«Ты подтверждаешь это, товарищ Кулешов? — спрашивал Лазарев и торопил дальше-дальше: — Переходим к вопросу о проекте строительства цинкового завода!»
Часа через полтора-два все участники заседания выматывались до предела, у своих крайплановцев, правда, выработался уже иммунитет, а вот чужие — представители различных краевых организаций, эксперты, работники с мест, из округов, товарищи из Москвы,— те просили пардона: «Покурить бы, а? Дымка дохнуть свеженького! Перерыв устроить!»
«Какой перерыв, зачем? — удивлялся Лазарев.— Без перерыва же скорее кончим!»
И кончали без перерыва, и Ременных аккуратно записывал в протоколе: «Начало — 10 час. 05 мин. Конец — 12 час. 50 мин.».
Кроме того, у Лазарева еще и так могло быть: он задавал представителю Крайзу, «Крайлеса», «Сибзолота», еще кому-то несколько вопросов, а потом говорил: «К рассмотрению вопроса вы не готовы. Предложения вами не продуманы. Вопрос переносим на последнее заседание текущего месяца. Вы свободны! Ременных! Что там в повестке следующее?»
Мало того, что он со своими, с сибиряками так обходился, был случай, когда приехали товарищи из Москвы, из Госплана СССР с вопросом о развитии угольной промышленности — два спеца и один совработник,— он их тоже завернул: «Мы с вашими данными вопрос решать не можем. Ваши данные требуют значительной доработки!»
Вот так... Разумеется, все завы и начальники «сибов» побаивались секретаря Крайкома ВКП(б) товарища Озолиня — у того можно было выговор схватить, еще какое-нибудь партвзыскание, председателя Крайисполкома товарища Гродненского побаивались тоже — тот любил производить всяческие перемещения в соваппарате, полагая, что это лучшее средство в борьбе с бюрократизмом, но ни тот ни другой никогда и никого не выставляли принародно из своих кабинетов, а Лазареву, тому запросто.
Заседания эти самого Лазарева не только никогда не выматывали, а еще и еще придавали ему бодрости, так что весь последующий день он работал в двух и в трех лицах: кому-то из своих сотрудников давал указания, иногда даже и не говорил ни слова, а только показывал пальцем в одну, в другую, в третью бумагу, сам же в это время разговаривал по телефону, а на столе лежали перед ним открытая книга или статья по технологии коксования углей, по перегонке живицы, по возделыванию конопли...
Читал на работе он обязательно и домой без конца брал книги, «чтобы было чем заняться»!
Или вот только вчера... После заседания, на котором Лазарев сказал «Южно-Сибирская!», к нему подошли железнодорожники-сибопсовцы, и кто-то из них сказал: «Ну и жаден ты, товарищ Лазарев! Говоришь «Южно-Сибирская», а в уме держишь «Ну, а магистраль-то мы все равно сделаем Сверхмагистралью!» Ну и жадность! Откуда?»
«Сам не знаю,— охотно и даже весело кивнул уже седеющей головой Лазарев.— Сам удивляюсь!»
...Партийные товарищи переживали потерю все вместе, они собрали партячейку и, должно быть, уже решили, что и как теперь делать: как организовать похороны) кого известить о случившемся здесь в Сибири, в Москве, в других городах.
Вместе им было легче, они уже были заняты делом. А «бывшие»? Они были каждый сам по себе и в полной растерянности.
Хотя на первых порах это и могло показаться странным, но они тоже чувствовали себя осиротевшими, но только переживали это горькое и тревожное чувство не все вместе, а порознь, каждый сам по себе.
Если говорить точно, то, по состоянию штатов на 1.1.28 года, служащие с высшим и средним образованием царского времени составляли в Крайплане 78,1 процента, и это обстоятельство очень тревожило РКИ, тем более что за последние годы этот процент не только не снижался, а все возрастал: в 1926 году он был 67,2 процента, в 1927-м — 75,6 процесса, а ныне достиг прямо-таки астрономической цифры — 78,1 процента! Штаты Крайплана, несмотря на огромные усилия той же РКИ и «Сибтруда» их сократить, в связи с огромным увеличением объема плановой работы все возрастали, и все за счет привлечения специалистов — вот и результат! Ничего подобного ни в одном другом краевом учреждении не происходило, только в Крайплане, и товарищ Озолинь не раз ставил Лазареву на вид создавшееся положение.
Да-да, очень хотелось бы, чтобы будущее планировалось не «бывшими», а людьми, вполне современными во всем, но где их сегодня же было взять, таких вот новых специалистов?
