— Никодим! — обозленно закричал Алеша.
Мальчик остановился:
— Надевай лыжи и пойдем. Пойдем, пожалуйста, не серди ты меня…
— Не пойду! — уперся Алеша.
Никодим подошел вплотную к Алеше, наклонился к самому уху и, несмотря на то что в тайге они были одни, тихонько зашептал:
— Приказ нам с тобой косачишек, глухарей бить — мясо требуется. Деньги нужны, а пушнина — те же деньги. Да что мы с тобой — митингу открывать будем?.. Пойдем!
Но Алеша упрямо покачал головой.
Никодим опасливо посмотрел по сторонам. Еще ближе склонился к уху Алеши и закончил решительно:
— Когда потребуется — нам скажут. Я и сам не хуже бы твоего в отряд. «А нет, говорят, Никодим Гордеич, хорош ты пока и на заимке…»
— Так скажут, позовут, говоришь? — обрадовался Алеша.
— А то? — все так же вопросом ответил Никодим и тронул лыжи.
Никодим и Алеша убили уже более сотни тетеревов да десятка два тяжелых глухарей.
— Как глухарь, так пятеро до отвала сыты. Пятерых мужиков одним молодецким выстрелом мы накормили с тобой, — радовался Никодим всякой удаче.
Партизанский отряд находился, очевидно, не так далеко от заимки Корневых: люди из отряда покрывали расстояние за дневной переход на лыжах.
Настасья Фетисовна не раз для гостей топила баньку. Относилась она ко всем партизанам одинаково тепло и заботливо. Несмотря на молодой ее возраст, бородатые мужики звали ее «мать».
— Ты, мать, поглядывай тут, пока мы с веничком пожаримся на полке. Не ровен час… расшевелили мы гнездо… — улыбались партизаны.
— Мойтесь, мужики, без думушки, в случае чего, я стрел дам.
Настасья Фетисовна брала первую попавшуюся винтовку, надевала лыжи и уходила на «гляден» — гору вблизи заимки. Сколько таких заимок было разбросано по тайге в близком расположении к отряду, Алеша не знал, но корневская заимка для партизан была надежным местом.
Дважды Никодим бегал на лыжах в родное свое село Маральи Рожки с секретным поручением и оба раза благополучно возвращался.
Несмотря на большую усталость, возбужденный мальчик подробно рассказывал матери и деду все новости села, из которого они, бросив родной свой дом, вместе с отцом бежали от колчаковцев.
Ночами он сообщал Алеше, как «пощипали» партизаны белых, какое настроение у маральерожцев и смежных с ними деревень и кто в ближайшее время из крестьян «обязательно подастся в отряд».
— Дело наше ясное, как солнце, вот и тянутся к нему люди, — повторял мальчик услышанную от агитатора фразу.
Алеша завидовал Никодиму, участвовавшему по-настоящему в серьезном деле. И не скрывал зависти.
— Ну, а меня, меня-то когда же позовут? — спрашивал он.
— Поправляйся как следует, признакамливайся к тайге, к лыжному ходу — позовут и тебя. Успеешь еще ноженьки намять…
На заимку Корневых нагрянула беда.
Никодим и Алеша затемно ушли в дальние березняки бить тетеревов на утренней и вечерней заре. Настасья Фетисовна после обеда проводила «гостей» с заплечницами, туго набитыми дичью, привела в порядок избу и села за вязку варежки, как вернувшийся со двора дед Мирон сказал:
— Дочка, кого-то опять бог дает к нам, да много вершны…
У Настасьи Фетисовны дрогнуло сердце: она знала, что своим днем на заимку на лошадях незачем. Привычным движением женщина оправила платок на глянцево-черных волосах и быстро оглядела избу.
К сеням, бряцая оружием, уже подходили. В окно избушки заглянул широколицый, бородатый человек со шрамом через всю левую щеку.
Настасья Фетисовна, склонившаяся над варежкой, невольно повернула голову к окну: человек пытливо оглядывал внутренность избы. Потом бородач сорвал с головы барашковую папаху и махнул ею. И тотчас же дверь в сенях загремела под ударами сильных ног.
— Отворяй!..
Настасья Фетисовна положила недовязанную варежку на стол, воткнула стальную спицу в клубок с шерстью и пошла в сени мимо деда Мирона.
— …на дорогу выставить часового… — услышала она, открыв дверь.
— Что вы тут на семи запорах!.. — визгливым тенорком закричал и замахнулся на женщину обнаженным клинком маленький казачишка в необыкновенно высокой чернобарашковой папахе.
Настасья Фетисовна невольно заслонилась рукой и, стараясь казаться спокойной, сказала:
— Дверь не заперта, пожалуйста, заходите.
— Басаргин!
Из-за угла избушки вырос огромный, грузный казак, заглядывавший раньше в окно; он застыл с широко выпученными глазами. Даже в необыкновенной своей папахе казачишка был ему в плечо.
