— Какая жена? — удивился Саня.
— Зина.
— А, Зинка, моя… А чего ей? Выскочила из дровника, нарядилась в кофточки-шмофточки и к соседям праздновать пошла. После я им шкуру этого медведя подарил.
— Так ты его догнал?
— Зачем? — усмехнулся Саня. — В другой раз на заливе шмякнул.
— Этого самого?
— А зачем мне другой?
— Да как же ты его узнал? — добивался Завьялов.
— Плевое дело… Иду, понимаешь, по заливу, а он над лункой, стервец, сидит, рыбку на обед ловит. Вот тут я его и опознал. Стрельнул, и с приветом…
— Ну, Саня, ты герой, честное слово, герой! — восхитился Завьялов и опять черкнул что-то в блокноте.
— Брось! — скромно заметил Саня, — У нас в поселке почище меня личности есть.
— Как понимать почище?
— Понимай позначительней. Ты, к примеру, об Эдьке Миллионере слыхал?
— Не слыхал, Саня, — с сожалением признался Завьялов. — Я ведь у вас один день пробыл. А чем он знаменит?
— Э-э, тут целая история с географией, — подмигнул ему голубым глазом Саня и спросил: — У тебя какая зарплата?
— Сто двадцать… гонорар еще… Так до двухсот…
— То-то и оно-то, — хмыкнул Саня, — А Эдьке дядя два миллиона в золотой валюте отвалил.
— Какой дядя? — не понял Завьялов.
Саня обратил на дорогу задумчивый взгляд, прикурил, пустил носом две туманные струйки, перекатил с края на край губ папиросу и лишь тогда сдержанно сказал:
— Австралиец… Об этом, заметь, тоже ни одна газета не сообщала. Думаешь, почему?
— Почему?
— Где газеты, а где Эдька! — многозначительно ответил Саня.
— А где он? — опять не понял Завьялов.
— Эдька-то?.. В Пурге. Фотокарточки шлепает.
— Фотограф, что ли?
— Он самый.
— И куда он свои миллионы дел? — с интересом спросил Завьялов, опять занося что-то в блокнот.
— Фю-ю-ю!.. — присвистнул Саня, не выпуская из губ дымной папиросы — Не знаешь, куда деть?.. Первым делом, мы гульнули соответственно. Лично у меня дней пять в голове пурга шумела. Заметь, годовой запас спирта с базы выпили… Ну, после уже заходами собирались. Как праздник, мы, конечно, тут как тут: «Простите-извините, просим угостить»… Клавке его не по нраву, а нам чихать. Она бы нас от души вытурила, а нельзя — мы к ней с уважением: «Уважаемая Клава, вас приветствуют друзья»…
— Ну, а остальные деньги? — добивался до истины Завьялов.
— Остальные-то? — Саня на секунду приморщил лоб. — А чего там осталось? Что осталось, по мелочам разошлось… И раздал он, само собой, много…
— Кому раздал? — дотошничал Завьялов.
— А кому хошь? Ты бы в ту минуту подвернулся — ты бери, другой подвернулся — тоже бери. Он мне тогда говорил: «Санька, сколько тебе надо? Сколько надо, столько бери!»
— Взял? — насторожился Завьялов.
— Отказался, — вздохнул Саня.
— Молодец, правильно сделал, — одобрил Завьялов.
— А почему, думаешь, отказался? — развивал свою мысль Саня. — Потому что я дружбу на червонцы не меняю. Верно?
— Верно, — кивнул Завьялов, что-то записывая.
— То же самое мне шеф сказал: «Молодец, Саня, мозги у тебя чистые».
— А шеф твой как, ничего товарищ? — спросил Завьялов, которому было одинаково интересно все, о чем рассказывал Саня.
— Иван Андреевич? Серьезный человек, — с подчеркнутым уважением ответил Саня. — Ты слыхал, как он чуть Ботвинника не обставил?
— Ботвинника? — не поверил Завьялов.
— Погоди, когда это было, чтоб не соврать? — воодушевленно продолжал Саня, покручивая левой рукой руль, а правой взбил на затылок кепку! — Ага, в том году. Он как раз в Москву по делам полетел. Ну, скажу тебе, петрушка вышла…
— А что, у шефа разряд по шахматам? — перебил Завьялов.
— Чудак ты, Рома! — усмехнулся Саня, — Как это Иван Андреевич — и без разряда? Ты у него в кабинете шахматы видал?..
— В кабинете? — пытался вспомнить Завьялов, — что-то не заметил…
— Не показал, значит, — пожалел Саня — Он их в письменном столе держит, эти… как их?.. дорожные, что ли. Как свободная минута, он ящик выдвинет, а шахматишки уже наготове. Поиграет, конечно, а иногда меня зовет: «Давай, Саня, партию врежем». Я, заметь, в этом вопросе щенок перед ним. Для меня сицилианская защита или там ферзевой гамбит — темный лес…
— Постой, постой, — опять перебил его Завьялов. — Так шеф сам с собой играет? Это серьезно?
