Никур обещал мобилизовать аппарат пропаганды и активизировать деятельность Камеры труда. Надо расколоть рабочий класс; на интеллигенцию достаточно прикрикнуть построже — кончилось время шуток.
— Зато айзсарги — вот кто наш надежный оплот, и они должны занять у нас соответствующее положение. Пусть Лусис каким угодно путем изыскивает средства, но у айзсаргов и охранного управления денег должно быть вдосталь. Спокойствия ради к весне следует упрятать в тюрьмы весь подозрительный элемент.
Министр иностранных дел Мунтер обещал составить письмо Гитлеру и условиться с германским послом относительно секретной поездки в Берлин.
В заключение «высокопревосходительство» изрек:
— Надо подготовить народ к войне. Я на этой же неделе скажу по радио речь крестьянам: пусть держат наготове походные мешки и запасаются лишней парой белья. Весьма возможно, что наша решительность подействует и на Гитлера. Медленно, слишком медленно он собирается. Не нравится мне это… Покойной ночи, превосходительства.
Все вышли. «Высокопревосходительство» поднялся на второй этаж и приказал горничной подать молока и пирожных. Через несколько минут на столе появилось блюдо с яблочными и бисквитными пирожными, пышками с кремом и печеньями. Диктатор любил сладенькое.
Поев, он посидел немного возле специального аппарата, предназначенного для подслушивания телефонных разговоров между министрами, помощниками, адъютантами. Потом позвонил секретарю:
— Господин Рудум, я иду спать. Приходите.
Вздрогнуло в сладкой отрыжке могучее брюхо. Снаружи слышались трамвайные звонки, гудки и выхлопы автомобилей. Этот шум раздражал президента.
3
Швейцар министерства чуть рот не разинул от удивления: его превосходительство господин министр собственной персоной прибыл в такое позднее время. Часы показывали четверть одиннадцатого. Еще более неожиданным было его появление для чиновника особых поручений. Когда министр открыл дверь своего кабинета, тот мирно полеживал на диване и перелистывал старый номер журнала «Элеганс». За все годы существования министерства, за все годы пребывания Никура на посту министра это случилось впервые. Чаще двух-трех раз в неделю в министерстве его не видели, никогда он не засиживался позже трех — половины четвертого дня.
Дежурный вскочил с дивана и, не выпуская из рук раскрытого журнала, застыл на месте. Он до того растерялся, что забыл даже отвесить министру поклон.
— Возьмите блокнот и записывайте, — сказал Никур. — Немедленно вызвать ко мне начальника айзсаргов, инспектора полиции, председателя Камеры труда, директоров департаментов безопасности и культуры. Разыщите, где бы они ни были! Сам я тоже буду звонить.
— Слушаюсь, господин министр, — встав навытяжку, ответил чиновник, щелкнул каблуками, повернулся и вышел. Это был один из айзсарговских офицеров. В министерстве почти все служащие, начиная от директоров и кончая шоферами и машинистками, были айзсарги. Система двойного подчинения связывала их с министром. Но форму носили немногие, и то лишь в официальных случаях.
Сначала Никур позвонил домой. К телефону подошла его жена.
— Это ты, кошечка? Я хочу тебя предупредить, чтобы ты меня не ждала. У меня сейчас начинается совещание. Не знаю, сколько времени оно отнимет. После этого мне придется заняться одной важной операцией. Да, нынешней ночью. По поручению президента. Ложись, кошечка, бай-баиньки. Покойной ночи.
Домашняя жизнь Никура едва ли могла служить образцом для романтиков или любителей семейных идиллий, но приличия он всегда соблюдал. Лет десять тому назад, будучи незаметным офицером-пограничником, он женился на вдове, которая была на несколько лет старше его. Ни красоты, ни богатства за ней не числилось, не было у нее и связей с влиятельными кругами, но вскоре после свадьбы Никур почему-то быстро пошел в гору. Он стал деятелем «Крестьянского союза»[32], а пятнадцатого мая звезда Никура засияла во всем блеске. Сведущие люди приписывали этот взлет стараниям его жены. Невзрачная, довольная как будто своей судьбой женщина отличалась ненасытным честолюбием, и это честолюбие служило кнутом, который подгонял Никура вверх по ступенькам служебной лестницы. Она умела вовремя подсказать ему новый ход, новую комбинацию, не давая ему успокоиться, задремать. А в выборе средств он щепетильностью не отличался. Еще будучи гимназистом, Никур выдал охранке своих товарищей. Трое юношей и три девушки были арестованы, а Никур благополучно окончил школу и получил должность редактора провинциальной газеты. Затем он несколько лет работал на границе Латвии и Советского Союза — ловил, допрашивал, избивал, а также подготовлял агентуру среди местных жителей.
