— Привязывай сани к моим саням! — кричит он Янке, когда они поравнялись. — Я возьму тебя на буксир.
— Не нуждаюсь! — огрызается Янка и натягивает вожжи. Лошадь, увидев, как ее пытаются обогнать, сама понимает, что нужно делать. И вот начинается сумасшедшая езда вскачь. Пять подвод мчатся по безбрежной степи, где дорога так широка, что на ней хватило бы места еще пяти саням. Парни, погоняя лошадей, пронзительно свистят, но кони уже сами охвачены горячкой состязания и не нуждаются в понукании. Девушки визжат, Зилум в приливе восторга стреляет из револьвера в воздух, а встречные заблаговременно сворачивают перед обезумевшими лошадьми. Гонка кончается тем, что сани Рейниса Сакнитиса опрокидываются и все седоки вываливаются в снег. Янка ослабляет вожжи и позволяет лошадям идти шагом. Только теперь он замечает, что Айя, страшно взволнованная, уцепилась за его локоть, а глаза ее сияют, на щеках темный румянец. Янка берет ее руку в свою, слегка сжимает и спрашивает:
— Не холодно?
— Нет, мне тепло, — отвечает она и с улыбкой смотрит Янке в глаза. В этих карих глазах есть что-то вызывающее, ликующе смелое. И опять звенят бубенцы, и опять свистит ледяной ветер. А над степью раскинулось холодное сибирское небо, и по нему скользят на юг редкие разорванные облака, плывут туда, где синеет тайга и высокие горы. Эх, горы, голубые горы и глубокие долины!
Янке вдруг становится грустно, он чувствует себя точно одинокий волк в снежной пустыне. Два карих глаза наблюдают за ним обеспокоенно и тревожно: что случилось? Но это не глаза Лауры, хотя в них больше огня. Он не боится их. Этой девушке он мог бы сказать все, что не осмелился сказать той, первой. Потому что ему не страшно потерять ее.
В других санях сидят по трое, по четверо седоков, а они едут только вдвоем. Там раздается смех, слышится говор и веселый спор, а они едут молча — помрачневший юноша и смущенная девушка. Через некоторое время она говорит:
— Знаете что, я пойду лучше к другим. Вам, кажется, не нравится, что я здесь сижу.
Он ничего не отвечает, только нащупывает в рукаве полушубка ее руку и крепко сжимает ее. Сжимает и не отпускает. Она не пытается освободиться и не говорит больше об уходе.
…Под вечер они въехали в Тараданово и остановились у здешнего учителя Капаклиса. Приезд земляков поднял на ноги всех латышей. Зазвучали песни и гармонь. Начались танцы, появилось не только пиво, но и кое-что покрепче. Многострадальный борец Зилум опять выступал с речами, которые под влиянием самогонки становились все продолжительнее и глубокомысленнее. Потом он вышел во двор и стрелял из револьвера в воздух, растревожив всех деревенских собак.
Так продолжалось до утра. Кое-кто вздремнул часок-другой, но молодежь веселилась всю ночь напролет. С наступлением утра парни запрягли лошадей, и все приезжие отправились назад в тайгу. К ним присоединилось несколько подвод из Тараданова. Опять Айя сидела в санях Янки, и они ехали вдвоем. Свежий холодный воздух быстро рассеял ночную усталость. При выезде из деревни крестьяне советовали молодежи повременить до полудня, так как ожидается пурга, но захмелевшие парни только усмехнулись: — Разве в пургу нельзя ехать? Эх-ма!
Крестьяне оказались правы: не проехали и половины пути, как началась свирепая снежная вьюга. Все вдруг побелело, земля слилась с небом, исчезла дорога, в вихрях снега затерялись всякие следы, и подводы раскидало в разные стороны. Завывание ветра заглушило голоса перекликающихся ездоков, глаза запорошил мелкий, как пыль, снег, и они, как слепые, кружились по степи.
Янка с Айей отбились от остальных. Опустив вожжи, Янка предоставил лошади свободу, а сам поплотнее закутался в овчинную шубу.
— Что теперь будет? — спросила Айя, нагнувшись к самому уху. — Мы заблудимся.
— Может быть, — ответил он. — Вам холодно?
— Холодно.
— Залезайте под мою шубу.
Повернувшись спиной к ветру, они крепко прижались друг к другу. Но это не спасало их: метель свирепствовала, и снег со всех сторон забивался под шубу, ледяными иголками колол лицо. Что за сила у этой пурги! В воздухе завывало так, словно над головой пролетала огромная стая птиц, снова и снова повторялись страшные порывы ледяного ветра невероятной силы, и кругом белая тьма! Не видно ни лошадей, ни людей — белый туман нес их в открытую степь, и только сила притяжения не позволяла им улететь в пространство.
Так продолжалось около часа. Вдруг, так же внезапно, как началась, непогода утихла, и в воздухе сразу потеплело. Снег, лежавший на лице, волосах и одежде, стал таять. Янка встал и осмотрелся. Везде намело высокие сугробы, местами в степи возвышались белые ометы соломы, а впереди блестела колокольня чесноковской церкви. Остальных подвод не было видно.
