Он развернул широкий лист.
— К восьмидесятому году все до тридцатилетнего возраста будут иметь среднее образование. Уже в этом году переходим на твердую пятидневку. Сегодня в нашей совхозной библиотеке, например, 12 тысяч книг.
Спрашиваю у Геннадия Константиновича, каким он представляет «Большевик» через 10 лет? Агеев надолго задумывается, вслух повторяет мой вопрос: «Каким я вижу «Большевик» через 10 лет?»
— Во-первых, не вижу многих деревень. И это естественно: люди не захотят жить на отделениях, потянутся к центру. Мы не можем, да это и неразумно, строить на каждом отделении больницу, школу, новый клуб. Невыгодно, когда все это есть на центральной усадьбе.
А там, где сейчас отделения, оборудуем полевые станы. Наладим регулярное движение автобуса, иначе нельзя. Надо, скажем, ехать в поле — пожалуйста, подаем транспорт, отвозим на работу. У нас самые дальние отделения 15–20 километров. Не очень близко, правда. А разве вы, москвичи, не ездите на свою работу на такие расстояния?..
А вот каким путем, каким образом, это уже другой вопрос. Но ясно одно: самое главное, самое первое — это качество. На каждом участке. Это лозунг сегодняшнего дня, сегодняшней пятилетки. И мы его понимаем так: речь идет об отношении к труду. Сейчас уже мало работать под лозунгом «Давай — давай!». И конечно, эффективность. Все это мы знаем. Дело в том, чтобы суметь подкрепить материально эти категории. А на пустых словах и полынь не растет.
Надо научить людей считать государственную копейку. И не только специалистов — каждого человека. А у нас, как я тут убедился, хозрасчет еще пока что примитивный. Подсчитываем только фактические затраты. Нет пока еще экономического анализа на каждый месяц. Я имею в виду анализ по себестоимости.
Нетерпеливо заскрипел резиновыми сапогами Володя Асямолов.
— Именно по себестоимости. А иначе у нас эти два понятия: эффективность и качество могут войти в противоречие.
— Простой пример. Вот садим картофель. Хорошо. А настоящие траншеи не соорудили. Вырастили большой урожай. Количество налицо. Но не создали подходящих условий для хранения. И чем больше получим урожай, тем хуже для нас. Парадокс? Да, парадокс. Хранить негде — поморозили…
Оживился директор.
— Прав агроном, прав Владимир. Так было. Еще совсем недавно. А сейчас мы, как говорится, на коне. Постановление июльского Пленума ЦК партии дало нам и дает поистине живительную силу. К нам, земледельцам, пришла новая мощная техника: «Нивы», «Колосы», мощные «Кировцы». Одним словом, полная комплексная механизация. Нам остается только, как говорил на Пленуме Леонид Ильич, «еще более усилить требовательность». Требовательность к себе и к людям. Для нас же делается сейчас все. Вот хотя бы такой простой пример: повысили закупочные цены на зерно, молоко, на картофель. Да, тот самый картофель, о большом урожае которого горюет агроном. Значит, теперь все только от нас зависит, надо срочно строить картофелехранилища.
— А главное все-таки сейчас зерно. Независимо от профиля. В прошлую осень мы прекрасно управились с ним, как-никак скосили хлеба за девять и обмолотили за одиннадцать дней. И зябь успели полностью поднять. Нынче тем более нам нельзя ни на день, ни на час уступать.
СКВОРЦЫ НА НОВОГОДНЕЙ ЕЛКЕИ никого этим здесь не удивишь — утром ярко светило солнце, пели жаворонки, после полудня хлынул дождь, а к вечеру повалил снег, А на дворе стоял апрель.
Наутро после собрания мы поднялись с Анатолием Федоровичем Стремяковым, как всегда, рано. Во дворе, в загоне, жалостливо мычал теленок. Когда я вышел во двор, мне стало понятно его беспокойство. Весь двор был покрыт снегом. Вода в лужах замерзла. Дул резкий ветер. Холодно.
Вот так в течение суток сменилось три времени года: весна, осень и зима.
— Такое здесь не в новинку, — показывает во двор Анатолий. — Привычное для весны явление.
Климат здесь, что и говорить, суровый. И даже, пожалуй, не так суровый, как неожиданный.
Однако от случайностей оборонить эти земли — задача не из легких. И каждый год каждая аномалия в природе, вызванная климатическими сюрпризами, ставит человека лицом к лицу с животрепещущей проблемой охраны окружающей среды. А зачастую ее ставит себе и сам человек. И здесь речь пойдет уже не о климате, а об отношении человека к природе.
Вспоминаю мудрые слова Михаила Пришвина из его книги «Глаза земли»: «Если будет вода и в ней ни одной рыбки — я не поверю воде. И пусть в воздухе кислород, но не летает в нем ласточка — я не поверю воздуху. И лес без зверей с одними людьми — не лес, и жизнь без таящегося в ней слова — все это только материал для кино».
И в самом деле, какой только рыбы не было еще совсем недавно в Миассе?!
А сейчас, выражаясь словами Пришвина, нельзя верить этой реке: нет в ней рыбы. А и та квелая, которая нет-нет да и попадет случайно на рыбацкий крючок, несъедобна, воняет от нее самой современной химией.
Александр Герасимович Сапогов, бывший завгар совхоза, а ныне пенсионер, жаловался как-то своему земляку Павлу Сергеевичу Максимову, проживающему там же, в Крутых Горках:
— Прошел я вчера, Сергеич, по Миассу. Прогулялся с одного конца села до другого и больно стало мне: еле-еле на короб прутьев заготовил. Вот ведь как!.. А все оказалось просто, все вроде для дела: карачельцы летом опрыскивали посевы, а заодно и пойму Миасса, гербицидами. Да пусть даже если бы они и не задели Миасс, все равно после дождя вся эта химия была бы в реке…
И вот получайте результат — ивовые кусты поначалу пожухли, а потом и вовсе высохли.
И соловьев сейчас по весне не услышишь в Крутых Горках. А как пели, как пели раньше крутогорские соловьи!..
— Человек стал черстветь, — философски заключает Александр Герасимович и тут же добавляет: — Отпели соловушки. И вернутся ли они к нам на посохшие кусты? А только ли соловушки? Помнишь, Сергеич, как-то прошлым летом обкосили мужики недалеко от колка рысь. Так что придумали? Тут же побежали за ружьями! Убить непременно им ее надо! А она, эта самая рысь, может, какой большой санитар среди зверья. Убили…
Печально было слышать эти слова, порой несправедливые, но была в них доля той горькой правды, корую мы подчас прячем за словами о спасении животных и хлебов от вредителей и хищников.
И я согласился с ним. Только сомнение было — неужели вот так все крутогорцы такие уж «живодеры» и неразумные люди. Случай убедиться, что это не так, представился уже на другой день.
В это утро мы со Стремяковым решили пройтись по Крутым Горкам. Но задержались. Надо было Анатолию Федоровичу наказ сыну своему дать перед тем, как он уедет в техникум связи. А Алеши дома не было. «Где Алеша?» — ищет отец. А тот сидит на суку у клена, опутавшись проводами, и молчит.
— Ты что там делаешь? А ну-ка слазь! — кричит отец.
— Да я, па, микрофон устанавливаю, — отвечает сын деловито.
— Что, обалдел, микрофон на дереве! Для скворцов, что ли?
— Ага, па! Для скворцов.
Свесился с сучка, объясняет отцу как неразумному:
— Па, знаешь, я сейчас запишу, как поют скворцы, а зимой, на новогодней елке и включу. Па, понимаешь, на улице мороз, ветер колючий, снег кругом, а у нас на елке будут петь скворцы! Наши скворцы. А, па! Я и жаворонков тоже записал. И они петь будут у нас на новогодней елке…
ГЛАВНАЯ ПЛОЩАДЬИдем по главной улице Крутых Горок. Справа клуб и совхозная контора. Между ними везде пока голыми густыми сучьями к весеннему небу выстроились карагачи. Интересное это степное дерево — карагач. Неторопливое, уверенное и сильное дерево. Уже сирень зацвела и вишня цвет выбросила, а он молчит среди всей этой буйной зелени. Часа своего ждет. И вдруг ранним утром стрельнет узкими листочками, а потом и цветы, неяркие, похожие на потухающие угли, выпустит. Зацвел упрямый карагач, значит, тепло установилось прочно до окончания лета. И будет зеленеть до самого снега. Всех переживет. Вот уж опали листья вишен и яблонь. И дуб потерял зеленое ожерелье. Обнажились березы в колках. И только карагач наперекор всему — заморозкам, пыльным бурям, суховеям — стоит зеленый и потому молодой всегда. Вот уж и снег первый лег на землю, а карагач все зеленеет, не желает сдаваться. Такое вот упрямое и славное дерево карагач.
Через дорогу, прямо напротив, где кренится под ветром карагач, на высоком постаменте высится памятник Ленину. Ильич стоит, вытянув в свободном жесте вперед правую руку.
Сколько связано истории, сколько событий и чувств соединено с этим именем в «Большевике»… Даже в самом названии совхоза, слове самом «большевик», мы слышим отголосок биографии Ильича.
Впервые в этих местах Владимир Ильич побывал еще в конце XIX века. 2 марта 1897 года. Пройдет всего 22 года, и вот весной 1919 года из этих мест, по которым проезжал Ленин, придет на его имя в канун Первого мая телеграмма из села Котлик (ныне отделение совхоза «Большевик») такого содержания:
