Дачи не сняли. Пожалели и себя и Машу.
. . . . .
Последнее время я довольно часто рассказывал Маше о своем детстве, о тех временах, когда ее на свете не было. И не было случая, чтобы она не сделала попытки выяснить этот загадочный вопрос:
– А где я была? Нет, правда, где я была тогда?
На днях ни с того ни с сего начинает рассказывать мне:
– Жила девочка Маша. Это я. У нее тогда папы и мамы не было и бабушки не было. И вдруг… (короткая пауза) и вдруг у меня родилась тетя Ляля. Потом у нас родился Синдбад. И Кузьма родился.
Как известно, Кузьма – это тети Лялин кот.
. . . . .
Смотрели в Пушкине дачу. Мама рассказывает Маше:
– Там садик. Там два домика. Там есть собака Бобик. У хозяев есть дочки.
Вся засияла.
– Да?! А как ее зовут?
– Кажется, Вивиана.
– А сколько ей лет?
– Лет двадцать восемь, кажется.
С возмущением:
– И это называется дочка?!
. . . . .
Вчера вернулась с Каменного острова переполненная восторгом.
– Ах, как там красиво!..
Видела петровский дуб, спрашивала у мамы, почему он за решеткой. Привезла маленькую черную ракушку.
. . . . .
Перечитал сейчас (и с волнением перечитал) мамины зеленогорские записи. То место, где она рассказывает об уснувшей рыбке.
Всей душой я на стороне Машки и вместе с тем понимаю, как трудно ей будет с этими донкихотскими взглядами на жизнь, как часто ей придется сталкиваться с бездумной жестокостью, с такими вот тетками, как эти («интеллигентные», по словам Элико) рыболовы…
Не делаем ли мы ошибку, что поддерживаем в Машке ее страстную, убежденную любовь ко всему живому? Нет, не делаем!.. Пусть ей будет временами нелегко, но так, и только так надо воспитывать человека!..
Вегетарианство? Толстовство? Нет, мы едим – и Машка ест – и мясо, и рыбу. И все-таки… Маленький мучитель, убийца бабочек или муравьев не может вырасти хорошим, добрым, великодушным человеком. Убежден в этом.
Но, к сожалению, убеждены в этом далеко не все.
В том же Зеленогорске (или нет, пожалуй, еще в Ленинграде, в Дивенском саду) был такой случай. Девочка намного старше Маши поймала бабочку и на глазах у других детей отрывала ей крылья.
– Оставь! Что ты делаешь? – сказал я девочке.
Она простодушно удивилась:
– А что?
– Как что?! Разве можно мучить бабочек! – дрожащим от негодования голосом накинулась на нее Машка.
И тут в наш разговор вмешалась мать этой девочки. До этого она спокойно беседовала с приятельницами, а тут резко оглянулась и говорит:
– Бабочек? Не убивать?! Что за странные речи! И даже какие-то, простите, несовременные речи. Разве вам, товарищ, неизвестно, что бабочки – вредители?
Да, знаю, слышал: бабочки вредны. Хотя, признаться, не очень верю, что в природе хоть одно звено может оказаться лишним, ненужным, вредным…
Но если и правда есть в природе вредители, если их действительно нужно уничтожать, – пусть этим занимаются взрослые. Так же как пусть взрослые, а не дети, ведут войны, ловят преступников, судят их и наказывают. А в ребенке нужно буквально с пеленок воспитывать отношение к природе и ко всему живому самое человечное, самое уважительное. Воспитывать защитников жизни, а не врагов ее.
Если ребенок в четыре года терзает своих крылатых и четвероногих земляков, он потом и людей будет обижать походя.
. . . . .
Сегодня я работал. Слышу – стук в дверь. Машин голос:
– Папа! Папа!
Значит, что-то случилось. Без дела она меня в рабочие часы, как правило, не тревожит.
Врывается:
– Тебя – к телефону! Бабушка с тобой говорить хочет. По телефону.
Бегу в коридор. Трубка лежит на рычаге.
– Нет, – говорит Маша, – сюда, сюда!..
И ведет меня в кухню, где на белой табуретке стоит ее маленький игрушечный телефончик.
Придумала, вообразила и уверовала, что бабушка и в самом деле звонила с Кавказа и звала меня.
Пришлось взять трубку и несколько минут «поговорить с бабушкой». Конечно, сердиться я и не подумал.
13.6.60.
Десятого мы с мамой ездили в Лугу, смотрели дачу. Понравилась. Это не в самой Луге, а за городом, на Лангиной горе. Выйдешь из калитки – и уже лес. Через другую калитку пройдешь – река Луга, за ней густые леса, а по эту сторону – заливные луга. Дом отдельный, хозяева – ленинградцы, приезжать будут не часто, маленьких детей у них нет. Зато есть дети у соседей. Так что Машке там будет, надеюсь, и весело, и удобно…
. . . . .
