Гром аплодисментов доносится из зала. Люся закончила выступление. Она сдержанно кланяется и убегает за кулисы. Аплодисменты еще звучат, когда на сцену выходит следующая гимнастка. Елена Ивановна приникает к глазку. Александр, стараясь не шуметь, идет в раздевалку. Он проводит там минут двадцать, договариваясь с ребятами о выступлении. У них разработан интересный номер, который пользуется неизменным успехом. Они демонстрируют прикладность самбо. Александр в своем обычном костюме и в шляпе выходит на сцену и делает вид, что прогуливается. Вдруг из-за угла на него нападает хулиган (это Борис, для вящей убедительности он облачен в черную кожаную куртку, как «черноблузники» в Нью-Йорке). Молниеносные движения — и «хулиган» лежит на полу (который предварительно устлан гимнастическими матами). В зале — восторженный шепот и аплодисменты. Потом нападают двое, потом — с ножами (они из резины, их купил в магазине игрушек в Японии приятель Бориса, ездивший туда с командой борцов в качестве массажиста). Потом нападают трое. Словом, эта маленькая сцена вызывает большой восторг. После нее обычно без конца подходят ребята и спрашивают, где можно записаться в секцию самбо.
В момент демонстрации приемов Александр очень напряжен. Надо быть внимательным, чтоб не нанести нечаянно травмы партнеру и вместе с тем чтоб все выглядело по-настоящему, а не как-нибудь.
Но, когда выступление закончено и, раскланявшись, они удаляются со сцены, Александр на мгновение встречается с Люсей глазами. Она уже в пальто, уже собирается уходить, но вот осталась все же посмотреть — ведь, чтоб дождаться выступления самбистов, она должна была задержаться минут на тридцать. И задержалась. Зачем? Александр пытается прочесть ответ в Люсиных глазах. Это длится секунду. Потом она поворачивается и уходит. Одна. Другие гимнастки давно ушли. Александр медленно бредет в раздевалку. Что же было в ее взгляде? Упрек? Сожаление? Ожидание? Может быть, она хотела спросить, почему он так легко расправляется здесь, на глазах у всего зала, с тремя вооруженными хулиганами, а там убегает от одного? Потому что у того настоящий нож, а у этих резиновые? Или она удивляется, почему он больше не звонит, не пытается встретиться? Или просто жалеет о том, что прошло, чего не удержать, не вернуть? Что выражал ее взгляд — грустный взгляд больших серых глаз?
Александр медленно надевает пальто и, не попрощавшись с ребятами, идет домой.
Глава пятнадцатая
ЕЩЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА
13 января
Я сошла с ума. Нет, это все сошли с ума, а я одна нормальная. Впрочем, ненормальная — это я. И к тому же дрянь, очень плохой и глупый человек. Неужели я так никогда и не стану взрослой? Всегда буду ошибаться и ничего не понимать? Даже себя не понимать? Ну уж себя-то...
Но это дневник, а не выступление на собрании, где надо покритиковать себя за то, что не выпускала стенгазету.
Дневник полагается вести последовательно. Вот и буду последовательной.
Последнюю запись делала 31 декабря. А сегодня — старый Новый год. Сейчас перечла и ревела. С тех пор почти две недели прошло, и я ничего не писала. Я знаю почему. Потому что мне ничего не было ясно. А теперь мне все ясно. Я могу, наконец, взять себя в руки, вытереть сопли и все подробно записать. Не буду подробно! Не хочу!
Мне никогда еще в жизни не было так плохо, как это время. Никогда! Ну, ладно. Без подробностей, но по порядку.
Мы патрулировали прямо в новогоднюю ночь — с четырех часов. Новый год встретили здорово, идем, вспоминаем. И вдруг — грабители. Бросились ловить, и тут — нет, даже страшно вспомнить — Алик струсил! Струсил самым жалким образом. Я сама видела, собственными глазами! Да, я одна только и видела. Когда этот бандит бросился на него с ножом, я думала, что умру от страха. Я чуть молиться не начала. И вдруг Алик отскочил, и бандит этот убежал.
Как странно устроены люди! Когда он бежал на Алика с ножом, я хотела бы стать на пути, закрыть его грудью, мне казалось, что ничего нет дороже Алика и, если тот его убьет, я покончу с собой. Но вот проходит секунда — и я просто возненавидела Алика, мне стало так стыдно, так стыдно, словно я стою голая, словно я подсмотрела чужую тайну.
Я стала уговаривать себя: может, это он хотел прием провести и не успел, или пропустит того мимо себя, чтобы напасть сзади, или, может, я не разглядела, что произошло...
Но потом я поймала его взгляд, и мне все стало ясно. Он струсил и видел, что я это видела! И я просто возненавидела его. Уж лучше б тот его ударил!
Ой нет, такое даже писать нехорошо! Я ж говорю, что я дрянь!
