— Колька, он живо сбегает куда надо. Ты напиши записку, остальное не твоя забота.
— Спасибо, дядя Гордей, — расцвел Павел. — А не затруднительно это мальчишке-то?
— А что ж трудного, взрослый парень…
Павел быстро написал записку, спустился к мальчику и стал растолковывать ему, как добраться до городского сада.
Вскоре мальчишка, поскакивая на палочке, помчался к главной проходной.
У Павла отлегло на душе. Завтра утром, придя на смену, Кузякин сообщит ему, как Колька выполнил поручение. Лишь бы мальчик успел захватить Анну… А вдруг ушла?.. Нет, она не уйдет, она должна подождать… А если все же ушла?.. И подумать трудно, что из этого может получиться. Ну, утром все будет ясно. Только очень уж долго — ждать до утра.
Домой шли усталые, молчали. У самого общежития догнали Влахова.
Болгарин поглядел на мрачные физиономии товарищей и покачал головой: пока он наведывался к своим землякам, монтажники отработали вторую смену. Но, увидев Павла и что-то вспомнив, он широко открыл глаза:
— Че как? За́що ти не с Аничка?
Все были так удручены и устали, что даже не заметили, что болгарин впервые произнес фразу наполовину по-русски.
Абатурин махнул рукой:
— Не сумел я, Ваня.
Спать легли рано и быстро уснули. Не спал один Павел. «Успел или не успел мальчик увидеть Анну? Нет, не стоит думать. Все равно от гадания нет проку».
Абатурин попытался считать, чтобы скорее уснуть, но вскоре бросил. Попытка усыпить себя только раздражала.
Он встал, тихонько оделся, вышел на улицу. «Почему я так легко согласился с этим болтуном? — сердито подумал о себе Павел. — Надо было растолковать ему, в чем дело, а не мяться. Он мог посчитать, что я просто не хочу оставаться в лишнюю смену. «Посчитать»! Люди на то и люди, чтоб верить людям. Я ведь ни разу не путал его словами, почему же он мне не верит?».
В небе медленно плыли облака, тяжелые и черные, будто нефть. Лунный свет изредка пробивался к земле через разрывы облаков; иногда их подкрашивали снизу сполохи плавок. Но потом все снова чернело.
Павел вспомнил остров в Баренцевом море, там тоже были такие грузные невеселые облака и фантастические всплески северного сияния. Представил себе долгую полярную ночь над Мурманском, квартиру Прокофия Ильича, Петьку, Люсю, Татьяну Петровну — таких разных и таких милых.
Он прожил два дня в их доме — и до сих пор радуется, что судьба свела его с Прокофием Ильичом. В первый день Павел чувствовал себя стесненно, зато на следующее утро ему уже дышалось легче, хотя, может, внешне это никак и не проявлялось. Абатурин больше слушал, чем говорил.
Да, да, он вспоминает: около пяти часов утра капитан отослал его спать, а поднял в середине дня. Мирцхулава и его шофер Чикин были уже в столовой, и Прокофий Ильич представил им Павла.
Абатурин присел на скамейку, закурил, задумался. Он почти зримо увидел тот дальний день, мгновенно пролетевший за разговорами.
…Начальник флота Мирцхулава и его шофер Чикин только что вернулись с рыбалки. Они не успели еще снять походной одежды. Начальник флота, грузный, пожилой, но подвижный человек, поздоровавшись с Абатуриным, стал нетерпеливо прохаживаться по комнате. Альпак — короткое меховое пальто, крытое парусиной — был расстегнут, и все-таки гостю было жарко. Черные жесткие волосы, побитые сединой, торчали у Мирцхулавы на голове колоколом, кустистые брови топорщились во все стороны, усы стояли торчком, как у разгневанного кота.
Шофер Чикин, напротив, носил залихватский чуб, был рыжеват и — в отличку от всех шоферов — толст. Может, из-за своего малого роста, а может, из-за уважения к начальнику, он тоже не сидел, а стоял или вдруг начинал прохаживаться по столовой.
— И надолго вас завели, шатуны? — полюбопытствовал хозяин.
— Мы высидели у воды целые сутки, Прокофий. Удочка — не трал, бегать не надо.
— А где ж улов?
— У Тани на кухне. Целое ведро. Будет отменная уха.
— Вы, кажется, были на Коле?
— Нет, на небольшом озерке, у побережья. Но это не имеет значения. Значение имеет улов.
— Я зверски хочу есть, Ираклий. Не помочь ли нам почистить рыбу? Женщины без нас прокопаются долго.
— Я решительно против, капитан. Мужчины добывают рыбу, женщины готовят ее. Такой порядок существует столько, сколько существует земля.
Иванов покосился на Мирцхулаву, усмехнулся:
— Твоя философия подозрительна вдвойне, Ираклий Григорьевич. Пошли на кухню.
— Я решительно протестую! — крикнул вдогонку Иванову и Абатурину Мирцхулава. — Мы остаемся, Чикин.