Детей у Никура не было. «Кошечка» спускала ему любовные похождения, — сама она жила надеждой стать когда-нибудь первой дамой в государстве — мадам президентшей. Никур уже далеко продвинулся по пути к этой почетной и — можно было предполагать — прибыльной должности.
Меньше чем через час удалось собрать всех вызванных к министру лиц. Вот они сидят перед ним — облеченные властью люди, столпы государства. Никур, развалившись, почти полулежа в кресле за письменным столом, сложил на животе руки и благодушно улыбнулся.
У него был совсем иной стиль работы, чем у «высокопревосходительства». Насколько тот был невоздержан и горяч, а временами даже истеричен, настолько Никур был спокоен и ровен в обращении. Он старался даже быть ласковым, но неизменно добивался своего. Только отпетый дурак не замечал, что под его бархатной лапкой скрывались когти тигра. «Обаятельный человек», — говорили о нем в обществе, и Никур старался сохранить за собой эту репутацию. Время от времени он приглашал к себе писателей, художников и журналистов, очаровывал их своей простотой и любезностью, а самых легковерных незаметно впрягал в свою колесницу, превращая в пропагандистов ульманисовского режима. К непокладистым быстро охладевал и пускал в ход все свое влияние, чтобы пресса их замалчивала.
Его ненавидели, его боялись, но никто над ним не смеялся. Никуру только того и надо было.
Он не сразу заговорил о деле. Сначала осведомился у командира айзсаргов, удачен ли был его последний выезд на охоту, поинтересовался, когда, наконец, инспектор полиции устроит выставку своих скульптурных работ, расспросил о здоровье председателя Камеры труда. После этого рассказал несколько свежих анекдотов, над которыми заразительнее всех хохотал командир айзсаргов генерал Праул, и сам не без удовольствия выслушал несколько смешных историй из жизни высшего общества. По этой части больше всех был осведомлен Фридрихсон, но он, к всеобщему сожалению, словоохотливостью не отличался и только отвечал на вопросы.
Самой примечательной фигурой среди собравшихся был инспектор полиции Киселис, подбородок которого украшала весьма картинная черная козлиная бородка. Ежегодно в годовщину смерти Калпака[33] он печатал в газетах воспоминания о нем. В них он неизменно — в который уж раз? — приводил слова полковника: «Балодис, ты остаешься на моем месте». Он был единственным свидетелем, слышавшим эти исторические слова, и хотя многие выражали сомнение в их достоверности, фраза эта обеспечила Киселису виднее место в Латвии пятнадцатого мая и по сию пору еще ежегодно доставляла ему определенный доход во всех редакциях.
Председатель Камеры труда Эгле был той же провокаторской породы, что и Никур, поэтому между ними всегда царило полное понимание. Перед общественностью Эгле фигурировал в качестве фабричного рабочего. Он действительно некогда числился на фабрике мастером, и то лишь до того момента, когда в награду за провал подпольной организации охранка порекомендовала его на более видный пост. Теперь он во всеоружии своего опыта превращал Камеру труда в шпионский орган правящей клики. Во всяком случае свой хлеб он даром не ел и за усердие был награжден орденом Трех звезд.
— Господа, сегодня я был у президента… — начал, наконец, Никур.
Все замолчали и стали внимательно глядеть на него.
— Президент выразил недовольство по поводу положения в стране и указал, как его исправить. Вот почему вас и собрали здесь. Вам, господин Эгле, придется созвать несколько рабочих собраний и выступить на них. В речах сильней упирайте на то, что только единением и дружной работой можно добиваться улучшения своего положения. Неустанно внушайте им, что правительство никогда еще не было таким сильным, как сейчас, что власти никому потачки давать не будут. Скажите им, — а вы, господин Лабсвир, тоже позаботьтесь, чтобы об этом заговорил весь пропагандистский аппарат, — скажите, что нигде рабочие не живут в таких образцовых условиях, как у нас, что Латвия — это страна молочных рек и кисельных берегов и одни сумасшедшие или негодяи могут требовать повышения заработной платы. Кстати, ее придется несколько урезать, потому что государство должно увеличить расходы на армию. Если же кто выразит недовольство — теми займется господин Фридрихсон. Очень желательно, господин Эгле, чтобы рабочие сами заговорили о снижении заработной платы, сами попросили об этом президента. Я думаю, у вас наберется сотня-другая своих рабочих, с которыми можно будет условиться заранее.