А когда мы выбежали со двора, смотрю, Виктор держит преступника. И все у него как-то элегантно, красиво получается. Он и преступника этого держит красиво.
Потом Алик хотел говорить, оправдываться, объяснять. Звонил. Но я просто не могла с ним говорить. У меня внутри будто что-то оборвалось. Он стал чужой.
А потом на сцене появился Виктор.
Как всегда, мы встретились «случайно». Но теперь я могу спокойно ставить кавычки. Он сам мне об этом сказал. Я шла с тренировки, смотрю, впереди неторопливо шагает Виктор. А я ведь хожу быстро. Нагнала. Говорю:
— Что-то я тебя часто встречаю. Ты, наверное, скоро решишь, что я тебя нарочно подстерегаю то здесь, то на Горького. Влюбилась, мол, но из робости боюсь признаться. А?
А он, как всегда серьезно, отвечает (он, когда мы вдвоем, всегда серьезный, я начинаю свои шуточки — и ничего не получается, как о стену, о его серьезность разбиваюсь). Он говорит:
— Нет, не решу. Я ведь знаю, что ты это не нарочно делаешь.
А я:
— Откуда ты знаешь? Может быть...
А он:
— Потому что это я нарочно делаю. И сейчас, и тогда, и у твоего дома. Просто я делаю это умело, и тебе каждый раз кажется, что мы встретились случайно.
Мне нечего сказать. Я молчу, как дура. И тогда он говорит:
— Нам пора объясниться, Люся. Ты ведь домой не торопишься, у тебя вечер свободный (все знает!). Разреши мне пригласить тебя в кафе, и не на пятнадцатый этаж (ну это уж нахальство, он, наверное, следил за нами). Куда захочешь. Сядем, спокойно поговорим. Пожалуйста!
Я пошла. А что было делать! Вечер-то действительно свободный. У меня теперь все вечера свободные. Алика ведь нет. Я даже не знаю это кафе, в которое он меня привел, — на Горького, где-то около Моссовета.
Я ничего не хотела — кофе только. А он заказывает! И фрукты, и шоколад, и шампанского бутылку. Откуда у него столько денег? Я говорю:
— Ты что это, подпольный миллионер? Или копил последние десять лет специально к этому случаю, когда начнем встречаться?
Он смотрит мне в глаза и говорит:
— Ни то, ни другое, но денег у меня хватает, не беспокойся. А вот за то, что ты сама сказала «мы начинаем встречаться», я благодарю тебя. По этому случаю я и шампанское заказал.
Ну не дура? Ведь действительно сама сказала! Бормочу какую-то ерунду — просто стыдно. А он великодушно делает вид, что все в порядке, наливает мне бокал, и я в растерянных чувствах выпиваю его.
Почему есть такие мужчины, которые могут тебя заставить сделать все, что захотят? Ну просто подавляют. И что я, люблю его? Или хотя бы нравится он мне? Нет. А вот ставит тебя в такое положение, что-то такое говорит, что, если не сделаешь, как он хочет, кажется, будто ты глупая, невоспитанная, маленькая... И волей-неволей подчиняешься...
Впрочем, я ведь соврала: он мне все-таки нравится. Что-то в нем есть, чего нет в Алике. В Алике все понятно, он как на ладони. А этого надо разгадывать.
Он тоже пьет шампанское и еще какой-то графинчик себе заказал — по-моему, с коньяком. Спортсмен — и коньяк! Я его спрашиваю. А он отвечает:
— Пью редко. Когда очень волнуюсь. Сейчас, когда ты первый раз со мной, я волнуюсь.
А сам совершенно спокоен. Но мне все-таки приятно это слышать. И я говорю глупость (этакая кокетливая, жеманная клуха, тьфу!):
— Я не первый раз с тобой — наверное, уж десятый. Ты ведь был у меня, потом Новый год...
Он ничего не отвечает, подзывает официантку и просит принести фужер простой воды. Она приносит. И тогда он осторожно вынимает из кармана тщательно завернутую розовую розу — ту самую, что была у меня в волосах на Новый год (я думала, что потеряла ее), и ставит в фужер. Роза совсем завяла. Но мне почему-то хочется плакать: все развалилось у меня в ту ночь...
Виктор говорит:
— Я тогда украл ее. Ты ничего не заметила. Мне хотелось хоть что-то унести с этого вечера, кроме воспоминаний о нашем танце...
Мы сидели с ним очень долго. В общем, он мне объяснялся в любви. Но он так это делал, что получалось, будто это он, наконец, отвечает на мои пылкие чувства. Удивительный он в этом смысле человек!
Потом он проводил меня домой, зашел в подъезд. Думаю, сейчас начнет целоваться. Приготовилась к отпору. А он вежливо снял шляпу и сказал:
— Все равно я не смогу объяснить тебе, чем был для меня этот вечер. Я позвоню тебе завтра вечером.