На кухне Татьяна Петровна и Люся мыли рыбу. Павел взглянул на огромный таз, наполненный доверху, и удивленно покачал головой.
— Ты что? — спросил капитан. — Много? Расхотел чистить?
— Нет. Не расхотел.
— Так что же? Павел смутился:
— Тут треска, зубатка и окунь. Как это?..
— Что «как»?
— Морская рыба, не озерная.
Прокофий Ильич набил, не торопясь, трубочку, сказал весело:
— Славно видишь. Хвалю. И пояснил:
— Ничего не поймал начальник флота, видать. А уху обещал. Пришлось, полагаю, на море ехать. К знакомому рыбачку.
Все в кухне рассмеялись.
— Чего ехидничаете? — спросил Мирцхулава, появляясь вместе с Чикиным на кухне. — Над кормильцем смеетесь?
— Купил?
— Купил. А то откуда?
— Ну, не горюй: все неудачники там удят.
Сели скоблить рыбу.
Капитан достал из таза зубатку. Желтая с темными пятнами рыба удивительно походила на кошку. Сходство дополняла оскаленная морда с выпученными глазами.
Абатурин предпочел чистить розоватого морского окуня. Клинообразная рыбина с громадной головой и выставленными, как пики, плавниками, казалась все-таки не такой опасной, как зубатка.
Треска выглядела в сравнении со своими морскими собратьями совершенно миролюбиво. Ее было много и в воду решили спустить только печень.
— Вот до чего ты дошел, Ираклий, — почти всерьез заметил Прокофий Ильич. — Уха из трески и зубатки.
— Зато много, — усмехнулся начальник флота, засучивая рукава и садясь рядом с Татьяной Петровной. — Ты, помнится, не ревнив, Прокофий.
— Нет.
— Тогда я ни на шаг от Тани.
— Ты, кажется, опять сбежал от жены?
— Почему «сбежал»? Мужу и жене надо расставаться на время. После разлуки они милей друг другу. По себе знаю.
Он ястребом посмотрел на Татьяну Петровну и заключил:
— Кроме того, я люблю Таню.
— Не наговаривайте на себя, Ираклий Григорьевич, — рассмеялась Татьяна Петровна, и румянец удовольствия закрасил ее щеки.
— Ничего не наговариваю, — подергал себя за усы Мирцхулава. — Как только наступит полярная ночь, я прискачу на коне и украду тебя, Таня. Я же — грузин.
— Кради, кради, — весело ухмыльнулся Прокофий Ильич. — Осчастливь, пожалуйста.
Павел и Люся в продолжение всего разговора старших молча переглядывались, чувствуя непонятное смущение и непонятную радость.
Поскоблив рыбу, Прокофий Ильич поднялся:
— Теперь можно выкурить трубочку. Мужчины — в столовую! Петька может остаться.
Мирцхулава покачал головой.
— Ты что, Ираклий?
— Я — при Тане. До конца. Но чтоб тебя все-таки не точила ревность, Чикин тоже будет здесь. Не возражаешь, Федя?
— Мне все равно, — отозвался Чикин. — Я — человек подневольный. Прикажут есть — буду есть, прикажут пить — буду пить.
И он лихо тряхнул рыжим чубом.
Прокофий Ильич, взяв Павла под руку, вышел в коридор. Оттуда он крикнул начальнику флота:
— Люди, которые не умеют ловить рыбу, должны уметь, по меньшей мере, ее чистить!
Мирцхулава что-то проворчал в ответ, но Павел не разобрал слов.
В столовой Иванов и Абатурин уселись у окна и закурили.
Павел, чуть краснея, спросил:
— А он что, вправду, любит вашу жену?
— Ираклий? Нет. Это он так, пар в котлах поднимает. Чтоб плавалось веселей… Впрочем, чужая жена всегда девушкой кажется…
Павел, как это ни странно, теперь почти не чувствовал стеснения. С Прокофием Ильичей дышалось легко и просто, будто они товарищи и на равной ноге. «Отчего это?» — думал Павел и догадывался: так, без причин, не приглашают в гости первого встречного; значит, он, Абатурин, чем-то пришелся по душе Прокофию Ильичу, — может, напомнил ему сына, а может, — понравился просто так — своим видом или характером. И это вызывало, не могло не вызвать ответного уважения и доверия.
Капитан, рассуждая в присутствии молодого и мало известного ему человека о семейных делах, не мялся, подбирая слова, не говорил глубокомысленных «м-да…», ничем не подчеркивал разницы возраста и положения. Все его поведение говорило: «Мы встретились случайно, мы мало знаем друг друга, но мы ведь свои люди, Павел, и можем обо всем толковать открыто».
Абатурин вспомнил: Прокофий Ильич накануне спрашивал, не влюблялся ли Павел? Тогда, отвечая ему, Абатурин чувствовал себя беспомощно и скованно, будто в тугих пеленках. А Павлу страх как хотелось поговорить обо всем этом с капитаном, послушать его.