Сегодня утром вижу – натирает в столовой паркет маленькой платяной щеткой.
Спрашиваю: откуда щетка?
– Мне мама дала. С самого начала.
– С какого начала? Как ты родилась?
– Нет, не когда родилась.
– А когда?
Вопросы «когда» и «сколько» по-прежнему очень трудные для нее.
Я повторяю вопрос:
– А когда?
Отвечает:
– Сначала первое, потом во вторник, потом шестое, потом – число, потом – праздник.
Набор слов? Да, но все они, эти слова, из одного, календарного ряда.
17.6.60.
Машка мало гуляет. Родители и тетя Минзамал поглощены предотъездными делами. Собираемся в Лугу.
. . . . .
Третьего дня вечером мы всем семейством гуляли, ужинали в «Вечернем кафе» возле Ленфильма. Перед этим часа полтора сидели в Дивенском садике. Машка писала на песке буквы и самостоятельно нацарапала слово:
ПАПА
. . . . .
С упоением слушает стихи Саши Черного. И вообще всякие хорошие, крепкие, энергичные стихи.
Но сама наизусть почти ничего не знает. Даже то, что знала, забыла. А «Поезд» Саши Черного может слушать пятьдесят раз подряд.
– Еще! Еще! Еще!
. . . . .
Рассматривали книгу Ревалда…
Отец Сезанна читает газету «L'Evenement».
– Что это?
Говорю:
– Дядя читает газету.
– Это грузинский дядя?
А Сезанн-pere действительно похож на грузина.
. . . . .
В мире дела идут своим чередом. Эйзенхауэр под напором народного гнева отказался от поездки в Японию. В газете карикатура: премьер Киси сидит в луже.
Машка:
– Это кто?
– Это Киси.
– Кто?!!
– Киси. Так его зовут. Хочешь с ним дружить?
– Гм… Он что-то немножко сердитый.
. . . . .
Интересуется вопросами жизни и смерти. «А где я, а где она, он были тогда?»
«Что такое умер?»
Что ей сказать и как сказать?
Сегодня читали Сашу Черного. Я говорю:
– Саша Черный очень любил детей.
Это «любил» настораживает ее.
– А где он теперь?
– Далеко.
– Где?
– Очень далеко, Маша.
Подумала и:
– В красненьком домике али в зелененьком живет?
Между прочим, упорно вместо «или» говорит «али».
22.6.60.
Вчера мама и Маша уехали в Лугу. А папу дела задерживают числа до 1 июля в Ленинграде.
Сегодня Элико звонила по телефону. Говорит, дачей довольна. А Машка – та в полном восторге. Ест клубнику, которую хозяйка при ней, на ее глазах снимает с грядки!
. . . . .
О жизни и смерти. Хотя не говорим, но понимает, что умереть – это очень плохо. И боится, что это слово будет произнесено.
Рассказывал ей на днях о нашем детстве. Говорю:
– Тетя Ляля была тогда совсем маленькая. У нее еще косичек не было. Вася был побольше, а я – самый старший…
Перебивает:
– А где теперь Вася?
Я говорил ей – и не один раз, – что он умер.
На этот раз говорю:
– Далеко.
– Живет далеко?
Это «живет» так многозначительно, что не остается сомнений, что именно она имеет в виду.
Говорю:
– Да, живет.
И опять:
– В розовом домике али в голубеньком?
Что за домики – не понимаю. Но если есть домик, тогда святая ложь становится правдоподобнее.
. . . . .
На улице. Крохотная собачка бежит у ног хозяйки.
– Маша! Смотри!..
– Ой, что это за собачка? Может быть, это наша родилась уже?
23.6.60.
Забыл давеча записать. После долгих споров и колебаний накануне отъезда свели Машку в дамскую парикмахерскую, и там тетя в белом халате отчикала Машину косу. Машка – ничего, не плакала, не горевала, только просила все время, «чтобы было как у мамы».
Подстригли ее в кружок. Стрижка ей не идет, а главное – волосы по бокам болтаются и лезут все время в глаза. Лучше бы уж со своим конским хвостом бегала.
. . . . .
Утром сидит за столом, изнемогает. На маленькой тарелочке – приправленная повидлом манная каша. Машка не ест, вертится на своем стульчике.
– Ты что?
Вздохнула:
– Не знаю… что-то кашу не хочется.
Этим «что-то» она как бы смягчает (и довольно часто) недозволенную формулу «не хочу».
24.6.60.
От наших лужанок ни слуху ни духу. Обещали писать и не пишут.
