что иначе и быть не могло, но порою жалела: почему же все так сложилось? Не уйди отец с красными, будь он все время с белыми, теперь никто не посмел бы взглянуть на нее косо.
Вспоминая о своем отце, она вспомнила и об отце Даши — Якове Алексеевиче и об отце Оли—Андрее Федоровиче. Ей всегда казалось, jpfo они должны быть вместе и что вместе .они и возвратятся когда-нибудь в станицу. «Что тогда мама скажет, если снова вернутся красные?» —мелькнуло у нее в голове. Ей хотелось, чтобы правда обязательно была на стороне отца. «А вдруг батю убьют?» —- с ужасом подумала она и от волнения даже поднялась со стула, отошла от окна. Чтобы отогнать тревожные мысли, принялась собирать книги. Аккуратно сложила их, завязала в платочек и, повернувшись к тетке, спросила;
— А за что дашкину мать шомполами били?
— Не одну же ее били,—равнодушно ответила тетка.—Ох, и голосили бабы! Кому по двадцать пять, кому по пятьдесят, а кому так всыпали, что фельдшер еле в чувство привел. Будут помнить. Да что,—заворчала она,—брешут про белых много, десятка два они выпороли, а остальных и не тронули.
—■ Тетя, а правда, что нескольких мужиков повесили?
— Ну и правда... Тебе про то знать не обязательно.
— Значит, и батю, если бы он не ушел...
— Ты мне вот что,—вспылила тетка,—ты мне про это не гавкай. Если бы да кабы... Поняла? Ложись уже спать, завтра в школу надо. Мать все глаза проплакала.
Нюра не знала, что делать. Было ей непривычно тяжело. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
Кусая губы, вышла она из хаты. На дворе уже было совсем темно. Тяжелые осенние тучи заволокли небо. По знакомой дорожке она прошла к сараю. Налетевший ветерок принес запах сена. Было тихо. Рядом, из-за плетня, торчали темные стебли подсолнуха. Их нарядные шляпки давно уже были срезаны.
Остановилась, прислушалась. В сарае жевала корова. На насесте гуркали сонные куры. Где-то близко, в дашином дворе, ти-92
хо скрипнула дверь. Нюра насторожилась и невольно подошла к плетню. В темноте мелькнула чья-то фигура.
— Даша?
«Неужели Нюрка?»—обрадовалась та и, сделав несколько шагов навстречу, спросила с надеждой:—Ты?
— Я... Не шуми... Иди сюда.
Они быстро сошлись у плетня. В темноте жадно вглядывались друг в друга.
— А я опять в школу,—прошептала Нюра.—Да чего-то не хочется. А ты как живешь?
— Не знаю... Не знаю, что тебе сказать. Мама моя совсем больная. Страшно мне... Ой, я рада, что ты приехала!
Она схватила Нюру за руку.
— И твой батька, и мой батька ушли,—продолжала Даша,— тебе ничего', а мне совсем плохо. Говорят что вышлют нас сс станицы, а может, и вовсе с Кубани. У мамы землю отняли, лошадей забрали да еще и били ее. А Мишка Садыло нам в окно кирпич бросил. Что у нас в станице делается, Нюра! Галчиху помнишь? Муж у нее печник. Третьего дня их хату спалили. Она, как увидела, что горит—испугалась, выскочила на улицу, а ее тут же и порубили. А Санька, ее девчонка, как лежала в зыбке, так и сгорела. У всех большевистских семей и скот, и птицу, и подушки, и чугунки, ну всё-всё забрали. И у иногородних, и у казаков. Всё чисто ограбили да в станичном правлении во дворе сложили. Как будем жить с мамой—не знаю, и на работу не берут. Берут, да бесплатно. Придет дневальный и силой гонит канавы рыть либо в церкви стекла мыть. День промают, а грошей не дают да еще издеваются... Я как узнала, что тебя со школы прогнали, ох, и жалела тебя! Чья теперь правда, Нюрочка, скажи мне? А Лелька твоя, как воскресенье, так и вырядится в новое платье...
— А я со школы, наверное, убегу.
Нюра рада бы еще поговорить с Дашей, но страшно, как бы их не застала тетка.
— Ты не сердись на меня,—уходя, сказала она и вдруг, вспомнив, спросила:—Не знаешь—Олька в станице или где?
— Не знаю...
Тихо разошлись по хатам. Нюра легла. Проснулась, когда тетка уже пришла с базара. «В школу надо»,—с тоской подумала Нюра и стала медленно одеваться.
Сегодня Леля примчалась в класс раньше всех,. Каждой входившей она говорила:
— Слыхала? Нюрке снова разрешили учиться. Папа сжалился. Ее мать клянчила, клянчила, а чтобы подлизаться, назвала всех хуторских большевиков.
Когда Нюра вошла в класс, уже никто не удивился ее появлению. Сидя за партой, она чувствовала, что в ее сторону постоянно поглядывают девочки и перешептываются, да и сама Таисия Афанасьевна не сводила с нее глаз, а в конце урока, закрыв журнал, спросила-.
— Ну, как твои дела?
Нюра поднялась.
— Ты отстала и тебе придется догонять класс, только я не знаю, кто же теперь согласится помочь тебе. Попроси подруг — Лелю или еще кого-нибудь. Что ж ты молчишь? Ты же видишь, что тебе сделано снисхождение. Постарайся заслужить его.
Нюра не успела ответить, как до ее слуха донесся легкий смешок. Она узнала голос Симочки и, вспыхнув, отрезала:
— Сама обойдусь.
— Вот как?—улыбнулась Таисия Афанасьевна.—Ты, я вижу, попрежнему строптива.—Она обвела класс глазами, как бы приглашая всех получше вникнуть в ее слова.—Тебе бы пора понять,—повысила она голос,—что не всегда получается так, как иным хочется.
— А что я вам сделала?—хмуро спросила Нюра.
— Мне—ничего. Сядь.
На перемене к Нюре тихо подошла Симочка. Близоруко щурясь, она похвасталась:
— А я знаю, почему тебе разрешили опять ходить в школу. Твоя мать сделала правильно.
Нюра ничего не поняла, а Симочку так и подмывало договорить до конца. Она и договорила бы, если бы ее не окликнула Леля. Но вскоре Нюра узнала все: и о том, как Карповна ходила к атаману, и о том, как она донесла на фенину мать. Испуганная и огорченная, прибежала Нюра домой, бросилась к тетке:
— Скажите! Ну, я прошу вас—скажите правду—неужели из-за мамы фенькину мать побили? Неужели ж меня за то и в школу снова взяли? Тетя, ну не молчите же, ну говорите ж!
Тетка в ответ только накричала на нее и приказала «не приставать с глупостями».
Долго после этого бродила Нюра по двору. Не с кем было и слово сказать. Подруг не стало... Было в классе еще несколько девочек, с которыми она теперь, может быть, и сошлась бы, но их тоже из-за отцов исключили из школы. В том