— Теперь мы скоро будем дома, — сказал Янка, усаживаясь в сани. — Страшно было?
— Немножко, — улыбнулась Айя.
— А если бы нас занесло в каком-нибудь овраге? Разве не обидно так рано умереть? — пошутил Янка.
— Не говорите этого, — прошептала девушка. — Тогда нас обоих постигла бы одинаковая участь, не только меня.
Оба были утомлены. Айя вскоре заснула, прижавшись щекой к плечу Янки. Он сидел, боясь пошевельнуться, и молчал. Тайга встретила их покрытыми инеем деревьями. На ветвях елей сверкали прозрачные снежинки, в этом белом наряде деревья походили на напудренных красавиц, украшенных драгоценностями. В лесу уже не чувствовалось ветра. Глубокая тишина разбудила Айю. Смутившись, она в первый момент в поисках опоры обняла Янку, а потом, опомнившись, отшатнулась.
— Почему вы дали мне заснуть? — сконфуженно упрекнула она его.
— Почему же вы не предупредили меня, чтобы я не разрешал вам спать? — улыбнулся он. — Видите, скоро будем дома.
Да, до гари было недалеко. Янке нужно было сворачивать на свою дорогу, дом Айи находился рядом. На развилке Янка остановил лошадь.
— Сегодня в Бренгулях вечеринка, — напомнила Айя.
— Да, и тарадановцы там будут, — ответил Янка.
— Вы пойдете?
— А вы?
Нет, она не может так часто ходить. Помимо вечеринок и развлечений, у девушек, живущих в землянках, была еще и работа: прялка, ткацкий станок. Они с матерью пряли для Бренгулиса, а отец делал корыта и лопаты.
— Тогда и я не пойду, — сказал Янка.
Он помог Айе выбраться из саней, отряхнул с ее одежды солому и снег.
— Ну, мне нужно идти… — промолвила Айя, теребя варежки.
Янка смотрел на нее, улыбаясь.
— Да, выходит так…
— Придется попрощаться, — улыбнулась Айя и протянула Янке руку.
— Попрощаться? — Янка задержал ее руку в своей.
— Ну, тогда до свидания, если вам так больше нравится.
— Захотите ли вы еще встретиться со мной?
— Почему же нет?
— Потому что…
Он не боялся потерять ничего, поэтому был так смел. Притянув Айю к себе, он обнял ее и поцеловал. Потом, осторожно освободив ее из объятий, спросил:
— А теперь вы захотите встретиться со мной?
Покраснев как маков цвет, Айя погрозила ему пальцем.
— Это мы еще посмотрим.
И она исчезла. Янка медленно ехал домой, удивляясь, почему так грустно и так пусто у него на сердце. Он ведь впервые поцеловал девушку. Почему же он не испытывает радости? Или он слишком утомлен, чтобы по-настоящему почувствовать смысл случившегося? Может быть, он поцеловал не ту, которую следовало и по которой тосковало его сердце?
3
Это было необыкновенное время. Два месяца Янка не брал в руки книг и пера, не написал ни одной новой строчки и даже не думал об этом. Жизнь его потекла в новом, стремительном ритме, для размышлений не оставалось времени. Он появлялся на всех собраниях, спевках и вечеринках, если только там была Айя. Вечерами, когда нигде не предвиделось никаких сборищ, Янка надевал лыжи и отправлялся на прогулку, но лыжи постоянно приводили его к землянке Парупов, и всегда получалось так, что он встречался с Айей. У Айи не было взрослых братьев, и Янка стеснялся заходить к Парупам, но она постепенно приручила Янку. И он часами просиживал в землянке Парупов, не заботясь о том, чем объяснить свое присутствие здесь и что об этом подумают окружающие.
Эрнест и Эльза изредка подтрунивали над ним, но Янка не обращал внимания. Он не был опьянен, охвачен безумием безрассудной любви. Нет, он все понимал и во всем отдавал себе отчет, его чувства отнюдь не господствовали над ним — он был их хозяином. Просто ему было хорошо у Айи, там он не тосковал о недосягаемых далях. Настоящее словно приобретало новое содержание и впервые за все время показалось ему достаточно ценным. Не стоило пренебрегать им ради воображаемого будущего. Стало гораздо легче жить.
Айя… Это, конечно, не Лаура, с той никто не может сравниться. Но она была здесь, ее можно было видеть каждый день, она не жила где-то далеко, за высокими горами, и не была для Янки загадкой. Он знал, о чем она думает, что чувствует, — он победил ее без борьбы, и никто не смел оспаривать его победу. Айя… Она была хороша, даже прекрасна. И все же Янка из-за нее не стал бы бороться, а потеряв, не бился бы головой об стену. Ему даже казалось, что он любит ее, и он был счастлив, что может так спокойно и тихо любить, не ощущая дрожи в сердце, когда к его любимой приближался чужой. Может быть, он был слишком уверен в себе и не боялся, что ее могут отнять у него, а может быть… Нет, он не считал ее такой уж незначительной.
