— Не указывайте, гражданин. Надо будет — позвоним, — прервал попа лейтенант Айбабин. И снова обратился к Николаю: — Излагайте дальше.
— Он в нашем городе, в Джегоре, церковь строит… Тут сроду церквей не было. И не надо. А он — строит. Чтобы обманывать трудящихся…
— Он людей вербует, — подсказал Черномор Агеев. — Он нас прямо на улице хотел завербовать. По червонцу, говорит, буду платить, если согласитесь церковь строить…
— А одного парня он уже…
— …Лешка Ведмедь, из нашей бригады…
— …топором тюкает…
— …купил за деньги…
— …он его водкой спаивает…
— …опиум для народа…
— …прямая эксплуатация и частная лавочка…
— …пускай в Ватикан едет…
— …паразит.
— Прошу не выражаться, — заметил лейтенант Айбабин. И склонился над протоколом.
— Я буду жаловаться, — сказал поп. — Меня задержали незаконно.
Лейтенант Айбабин склонился над протоколом. Он снова обвел чернилами — пожирнее, — какое нынче число, какой месяц, какой год и который был час, когда он начал составлять этот протокол. Обвел пожирнее буквы в фамилии задержанного: «Шо…»
Почесал ухо. Вздохнул.
— Еще какие конкретные нарушения? — спросил он дружинников.
— А стройматериалы, не иначе, ворованные, — добавил Черномор Агеев. — Из которых он церковь строит… Лес, гвозди всякие. Это уж ясно, что ворованные.
— Так, — немного оживился лейтенант Айбабин. — Какими фактами подтверждаете?
— Раскопаем факты… Мы завтра же все эти факты раскопаем, — пригрозил попу Черномор Агеев.
— Я буду жаловаться, — заявил поп. Лейтенант Айбабин опять вздохнул, склонился над протоколом, задумался. До того он крепко задумался, что на лбу у него, и на висках, и на носу выступили капельки пота. И волосы взмокли под. шапкой… Он снял шапку, утер платком лоб…
А потом надел шапку, встал, отдал честь. Положил на решетчатый барьер паспорт. И сказал:
— Прошу извинить.
Это он попу отдал честь. Это ему отдал паспорт. Это ему сказал: «Прошу извинить».
«Эх ты, тюря с квасом…» — подумал о лейтенанте Коля Бабушкин.
Губы Черномора Агеева искривила горькая усмешка.
Но вслух они ничего не сказали, поскольку дружинникам положено тесно взаимодействовать с милицией, а не пререкаться. Тем более — в присутствии посторонних лиц.
А поп поднялся со скамьи, задрал подол своего лилового платья и стал запихивать паспорт куда-то в задний карман. Отведя рукой бороду, застегнул на все крючки и пуговицы черное с каракулями пальто. Взял портфель — в портфеле звякнуло…
— Всего доброго, — милостиво кивнул он лейтенанту Айбабину.
И, выпятив живот, двинулся к двери. Но у двери, где стояли Коля Бабушкин и Черномор Агеев, поп задержался. Он посмотрел в лицо Николаю, посмотрел в лицо Черномору, и взгляд его красивых светло-карих глаз излучился неожиданной добротой…
— До свидания, юноши. — Голос его был мягок, как бархат. — Вы, должно быть, комсомольцы?
«А ты как думал?» — ничего не ответил Коля Бабушкин.
«А твое какое дело?» — ничего ему не ответил Черномор Агеев.
— Неверие ваше прискорбно, хотя и вполне объяснимо неведением, — продолжал поп. — А истовость духа даже похвальна… Однако, заблуждаясь в большом, заблуждаетесь и в малом. Вы воюете против православной церкви, деятельность которой разрешена государством. А в это время…
Светло-карие глаза попа вдруг посуровели, приобретя оттенок ружейной гильзы. И голос его сделался жестким, как наждак.
— А в это время богомерзкие сектанты ткут свою паучью сеть… Да-да! На Загородной улице ткет свою паучью сеть Захар Юзюк, заманивая в секту несознательных верующих. А вы знаете, кто такой Захар Юзюк? Амнистированный вор и сподручный немецких оккупантов. Притом — самозванец, не имеющий никакого духовного образования…
Роскошная борода тряслась от негодования.
— И эта секта именует себя «И-Пэ-Ха», что значит «истинно-православные христиане». Каково?.. Наряжаются в расписные фартуки и пляшут под граммофон. Блудодействуют… Крестятся двумя руками сразу!
Поп сплюнул.