«Бывшие» и сами чувствовали в своем положении очевидную неловкость...
В конце концов, чтобы хоть как-то исправить неприглядную картину, в начале 1928 года в штат Крайплана из штата Крайисполкома были зачислены один конюх, одна уборщица и один слесарь-водопроводчик, которые обслуживали общее для многих отделов здание Крайисполкома, и это снизило в Крайплане процент «бывших» до 71,2 процента, однако все понимали, что при первой же проверке штатов бригадой московской РКИ все равно будут неприятности, и товарищ Озолинь говорил: «Как хочешь, Лазарев! Сам будешь отвечать!»
Ну, а где их было взять-то своих, советских квалифицированных работников и специалистов?
Советские вузы еще только-только налаживались красных специалистов выпускать, и никто не знал, каков получится молодой совспец — знающий или так себе? По части комсомольской и культурно-просветительной работы сомнений нет, а по техническим вопросам? И вот до сих пор на любой специальной должности — врача, агронома, инженера, а плановика, так уж это и само собою разумелось, поскольку здесь нужны были спецы среди спецов — сидели люди старой школы, царского времени. По всей стране духа старого времени не оставалось — порядки другие, государственное устройство другое, лексикон другой, воздух и тот совершенно другой,— а спецы те же. Только что без кокард, без форменных фуражек и сюртуков, но те же! Лазарев-то, он ведь тоже, хотя и был революционер по всем статьям — и подпольщик, и политэмигрант, и комиссар Красной Армии,— но в нем «бывшинка» тоже сидела, он кончил Московское высшее техническое училище, слушал лекции Худякова, Сидорова и Жуковского, сотрудничал с самим Шуховым Владимиром Георгиевичем, успел повращаться в русских инженерных кругах и, наверное, поэтому в грудь себя не бил, не шумел: «За что кровь проливали?» У него своя была формула: «Воевали, кровь проливали, теперь нужно доказать, что не зря!» И крайплановские спецы, а среди них кого только не было — министры бывших временных сибирских правительств, в том числе и колчаковского правительства, и даже один крупнейший генерал по фамилии Бондарин, которого, было время, чехи хотели поставить верховным правителем России,— все эти «бывшие» должны были своим собственным трудом и потом доказывать, что «не зря»! Что не зря большевики с ними воевали, не зря их побеждали, не зря захватывали власть. Потрудитесь, господа, теперь все это сами же доказать!
А будет ли все это разуметься без Лазарева? Следом за ним «бывшие» легко повторяли: «Крайплан — штаб нашего будущего!» — и не испытывали при этом заметного душевного расстройства, а теперь вслед за кем это же скажешь? Повторишь?
Вот он каким ко всему прочему был, нэп, какого требовал тонкого и умелого сотрудничества с разными людьми, каких организационных способностей! Как раз таких, которыми обладали и Лазарев, и Озолинь, и другие партии.
Кто сможет Лазарева заменить?
Вегменский, что ли? Вегменский Юрии Гаспарович — это партстаж тех времен, когда и ВКП(б)-то не было, а были только кружки, из которых получилась РСДРП; это годы отсидки по тюрьмам, годы ссылки в места отдаленные; это нынешний авторитет председателя Краевого общества бывших ссыльных и политкаторжан и зам. председателя Крайплана. Хотя бы потому авторитет, что, помимо всего прочего, Вегменский был необычайным эрудитом.
Сын аптекаря откуда-то с Украины, он в тюрьмах и ссылках набрался поразительных знаний, и, если заходил разговор о производстве олова, он тотчас давал справку о том, что выплавка этого металла ведется путем восстановления оловянного камня, что примеси сульфатов удаляются из него путем обжига концентратов, а «оловянная чума», то есть разрушение оловянных предметов, есть не что иное, как превращение белого олова в серое, процесс, особенно интенсивный при отрицательных температурах, а «Лондон Тин корпорейшн» — самое мощное предприятие международного оловянного картеля, а цены на олово нынче низкие, вот что!
Сахарная свекла?
Китайцы рафинировали сахар еще в VIII веке из тростника, Петр Первый разрешил беспошлинный ввоз в Россию тростникового сахара-сырца, а в середине восемнадцатого века некто Маркграф открыл новую эру сахарного производства, установив присутствие сахара в свекле, генерал-майор Бланкенигель (Тульская губерния) построил первый в России сахарный завод на свекле, а сахарная промышленность Советской России в прошлом месяце достигла довоенного уровня 1913 года, а в 1913 году сахарный акциз составлял 1 рубль 75 копеек с пуда, то есть 40 процентов его цены, вот что!
