Собрание действительно получилось острое. И хотя я на нем не была, но представляю, как оно протекало. Кое-что мне рассказал отец, кое-что Мария Даниловна и другие. Разговоров об этом было много.
С Марией Даниловной очень считались на заводе. Она могла и директора, и главного инженера приструнить при случае. К ней шли со всеми неприятностями, со всеми бедами, и она почти всегда как-то умела помочь. Историю с Тереховым она знала во всех подробностях, от всех ее участников, кроме разве Рябинина. Мария Даниловна — депутат Моссовета, Герой Социалистического Труда. Идя на это собрание, она приколола к синему выходному костюму орден Ленина.
В президиуме сидели один из секретарей горкома партии, секретарь райкома и директор завода Иван Иванович Медведев.
В президиум был избран Наташин отец, Андрей Павлович Бережков, слесарь, имеющий на заводе собственную лабораторию, и Алла Кузьминична Бережкова, знатный бригадир, что дало повод секретарю райкома пошутить насчет «семейственности» состава президиума.
Человек, устроивший все это, скромно сидел в уголке, во втором ряду, и что-то писал в блокнот, снимая для этого очки.
С докладом об этике инженера выступил… Рябинин. Доклад был умный, содержательный, он был одновременно этико-философским и чисто практическим, ибо докладчик приводил примеры, за которыми недалеко ходить…
Конечно, он назвал для примера и фамилию Терехова, получившего выговор за неэтичность и занимавшегося кляузами.
Лучше бы Рябинину этого не говорить…
Слово взял конструктор из КБ лет сорока, но вихрастый и курносый, как мальчишка. Я его знала.
Он без долгих разговоров зачитал коллективное письмо в редакцию «Известий». А зачитав, спросил, как же это может быть — в семидесятых годах и на московском заводе? Пусть ему разъяснят этот грустный анекдот!..
Выступили еще два конструктора, потом Бережков — очень деловое выступление, все по тому же поводу. Затем мой отец…
Он спокойно рассказал, как мы работаем над сборкой Центра, как это трудно, и что автор, по существу, лишен возможности руководить сборкой своей машины и это тормозит работу. Затем отец тоже спросил, как это может быть, что фамилия изобретателя исключена из авторской заявки?
А Рябинин хмурился все больше и больше. Медведев огорченно вздыхал и вытирал вспотевшее лицо носовым платком. Ему было так неловко, так стыдно за Рябинина, что он как потупил глаза, так и не поднимал.
Председатель со страдальческим лицом предоставил слово следующему… Товарищу Добиной.
Сразу стало тихо-тихо. Все благожелательно и с уважением следили, как Мария Даниловна поднялась по ступенькам и встала рядом с кафедрой. Ее встретили аплодисментами, она улыбнулась людям, поклонилась и, когда все стихли, Мария Даниловна начала как-то задумчиво и грустно:
— …Слушала я сейчас одного выступающего, другого, третьего, смотрела на товарища Рябинина, как он хмурился, сердился, как не хотелось ему слушать горькой правды, а передо мной стоял образ того Рябинина, каким он впервые пришел на завод тридцать лет назад. Совсем еще юный, худенький паренек в стоптанных ботинках — в Москву-то он пришел пешком из села Рождественского с Оки, — в отцовской солдатской шинелюшке, опаленной порохом. И цеха того уже нет, снесли за ветхостью, и станков тех кет, на которых он тогда учился работать, — устарели, и списали их за ненадобностью. А в новых цехах, оснащенных умными станками и автоматами, львиная доля труда его — Рябинина Владимира Петровича. О нем говорят: он рос вместе с заводом… не совсем точно. Это завод рос вместе с ним, вместе с такими, как он. Завод-то создавали люди.
Помню, как Володя Рябинин днем работал у станка, а вечером бежал на рабфак. — А вот он уже в институте — быстро время бежит — вот уже инженером стал недавний крестьянский паренек. А там, слышу, в аспирантуре… заочной, потому что все дни он по-прежнему на заводе. Всякого навидались мы за эти годы — и хорошего, и плохого, а вот товарища Рябинина я помню принципиальным, смелым, дружелюбным, до страсти любящим свой завод и его людей. Повторяю: и его людей!
Четверть века он у нас главный инженер. С любыми вопросами шли к нему люди — и с производственными, и с личными. И всегда-то поможет Владимир Петрович, посочувствует, поймет. Требовательность, умение понять человека, подобрать и поставить специалиста туда, где он может принести наибольшую пользу. И всегда завод и его люди были у Рябинина на первом месте. Дало заведование кафедрой в институте, преподавательская работа со студентами не вытеснила из его сердца завод.
Профессор, доктор наук, но прежде всего — инженер. При такой занятости Рябинин мог часами убеждать человека, решившего уйти с завода из-за слепой обиды или бросить институт из-за семейных неурядиц. Что-то в нашем главном инженере, хоть он давно и профессор, было — наварное, молодость души…
И я не могу понять, когда, с какого времени, почему он стал превращаться в того Рябинина, каким мы знаем его теперь.
Прости уж меня, Владимир Петрович, но я тебе по-партийному, по-рабочему скажу то, что теперь думают о тебе люди. Если ошибусь, они меня поправят, при всех говорю. Теперь ты не тот, прежний, — руководитель, друг и товарищ. Вроде вот с нами вместе (прости, что тыкаю, это я по старой памяти, как тридцать лет назад), но душой ты уже отошел от нас. Теперь уже боятся идти к тебе с бедой или недоразумением на производстве. К Ивану Ивановичу Медведеву идут — жалеют, что он на пенсию собирается уходить, — к тебе нет. Иван Иванович, может, не посмеет тебе поперек сделать, но хоть посочувствует.
Умный, ученый, опытный, много видевший, много знающий, как же ты, при твоих-то уме и способностях, не нашел дорожку к сердцу родной твоей дочери? Зина-то на глазах у всех пропадает… Скажут: чего общественность смотрела? А это тот редкий случай, когда общественность бессильна, потому что Зине Рябининой может помочь лишь один человек: родной отец! От обиды на которого она и гибнет. А теперь вот, Владимир Петрович, эта позорная история с Тереховым, твоим бывшим учеником.
Чем тебе не угодил Юрий Терехов? Что оказался талантливее тебя, так он же твой ученик, а учитель должен радоваться, если ученик превзошел его, значит, будет кому передать дело рук своих и будет кому продолжить его. Или не понравилось, что не подхалимничает, не заискивает перед тобой, собственные мысли имеет и высказывает их без опасения? А тебе что — хочется запугать, чтоб тебя боялись, чтоб твой авторитет превыше всего был, пусть даже во вред заводу, которому ты отдал всю жизнь? А навязывание соавторства… совестно даже говорить об этом…
Я заканчиваю, товарищи. Предлагаю вынести товарищу Рябинину строгий выговор. Терехова вернуть в конструкторское бюро и дать возможность самому довести свое изобретение. И конечно, уничтожить фальшивую авторскую заявку, предварительно разобравшись, чьих рук это дело, и написать новую от имени самого изобретателя.
Говорят, Марии Даниловне так аплодировали, что чуть стекла не вылетели. Ей устроили настоящую овацию. Хлопали, пока она не дошла до своего стула и не села.
Юра Терехов, кажется, заплакал, укрыв лицо в ладони, — нервы-то ему потрепали изрядно. Товарищи из конструкторского бюро старались загородить его от любопытных глаз.
Председатель предоставил слово сердитому мастеру (кажется, его звали Василий Кузьмич), но тот сказал, что от выступления отказывается, так как лучше, чем сказала Мария Даниловна Добина, уже не скажешь. Он присоединился к предложениям Марии Даниловны и захотел только добавить: «поручить парткому проверить выполнение и доложить на следующем собрании». В общем, прения на этом закончились, а добавлений было множество, и самых дотошных. Кто-то из пожилых коммунистов предложил было вернуть отцу прежнюю бригаду, само дело того требует: собрать и наладить такую сложную машину, как «сборочный центр», — дело не шуточное, нужны… гм, опытные, дисциплинированные наладчики… Все поняли, что он хотел сказать.
Но отец поднялся и заявил с места, что соберет и с новой бригадой, с которой он уже сработался, и не откажется от нее. Ребята многому научились — и вообще хорошие, только пусть руководит сборкой сам автор чертежей Терехов.
На этом и порешили коммунисты, проголосовав единогласно.
Рябинин больше не промолвил ни слова. Тяжелое полное лицо его словно окаменело. Он ни на кого не смотрел… То, что ему вынесли строгий выговор, потрясло его: никак он этого не ожидал.
Все расходились с каким-то ощущением праздника в душе: восторжествовала справедливость. Лица подобрели, глаза сияли радостью.
Юрий подошел к Марии Даниловне и при всех расцеловал ее. Он был тронут до глубины души…
Как-то, возвращаясь домой, я встретила Зинку и Зомби. Она шла из своего общежития, которое находилось неподалеку. Я кивнула ей и хотела пройти, но она приостановилась и сказала, указывая Зомби на меня:
