Ознакомительная версия.
Уже смеркалось, Зольдинг встал, задернул шторы и зажег свет. Осторожно потрогал припухшую, покрасневшую кожу возле ушей, черт бы взял эту аллергию, с которой никак не могут справиться ни врачи, ни организм. Что за болезнь для солдата? Уж лучше триппер, по крайней мере, было бы, за что страдать. Зольдинг прошелся по кабинету. Да, завтра кулак придет в движение, кстати, разведка еще раз подтвердила показания пленного. Разведчики проникли к самому расположению главных резервов партизан, определили примерное количество людей и состав вооружения, партизаны что-то варили на кострах и пели свои протяжные военные песни. Русские песни Зольдингу нравятся, особенно про Стеньку Разина; в ней есть что-то языческое. Вспомнив о Стеньке Разине, Зольдинг снова вспомнил Скворцова, его широкие ладони с плоскими ногтями. Итак, командовать завтрашней операцией будет он сам, решено. Слишком многого стоит ему Трофимов, чтобы передоверить другому, даже решительному и умному фон Лансу; нет, уж теперь пусть Ланс распоряжается здесь за него, а он предпримет небольшую прогулку в лес и попытается не упустить Трофимова, как это случилось год назад.
18
Если идти и думать о постороннем, дорога кажется легче, короче, старался убедить себя Скворцов. Погода хорошая, долго ли простоит? Что? Погода? Да, да, погода. Кажется, будет жарко — солнце.
Вспомнился Юрка, тонкая, нескладная, длинная фигура. Такие ничего не успели узнать, ни горечи мужской, ни силы, ни женщины, так — трава травой. А сам ты — старик, тебе можно и не жалеть, у тебя все было.
Войска собрали за ночь в нужном месте, тихо, скрытно, запрещалось в голос разговаривать, и с первыми проблесками утра вступили в лес и, соблюдая предосторожность, двинулись по заранее намеченному и десятки раз изученному в штабе Зольдинга маршруту.
По пути много зелени, и свежести, и света, и птичьих голосов, и чем дальше, тем больше, лес, лес, его лес, их с Шурой зеленый лес опять обступал со всех сторон. Скворцову сейчас даже приятны немцы; от одного из них, молодого унтера с широко расстегнутым воротником мундира, настороженно косящегося в его сторону взглядом, молодо и остро несло потом, мундир его на спине и под мышками взялся темными пятнами, и Скворцов с удовольствием подумал, что и сам он может идти как ему вздумается, в одной легкой рубашке и с простоволосой головой. В лесу поутру даже прохладно, и Скворцов, вдыхая чистый, с чуть горчащей прелью воздух, то и дело поднимал руку и прихлопывал у себя на лице или на шее зеленого лесного комара, такой же комар сел на руку, его тощее, болезненно-прозрачное тельце темнело и на глазах увеличивалось. Молодой унтер тоже глядел на его руку с комаром, и Скворцов усмехнулся: «Гляди, гляди, все равно ты ничего не знаешь, убьют нас вместе, и никуда ты не денешься. Вот ты идешь, молодой, сильный зверь, жадный до удовольствий, любопытный, а тебя возьмут и прихлопнут, и ничего ты с этим не сделаешь. Ну и меня убьют, я об этом знаю, и потому я сильнее тебя». Он прихлопнул раздувшегося комара на руке и вытер пальцы.
Если у человека не будет детей, значит ли это, что все кончается тобой, ты — последний, и после тебя провал, ничто? «У других ведь есть дети, и будут дети, — попытался он себя успокоить. — Какая разница? Дети есть дети, и пока они есть, ничто не может наступить, вот так. Не смей думать о ней, — приказал он себе. — Ты не смеешь о ней думать. Она будет жить, и у нее будут дети».
От непрерывного движения большого количества людей, шедших пятью колоннами с интервалами метров в двести, стоял сухой металлический привкус во рту. Они шли уже давно, хотелось пить, хотелось остановиться, сесть на землю, разуться и больше не двигаться, скорее получить свою порцию свинца, задохнуться, и все разом кончить. Шел Скворцов впереди срединной колонны под присмотром трех человек, шел уже обреченный, готовый к самому худшему: в хвосте этой же срединной колонны ехал в сопровождении семи младших офицеров генерал-майор Зольдинг. Несмотря на сильную усталость и крайнюю степень напряжения, Зольдинг чувствовал себя подтянуто, бодро, даже молодцевато, он был уверен в успехе операции. Если бы Скворцов не указал тот незащищенный, неохраняемый проход между краем болота и лесами, с ложным минированием, — крайне важная подробность, сообщенная пленным, — где можно безопасно и скрытно вывести войска к партизанским незащищенным тылам, пришлось бы гораздо труднее, тогда надо бы решаться на долгую осаду, что крайне нежелательно в настоящих условиях. План самой операции как раз очень прост: за день подойти к партизанам, к главным резервам, к их расположению километров на десять — пятнадцать, переждать короткую ночь и с первыми проблесками утра неожиданно ударить и смести все. Все продумано с великой тщательностью, и даже если по какой-либо причине фактор неожиданности не сработал бы, сил вполне хватит на то, чтобы завязать бой в партизанских тылах; вторая ударная группа по первому сигналу вступит в лес с другой стороны.
И как всегда бывает после окончания любого дела, останется сожаление, что это так долго ожидаемое дело много меньше, чем он где-то втайне, даже не признаваясь себе, ожидал. И, честно говоря, даже если удастся откровенно усмехнуться в лицо Трофимову, он, генерал-майор Зольдинг, тут же ощутит, что это не стоило усилий, затраченных им самим лично на подготовку и проведение операции, что, не будь этого тяжелого дела, он, возможно, пожил бы лишнюю неделю, месяц, год; кто оценит эту его потерю и самоотреченность? Никто. Двое однокашников, с которыми одновременно началась его служебная карьера, давно уже в генеральном штабе. Что, например, такой генерал, как Франц Зильберт Оппель с его тупостью и высокомерием, может дать Германии?.. И все-таки, несмотря ни на что, очень хотелось встретиться с этим Трофимовым лицом к лицу (конечно, в весьма определенных обстоятельствах), и с удовольствием спросить: «Ну и как, Трофимов? Говорят, ты был командиром самой крупной банды в здешних лесах? И самой активной?» Зольдинг подчеркнет это был особенно жирно. За такой момент он бы многое согласился вытерпеть и многим бы поступился.
Конечно, вся эта долгая и трудная операция проводится не для удовлетворения его самолюбия, а для достижения целей высшего порядка, в какой-то мере для успеха готовящегося нового летнего наступления немецких армий, и во имя победы Германии в конечном счете, но это все равно ничего не значит. У него, у Зольдинга, здесь своя необходимость, свой особый счет.
Зольдинг покачивался в седле, подныривая под низкие ветки или отводя голову в сторону; в любом случае он уверен, что с Трофимовым и его бандой все кончено, он с удовольствием наблюдал, как конь туго стрижет ушами, косит назад, на седока, настороженным, налитым лиловым светом глазом; временами Зольдинг наклонялся и смахивал перчаткой с лоснящейся шеи коня липких лесных комаров и назойливых слепней. Уже солнце поднялось достаточно высоко, и воздух стал суше, появился легкий солнечный ветер; он заметил Скворцова, стоящего в сопровождении трех солдат, очевидно ждущего его. Зольдинг подъехал и рассчитанно, красивым движением придержал коня; утопая всеми четырьмя копытами в мягкой лесной земле и пытаясь схватить мягкими серыми губами траву, конь послушно остановился; Зольдинг легко сжал ему бока, и конь вскинул голову, слегка вытянул сухую морду, внюхиваясь в плывущую навстречу волну запахов; был запах зверя, меда, незнакомых, но, несомненно, вкусных трав, запах древней, уже заснувшей в крови, вольности, и ноздри коня задрожали; он хотел заржать, рука Зольдинга, предупреждая, резко рванула, оттягивая голову назад, и во рту у коня стал сильнее привычный запах сырого железа. Он вскинул голову и замер, лишь где-то посредине ушей чувствовалось такое напряжение, что Зольдинг счел нужным несколько раз хлопнуть коня по шее и успокоительно сказать:
— Тихо… Тихо…
Синяки на лице Скворцова прошли, остались неровные желтоватые бугры и пятна. Зольдинг опять почувствовал поднимавшееся слепое раздражение. Вот так, увидишь однажды человека, и он сразу становится тебе неприятным на всю жизнь. «Мы ненавидим людей за то зло, которое мы им сделали». Да, Зольдинг читал Достоевского, но и Достоевский, этот гений с глазами безумца, не приблизил Зольдинга к пониманию психологии русских.
Вот этот, ровесник Пауля, он вырос после революции. Как же в нем связалось прошлое с настоящим, ведь без этой связи ничего не бывает. Нет, нет, никакие идеи не переделают сущности человека, все в нем вместе, все рядом, и возвышенное и подлое. Прав Достоевский: пытаясь понять через него русскую душу, он, Зольдинг, всегда упускал, что гений принадлежит всем и отражает всех.
Зольдинг сейчас не понимал, зачем взял в экспедицию Скворцова. Вероятно, чтобы проследить за ним до конца. А так ведь его роль кончилась, ненужный хлам на земле, и потом при виде его Зольдингу всегда вспоминалась собственная неумелость держаться на допросах.
Ознакомительная версия.
