с русскими людьми, которые рисуются ему в образе легендарного Ивана, героя исполинской битвы на болоте. Он всерьез опасается даже, что встретится непременно с этим самым Иваном и что он, Иван, обязательно взыщет с него за все то зло, которое причинили ему финны, союзники гитлеровцев. Этот момент придает исходной ситуации известный драматизм, вскоре же смягченный, правда, определенной долей комизма, которым начинает «светиться» повествование с первых же шагов Акселя по советской земле. И дальнейшем эта юмористическая стихия все более крепнет, и мы следим за приключениями Акселя уже со снисходительно-добродушной улыбкой, от чего, надо сказать, достоверность и «предметность» получаемых им уроков в наших глазах ни в какой мере не снижается. Потому что как ни комичны, а подчас даже и гротескны, ситуации, в которые попадает Аксель, мы понимаем, что речь все же идет о серьезных и очень важных вещах: происходит теснейшее, непосредственнейшее сопоставление двух исторически сложившихся жизненных опытов, живая и заинтересованная их взаимопроверка. Аксель трудолюбив, добр, порядочен. Но сформировался он все же в условиях капиталистической страны, и все эти его качества проявляются в весьма специфической форме. Да, он трудолюбив, но труд для него — еще только источник существования и в некотором роде форма взаимоотношений с хозяином. Да, он добр, но доброта его, пожалуй, чуть суховата и рассудочна. Да, он порядочен, но сами представления его о порядочности несут на себе отпечаток того мира, в котором он сформировался. Все это и создает большинство тех критических ситуаций, в которые он попадает (соревнование с Иваном Терехиным на стройке, сватовство к Надежде Петровне и т. д.). И все же главное в том, что все эти качества, как и многое другое, что характеризует человека труда, — это действительные его черты, его нравственная основа, и эта-то основа и позволяет ему найти общий язык с советскими людьми и понять то, о чем говорил еще Илмари Мурто: «Не может в самих народах лежать причина для их вражды».
Центральная тема всего творчества Эльмара Грина получила в романе «Другой путь» наиболее глубокое и яркое воплощение. Но для самого писателя тема эта далеко не исчерпана. В других поворотах и аспектах она звучит в рассказах «Месть Пекки», «Хейно получил винтовку», «Мать». Эти рассказы — тоже о дружбе народов, о борьбе их за право дружить. Одним словом — о «другом пути», о том, на который все решительнее встает борющееся человечество.
Л. Емельянов
Чем далее уходит человек вперед по дороге своей жизни, тем сильнее пробуждается в нем желание приостановиться на этом пути и окинуть взглядом пройденное пространство. И чем короче становится доставшийся на его долю отрезок жизни, тем чаще он оглядывается назад, пробуя понять, зачем пройдено все то, что пройдено.
Я тоже оглянулся назад, когда впереди меня вполне определенно обозначился конец моего пути. И, оглянувшись назад, я тоже спросил себя, не напрасно ли трудились целых сорок лет мои ноги, отмеряя положенный им судьбой земной предел. Но, пожалуй, не стоило мне оглядываться. Мало отрадного увидел я позади себя. Жизнь поступила со мной слишком сердито и собиралась, кажется, поступить еще суровее на моем последнем коротком переходе. И могло получиться так, что я прошел бы свой путь неведомо зачем, не принеся пользы ни себе, ни другим. Но я не хотел примириться с такой судьбой. Нет, прошло то время, когда я принимал ее без ропота, и теперь я готовился внести в нее свои собственные поправки.
Конечно, я уже не мог удлинить остаток отмеренного мне в жизни пространства, но сделать какой-то неожиданный поворот на этом пространстве было в моей власти. И я сделал его как сумел. И чтобы не унести с собой в могилу все то, что открылось моему глазу на этом повороте, я задумал рассказать вам, финские люди, про все это и заодно также про то, что осталось у меня позади. Пусть не было там ничего примечательного, но если бы и оно могло стать кому-нибудь уроком, то я уже без обиды закончил бы остаток своей дороги, полагая, что оставляю по себе хоть какой-то добрый след.
Понятно, что это будет очень длинный рассказ, и поэтому с ним не следует особенно торопиться. И начать его мне придется с того, что я родился в Кивилааксо, на берегу Ахнеярви, в маленьком почерневшем домике рыбака Матти Турханена. Без этого не обойтись в моем будущем рассказе, иначе вы не поймете, почему оказался в Суоми один такой неудачник среди четырех миллионов счастливых и удачливых финских людей.
Но дело, конечно, не в том, что домик наш стоял у тихой воды Ахнеярви на каменистой земле Кивилааксо, а в том, что мать вздумала сама чинить крышу этого домика в дождливый осенний день, когда дранка скользила под ее ногами. Вот в чем было все дело. Отец запретил ей лезть на крышу, но он, как всегда, отправился на своей старой лодке в далекие тростниковые заросли Ахнеярви, а мать была слишком хорошей хозяйкой, чтобы оставить без внимания такую прореху на крыше в дождливый день.
Послушайся она отца, не был бы я выкинут на седьмом месяце ее беременности и не рос бы без молока матери маленьким и невзрачным с виду. И кто знает, может быть, она жила бы и сейчас, а не лежала бы в сырой земле, скончавшись так скоропостижно, что отец едва подоспел принять ее последний вздох и спасти меня.
Я так и не знал матери никогда. Говорят, что это большое счастье — иметь мать, которая тебя растит, и холит, и прижимает к своей груди, чтобы утешить твое детское горе. Я не знал ничего этого. Я рос один у отца и не помню, чтобы он когда-нибудь прижимал меня к своей груди. А если он и брал меня иногда на руки, то лишь для того, чтобы посадить в лодку или снять с лодки на берег. Я ходил с ним на рыбную ловлю до восьми лет, а потом попал в русский приют.
Конечно, я никогда не попал бы в этот приют, если бы жил мой отец. Но он тоже умер. Он пожалел новые сети, зацепившиеся за корягу, нырнул за ними и погиб. Будь это другое озеро, а не Ахнеярви, он тоже, быть может, жил бы и сейчас. Но Ахнеярви[2] недаром заслужило свое название. В нем и до моего отца кое-кто нашел свой конец — такими оно славилось омутами. Отца у меня не стало, как не стало матери. Я вышел на свой жизненный путь один.
Мне уже заранее думается, что вы упрекнете меня в желании говорить о Суоми лишь плохое, когда я начну вам с этого места свой рассказ. Но это будет неверно. Никогда не номинал я Суоми недобрым словом. Одну только деревню Кивилааксо буду я иметь в виду, когда дойду в своем рассказе до того места, где мне придется сказать, что не нашлось в ней тогда ни одной родственной руки, которая протянулась бы к восьмилетнему сироте после смерти его отца. Даже брат моей матери не сумел удержать меня у себя. Его жена, сердитая Аста-Ирма, с первого же дня заявила:
