Особенно ребятишек. Вон несется целая стайка вровень с присмиревшим автомобилем, – мальчугашки лет десяти, одиннадцати, восьми. А за ними, пресерьезно надув губы и живот, семеня ножонками, трехлетний пузан, зажав в руке, должно быть, смородину. Э-э, да их целая стайка!
Англичанин косо, углом глаза глянул на них… и… что за чудеса! – засмеялся. У англичан, всегда таких чопорных и замкнутых, и за сто фунтов стерлингов не выдерешь улыбки. А тут засмеялся.
Когда-то французы, влюбленные в свою родину, знать не хотели других стран, не интересовались ими, не изучали их.
В те времена о России у них рассказывалось: по улицам Петербурга – о-огромные белые медведи, а русские граждане сидят в тени развесистой клюквы.
Этакая развесистая клюква ныне покрыла своею тенью всю Англию. Вот что там рассказывают о России самые почтенные правдивые джентльмены в самых почтенных серьезных буржуазных органах.
В управлениях страной, в деревнях, в городах – невообразимая анархия. Убийства, грабежи, голод. Люди дохнут походя. Полопали всех собак, кошек. Все женщины социализированы, то есть составляют общественное достояние республики. Маленьких ребят совершенно нет, – все дети до десятилетнего возраста вымерли от голода.
Вот почему такой скупой на улыбку англичанин, глядя на трехлетних карапузов, конкурирующих с автомобилем, засмеялся.
Хотя англичанин и говорит, что вся Англия переполнена непролазным враньем о России буржуазных газет, а я, грешным делом, думаю, и у него таилось в глубине души ядовитое зерно сомнения насчет детей до десятилетнего возраста, хоть и не в полной мере, а зернышко таилось. Оттого он так радостно, отступая от английской замкнутости и сдержанности, засмеялся, глядя на трехлетних карапузов, которые лупили рядом с автомобилем.
Англичанин что-то роняет на своем шершаво-узловатом говоре, – мы ни слова по-английски, он ни слова по-русски. Товарищ нам переводит: он удивляется: какая прекрасная машина, какой мягкий ход, и как великолепно ее ведет шофер, и что наш товарищ шофер похож на доктора.
Да-а, очевидно, под развесистой английской клюквой убеждены, что в такой варварской азиатской стране, как Россия, изуродованной анархией, и близко не увидишь автомобиля, этого свидетельства культурности, а если и увидишь, так на нем будут сидеть какие-нибудь головорезы, будут орать и давить на улице всех граждан и детей, и наконец, въедут в фонарный столб или в стену дома расплющив машину.
– На улицах я совсем не вижу, – говорит англичанин, – милиционеров, а уличное движение спокойно, и не слышно о повальных грабежах и убийствах, а в Лондоне – на каждом углу полисмен, и уголовная хроника богатейшая.
Его цепкий крючковатый глаз все схватывает, англичанин доверяет только тому, что сам увидит или сам услышит.
Его газета – орган радикальной партии. Все время агитировала газета против борьбы с советской Россией, против посылки туда войск и помощи Красновым, Колчакам и Деникиным.
Боролась против того удушающего моря лжи и клеветы, которое затопляет под развесистой клюквой со страниц других буржуазных газет всю Англию, и послала первого корреспондента. Он очень хорошо пробрался в Россию.
Машина выскакивает из Москвы. Простор. Какой буйный ветер! Какая буйная шатающаяся под ним рожь! Ее убирают.
Автомобиль, как дьявол, несется по шоссе, разрывая закрутившиеся клочки ветра; с воем проносятся рощи, пасущиеся коровы, лошади, полные дождя тучи, а англичанин, прямой, строгий, замкнутый, цепко все хватает и глотает.
Вот и Рублево.
В нем чудится мощное, громадное, раскинувшееся на многие десятины. Как будто и ничего особенного, – здания как здания, дымят высокие трубы, но, когда глянешь на эти чудовищные водопроводные трубы, раскинутые то там, то тут для замены в случае порчи под землей, чувствуешь всю титаническую громадность этих сооружений.
Вот и Москва-река. Огромные сосуны сосут ее мутную от дождей, рыжеватую воду. В машинном отделении мягко, плавно, спокойно работают паровые машины, оставляя в воздухе свое тающее дыхание. С трудом слышишь, что говорит сосед. Тут топка дровяная, и запас дров есть.
В другом здании – дизеля, нервные, торопливые, рвущиеся. Это – гордость советской власти, поставлены уже ею, и работа наших коломенских заводов. Они живут только нефтью, и запас нефти есть.
А англичанин все вбирает в себя…
Идем в лабораторию. Вот он, мозг, контролирующий всю работу водопровода.
В графине мутная рыжая вода из реки. В другом – чистая, как слеза, – из водопровода. Англичанин так и вцепился: сколько бактерий? В реке в кубическом сантиметре две тысячи, в отфильтрованной только четыре бактерии. В кипяченой воде, если она чуть постоит открытая, гораздо больше. Если в городе эпидемия, воду хлорируют, и тогда микробов ноль.
Англичанин все наматывает на ус.
Но, быть может, скажут: ведь все это построено буржуазией.
Ну, так что же. Мало ведь построить, – надо вести предприятие. Рабочие ведут прекрасно. Да и при постройке буржуазные строители допустили огромную ошибку: такое грандиозное предприятие построили на отшибе, без железной дороги. Рабочая власть исправила: провела ветку, и ветка стоимостью в девять миллионов рублей в один год окупила себя. Если бы ее не провели, Москва теперь в ужасе, в эпидемии, в страшной смертности сидела бы без воды, – при нынешних условиях нет никакой возможности подвезти топливо гужевым порядком.
Англичанин все мотает и мотает на ус. Бедная развесистая клюква…
Нужно было видеть, с какой любовью, с какой трогательной нежностью и с какой гордостью рабочие-комитетчики показывали и рассказывали о своем детище. Отлично разбираются во всех технических тонкостях.
За завтраком товарищ комитетчик, ехавший с нами из Москвы, слегка помотал рукой перед носом англичанина и сказал:
– Небось не одолеют нас ни Англия, ни Франция, ни Италия. Постоим за себя. В случае чего хлебом их забросаем.
Англичанин отнесся к этому благодушно. Спросил, сколько ребят на водопроводе. Оказалось, что-то очень много. Стали подсчитывать, сколько ребят у комитетчиков. Оказалось, у пяти человек тридцать три. Перевели англичанину, тот покатился со смеху, совершенно по-русски, и говорит:
– Теперь я передам в Англии полную уверенность в непобедимости России – у пяти человек членов комитета оказалось сорок детей.
– А спросите его, – ехидно спрашивает все тот же член комитета, – правду о нас ему позволят в Англии рассказывать?
– Кто же может помешать! – гордо ответил англичанин, не поднимая глаз.
А цензура-то писем в Англии существует. И цензура в печати только недавно отменена….
– Ну так скажите ему – пусть делается лидером английских рабочих и ведет их к революции.
– До этого уж немного осталось, – любезно ответил англичанин.
Вот мы несемся назад, и автомобиль с воем разрывает бешено крутящийся ветер.
Вот и Москва. Да ведь это же не та обычная ежедневная Москва. Ведь это же новая невиданная Москва, озаренная революционно-багровым ореолом. Ведь это же Москва-праздник, Москва – всемирно-революционный центр.
А я, мы все забываем об этом в повседневной беготне, и редко, редко когда подымаешь глаза.
На южный фронт я попал в одну из самых тревожных минут. В окраинных углах Воронежской губернии пылали дезертирские восстания. Казаки разливались по южным, самым хлебородным уездам губернии. Красная Армия все пятилась. Наконец опасность стала угрожать самому Воронежу. Началась эвакуация учреждений. На север сплошь потянулись бесконечные поезда. Пассажирское движение приостановилось.
Черная туча нависла над Воронежем и Воронежской губернией.
Но постепенно стало проясняться. Казаков оттеснили. Восстания потухали. Население уездов, куда ворвались казаки, поднялось на защиту родных деревень.
Я вглядывался в совершавшееся и задавал вопрос, который тысячу раз все задавали себе: как могло случиться, что наше почти триумфальное шествие через Донскую область, наше блестящее положение вдруг сменилось почти катастрофическим положением, почти разгромом, и враг ворвался в Воронежскую и другие губернии?
Это очень сложно и распутается медленно и трудно.
Я хочу обрисовать только кусочек той борьбы, которую вела Красная Армия на Дону.
Чем объяснялось победоносное, почти триумфальное шествие по Донской области Красной Армии, остановившейся местами лишь в двадцати верстах от Новочеркасска. Красная Армия дралась великолепно в Воронежской и Тамбовской губерниях и в северной части Донской области, – она сломила стойкого врага. А потом в громадной степени оглушительный успех объяснялся разложением в рядах армии противника. Это разложение целиком зависело от настроения населения.