— Что изволите, господин вахмистр?
— А-с-с-мотреть!
Басаргин схватил женщину за плечо и скомандовал:
— Иди передом!
Настасья Фетисовна вошла в избу. Казак, вытянув шею, сначала заглянул внутрь и только потом перешагнул через порог. На голбчике он увидел сидевшего дедку Мирона и оглушительно заревел:
— Руки уверх!
Дед Мирон поднял худые, сморщенные руки и слезящимися глазами испуганно уставился на казака. Басаргин заглянул под кровать, на полати и даже, встав на колени, посмотрел в черный зев подпечья.
Настасья Фетисовна стояла, опершись на стол, и смотрела то на широкую спину казака, то на свекра. Руки деда Мирона дрожали от старости и слабости и невольно опускались, а он все силился держать их над головой…
— Опустите, батюшка, вы же из годов вышедший…
— Ма-а-лчать! — взвизгнул Басаргин.
Он открыл шкафчик с посудой и заглянул в него. Потом сорвал одеяло с кровати, подушки и постель и бросил на середину избы.
Убедившись, что и под постелью нет никого, он, ступая прямо по подушкам, пошел к порогу.
Настасья Фетисовна нагнулась и хотела было сложить одеяло и подушки на кровать, но казак обернулся и еще более грозно закричал:
— Ма-а-лчать!
Не закрывая распахнутой настежь двери, Басаргин громко доложил:
— Все мышиные норки перерыл — одного партизана захватил, господин вахмистр!
— А бомбы у него нет?
Стоявшие у дверей промерзли и вошли в избу. Карателей было семеро.
— Никак нет, господин вахмистр, бомбов не оказалось!
Вахмистр пытливо взглянул на деда Мирона выпуклыми, рачьими глазками, нахмурился и прошел в передний угол. В избе, без папахи, вахмистр выглядел сказочным «карлой». Короткие ноги его были кривы. Настасья Фетисовна схватила белье с пола и бросила на кровать.
Старческие колени дедки Мирона тряслись, поднятые руки опустились ниже головы.
Настасья Фетисовна не выдержала и снова сказала:
— Да опустите вы, батюшка, руки, ведь у вас же в чем душа держится…
Вахмистр подошел вплотную к женщине и в упор взглянул ей в глаза своими выпуклыми глазками.
— Ты кто? Кто ты тут командовать? — И, повернувшись к карателям, приказал: — Связать его! На мороз! Под горячие плети! Без подробных сведений не являться!
— Слушаюсь, господин вахмистр!..
Каратели во главе с Басаргиным подхватили часто мигающего слезящимися глазами деда Мирона и поволокли из избы.
— Прощай, дочка! — обернувшись, сказал дед и уже из сеней крикнул: — Обо мне не думай! Отжило дерево — можно и в поленницу…
Дверь за карателями захлопнулась.
— Ну-с, Корниха, а я уж, видно, сам поговорю с тобой! Са-а-ам! — срывающимся в фальцет голосом закричал белогвардеец. — Но сначала угости гостя. Перемерзли, отощали в дороге. Попотчуй, как своих гостей потчуешь. Я про тебя все знаю, партизанская ты мать!..
Настасья Фетисовна достала из печки горшок с кашей.
— Так, так, — хмыкал себе под нос «карла». — Ну, а как бы там перед едой, хозяюшка, того-этого… — Маленькое личико вахмистра сощурилось, искательная улыбка мелькнула в глазах.
Женщина молчала. В избу со двора вошел Басаргин и вытянулся у порога:
— Кровью подплыл. Посинел весь, чуть дышит, а молчит, господин вахмистр.
— Посолить сверху да дать еще — заговорит!..
— Пробовали, солили. Хорошо того бить, кто плачет, господин вахмистр, а этого — как по дереву…
— А ну-ка, я сам на подмогу выйду! Так приготовь тут… — повернувшись к хозяйке и выразительно щелкнув себя пальцами по воротнику, сказал вахмистр.
Он надел папаху и, часто шагая короткими ногами, вышел за Басаргиным.
«Через окно. Надеть лыжи — и в лес… Часовой поставлен на дороге… Зипун! Топор!..»
В одну руку Настасья Фетисовна схватила зипун, в другую — топор. На носках она подошла к окну и сильно надавила на створчатую раму. Забухшая рама только подалась под рукой. «Ой, накроют! Ой, накроют!..» Настасья Фетисовна нажала плечом, и рама распахнулась, обдав разгоряченное лицо морозом.
Единственное окно избушки выходило к реке. На дворе она услышала свист плетей, крики карателей и предсмертные стоны свекра. Распластавшись вдоль стены, Настасья Фетисовна тихо подошла к сеням, где стояли лыжи, схватила их, всунула ноги в юксы и катнулась под гору к реке.