— Прошу вас заметить, гражданин лейтенант, — обернулся он к лейтенанту Айбабину, — что данная секта действует неофициально, без регистрации…
Иерей Жохов умолк, перевел дух. И, уже спокойней, продолжил:
— Так вот, молодые люди… Было бы куда полезней объединить усилия в борьбе против сектантства. Действовать сообща.
— Как… сообща? — не понял Черномор Агеев.
— Вместе с комсомолом.
Когда поп удалился, с достоинством неся перед собой бороду и брюхо, лейтенант Айбабин облегченно вздохнул, взял со стола протокол, разорвал его на мелкие кусочки и кинул в корзину.
А Коля Бабушкин направился в угол, где стоял цинковый бак с водой. Ему вдруг захотелось пить. Он взял кружку, присобаченную к баку железной цепью, стал цедить из бака воду. Руки у него при этом тряслись.
Председатель завкома Федулин бренчал о чернильницу крышкой.
— Минуточку! Прошу внимания…
Но это было нелегко — привлечь внимание. Поскольку расширенное заседание завкома длилось уже пятый час. Повестка дня сморила людей. И если поначалу выступали все подряд, вникали в суть и подробности, то теперь лишь поторапливали друг друга: «Короче! Вопрос ясен… Будем голосовать».
А накурено в комнате — хоть топор вешай.
Уже обсудили состояние техники безопасности. Отчет цехового профкома. Посещаемость университета культуры. Распределение квартир…
— Минуточку, товарищи! — Федулин бренчал крышкой. — Последний вопрос…
Но ему было нелегко привлечь внимание. Всем уже надоело заседать. По углам занялись посторонними разговорами. То тут, то там возникали несерьезные смешки.
— Ш-ш!.. — громогласно зашептал кто-то. — Павла Казимировича разбудите…
Все разом засмеялись и посмотрели на Павла Казимировича.
Павел Казимирович Крыжевский действительно дремал. Он сидел на стуле и дремал, зажав между острых стариковских колен палку с рукоятью. Голова его склонилась набок, седая прядь волос соскользнула на лоб. Резко обозначились морщины щек. Губы — по-детски мокрые — отвисли…
Сейчас было особенно заметно: стар, очень стар.
В иное время его старость была не так заметна. Она была почти незаметна из-за его худощавой живости, из-за его молодой улыбки.
Хотя Крыжевский уже два года не работал на заводе — с тех пор, как стал получать персональную пенсию, — дома ему, однако, не сиделось. И его, как видно, не вполне удовлетворяли общественные поручения: придумывать названия для новых улиц, составлять летопись Джегора, возиться с пионерами. Он чуть ли не каждый день появлялся на заводе. Он приходил на все собрания и митинги, на все совещания и заседания. Даже когда его не приглашали, оберегая его покой, не желая лишний раз тревожить старика, он неведомо как узнавал, что в таком-то часу на заводе состоится совещание — и аккуратно являлся в назначенное время.
Мелким, частым шагом войдет в комнату, со всеми поздоровается за руку, сядет в укромном уголке, пристроит палку меж острых сухих колен и слушает, что говорят. Иногда зашевелится, поддакнет, вставит слово. А иногда нечаянно задремлет. Вот как сегодня…
Стар он, очень стар.
— Товарищи, прошу внимания… — Председатель завкома Федулин чуть понизил голос, перестал бренчать крышкой. — Последний пункт. Это недолго…
Гомон в комнате утих.
— Мы должны присудить переходящее Красное знамя лучшей бригаде завода. Дебатировать этот вопрос нечего, поскольку цифры говорят сами за себя… — Федулин вынул из папки разграфленную бумажку. — За истекший квартал лучших показателей добилась бригада товарища Бабушкина, которая оборудует новый керамзитовый цех. Монтаж агрегатов бригада завершила досрочно, сейчас ведет испытания. Средняя дневная выработка — двести сорок процентов, наивысшая по заводу…
Предзавкома выдержал паузу, чтобы до всех дошла эта цифра. Чтобы все почувствовали вкус этой цифры: двести сорок процентов.
И, кажется, все участники заседания вкус этой цифры почувствовали. По комнате пронесся одобрительный гул. Все со значением посмотрели друг на друга. А потом все стали смотреть на Колю Бабушкина, который сидел с краю стола.
Его, вместе с остальными бригадирами, пригласили на это расширенное заседание, и он тут уже заседал пятый час подряд.
Николай, конечно, заметил, что все на него смотрят. Вон, издали, смотрит на него Черемных, подмигивает: дескать, не робей, парень, — от славы не убежишь… С нежной улыбкой смотрит на него председатель завкома товарищ Федулин: он доволен впечатлением, произведенным цифрой… Смотрят и бригадиры, хотя им, надо полагать, завидно малость… Одним словом, смотрят все.