— Ты что, трепачом меня считаешь? — обиделся Саня.
— Да нет, постой… Я непременно запишу… — Завьялов непрерывно строчил карандашом — Ну, а что с Ботвинником? Как это было?..
— А с Ботвинником?.. Ну, повстречались они, не сговариваясь, проще сказать, в ресторане… Ты ничего такого не думай насчет пьянки и прочего. Он в гостинице жил, а при гостинице, как положено, ресторан… Вот шеф мой как раз на ужин туда и попал. Глядь, по соседству за столиком — компания, а посередке Ботвинник. Шахматишки, конечно, при нем, в кармане пиджака… Ну, Иван Андреевич смекнул: когда второй такой случай представится? Дает он, ясное дело, официанту заказ на двоих, а сам обдумывает, каким макаром к чемпиону подкатить…
Завьялов исчеркал третий блокнот и взялся за четвертый. В голове у него зарождался сюжет путёвого очерка. Этот очёрк, еще вчера витавший в его сознании расплывчатой туманностью, вдруг начал обретать реальную плоть. Тундровый пейзаж, простиравшийся за окнами «газика», мало привлекал Завьялова. Пейзаж был однообразен, и все, что следовало записать о нем, он записал раньше: «Небо высокое, чистое, синее. Солнце — маленький желтый комочек. Тундра ровная, в ярких цветах (узнать названия!..). Иногда — болото. На кочках — морошка, еще не созрела. Остановились, сорвал, попробовал — терпкая, вяжет рот. Впереди все время сопки, похожие на караван верблюдов…»
Когда «газик» ворвался в полутемное ущелье сопок, Саня неожиданно выплюнул в дверной распах недокуренную папиросу, обеими руками взялся за руль и умолк. Дорога кручеными петлями полезла в гору. Над «газиком» нависли многотонные каменные глыбы. Потом ворвался яркий свет: кончился правый отрог сопок, и дорога узкой полоской провисла над крутизной, вжимаясь другим боком в отвесный склон сопки, — Ну, Рома, держись! — предупредил Саня, грудью припадая к рулю. — Проскочим один кусочек — живы будем.
— Да, дорожка… Не разминешься. — Завьялов ухватился за поручень перед собой, — Как же по ней ездят?
— В объезд. Здесь запрещено, — не взглянув на него, коротко ответил Саня.
— А мы зачем?
— Два часа экономим, — сказал Саня и сухо посоветовал: — Крепче держись за ручку. Чуть что, прыгай и хватайся за первый попавшийся валун.
Завьялов усмехнулся: шутник этот Саня! Но узкая полоска тут же круто свернула. Завьялов увидел впереди оборванный, провислый над пропастью край дороги и, бледнея, крикнул:
— Стой, не проедем!..
Ему показалось, что Саня оторвал «газик» от булыжника и бросил на склон сопки. Машину тряхнуло, замотало. Завьялова подкинуло на сиденье, чемодан полетел с колен. Он не успел ничего сообразить, как «газик», заскрежетав тормозами, остановился.
Завьялов сидел белый, с висков его стекал пот. Надрывно ревел клаксон: Саня придавил его ладонью и не отпускал.
— Сань, что ты?.. — осторожно спросил Завьялов, — Ведь проскочили…
Саня перестал сигналить, сказал:
— Выйдем… Тут Митя Иванов в прошлом году на ЗИЛе разбился. После того участок закрыли.
Они вышли из «газика». Дорога одним боком вжималась в сопку другим обрывалась в пропасть. Небо висело совсем близко еще ближе куском колотого сахара торчала вершина сопки. Это было самое высокое место закрытого участка трассы Дальше дорога извивами опадала к тундре.
Молча постояли на краю обрыва, молча влезли в машину. Отъезжая, Саня еще раз длинно просигналил.
Едва выскочили на равнину, к Сане вновь вернулось веселое настроение. Задымилась в зубах папироса, правая рука повисла на спинке сиденья.
— Эх, Рома, — говорил Саня, — жаль, что мы с тобой в колхоз к чукчам не проскочили! Морская охота, я тебе скажу, это вещь. Один раз я с шефом попал… Да, ты по-чукотски калякаешь?
— Нет, откуда же, — ответил Завьялов, думая о погибшем шофере Мите Иванове и о том, чем могла кончиться Санина бесшабашность.
— Ну, это — пустяк дело, — продолжал Саня, не замечая перемены в настроении Завьялова. — Лично я в два приема выучился. Первый раз, как сейчас помню…
— И хорошо чукотский знаешь? — отрешенно спросил Завьялов.
— Вопрос!.. Ты слушай, какая штука со мной в этом смысле приключилась.
Завьялов слушал, но в блокнот ничего уже не записывал, время близилось к вечеру: воздух заголубел, как бы остекленел, хотя по-прежнему был резко прозрачным. Солнце распухло и налилось густой кровью, рядом с ним появился тугой белый шар луны в ярком зеленом ободе.
