Широкое лицо премьера, изрытое поперечными глубокими морщинами, смугло-темное, расплылось в улыбке.
— Не забудем никого. Всех наградим. Подождите, друзья, будьте терпеливы. Завтра, двадцать восьмого октября, получите первую награду. Мои министры и я подготавливаем важные решения. Утром опубликуем коммюнике, которое вполне удовлетворит все ваши требования. Мы выполним вашу волю, ясно, без всяких оговорок заявим, что в Венгрии произошла не контрреволюция, а народно-демократическая революция. «Революционные интеллигенты» встретили слова премьера бурными аплодисментами и выкриками.
Дьердь и Вильмош, красные, смущенные, забитые, переминались с ноги на ногу, переглядывались с Миклошем Паппом, спрашивали у него взглядами, что делать. Большой Имре продолжал выдавать своим единомышленникам обещания:
— Завтра мы также заявим, что русские войска должны уйти из Будапешта, что Венгрия больше не считает себя членом Варшавского договора, что она хочет быть нейтральной и твердо опираться на материальную помощь великих наций. Мы сделаем и другие важные шаги. Уверяю вас, друзья, я выполню все, что обещаю. Потерпите до завтра. Желаю вам доброго здоровья. Спасибо, что пришли, выразили свою волю.
Премьер распрощался с делегатами, опять с каждым в отдельности, и аудиенция, продолжавшаяся более трех часов, завершилась.
Делегация вернулась туда, откуда прибыла, — на площадь Деака, в главное полицейское управление.
Генерала Копачи обрадовали привезенные из парламента новости. Он изъявил желание отвезти на своей машине членов делегации, живших далеко.
Дьердь и Вильмош вышли из машины в шестом районе, Андраш поехал дальше.
— Вас куда, молодой человек? — спросил Копачи. Высокий, плечистый, он еле умещался на шоферском сиденье.
Андраш назвал адрес.
— Квартира Хорватов? — воскликнул Копачи. — Профессора Дьюлы Хорвата?
— Да. Правильно.
— Так это же мой друг! Вы в отряде Ласло Киша?
— Да. Меня зовут Миклош Папп.
— Знаю, знаю! Миклош-витязь! Покаравший карателей. — Копачи одной рукой держал руль, другой обнял Миклоша. — Вот что, парень. Я не повезу тебя к Хорватам. Останешься в моем штабе. Мне такие люди нужны. Будешь шофером по особым поручениям.
— А как же Ласло Киш?
— Не беспокойся. Я позвоню ему и договорюсь.
— Согласен.
Так Андраш попал в штаб заговорщиков. Пройдет еще три дня, и он попадет из полицейского управления к Беле Кираи, новому коменданту Будапешта и командующему «национальной гвардией», которой Имре Надь и его министры доверили охрану порядка в столице и стране.
28 октября в 13 часов 20 минут радиостанция имени Кошута прервала музыкальную передачу, и диктор, уже охрипший от многочисленных торжественных вещаний, объявил:
— Внимание, внимание! Передаем важное сообщение! Правительство Венгерской Народной Республики в интересах прекращения дальнейшего кровопролития и мирной консолидации постановляет незамедлительно прекратить огонь. Оно приказывает вооруженным силам открывать огонь только в случае прямого нападения. Имре Надь, председатель Совета Министров.
И дальше радио сообщило о том, что Советское правительство удовлетворило требование Имре Надя: начался отход советских войск из Будапешта. Комендантский час отменяется. Жители столицы могут без всяких ограничений появляться на улицах. Перемирие!
В «Колизее» каждое капитулянтское слово Имре Надя воспринималось с шумным ликованием. «Гвардейцы» обнимали друг друга, поздравляли с победой.
Как только умолк диктор, Ласло Киш схватил Дьюлу Хорвата и потащил в город.
— Проветримся, хлебнем воздуха революции, свободы, перемирия.
Два «национал-гвардейца» с автоматами и гранатами сопровождали профессора и атамана.
— На перемирие надейся, — сказал Киш, — а гитары, извиняюсь, автомата из рук не выпускай.
Распахнулись железные ворота с коваными распластанными крыльями турула, и мощный «мерседес», добытый Стефаном в гараже министерства внешней торговли, с красно-бело-зеленым флагом на крыле покинул внутренний двор П-образного шестиэтажного дома и медленно двинулся по городу.
Впервые за неделю не гремят орудия, не выбивают свою ужасную дробь пулеметы, как бы отсчитывающие количество убитых людей.
Тишина. И в этой тишине особенно хорошо слышен гул советских танков, покидающих Будапешт. Уходят по главным магистралям — по Большому и Малому бульварным кольцам, по проспекту Хунгария, шоссе Керепеши, шоссе Кёбаня.
У Ласло Киша рот растянут до ушей, сияют цыганские глаза. Ухмыляется Мальчик и жадно прислушивается к реву моторов и грохоту гусениц.
— Божественная музыка! Наша взяла. Взяла, Дюси! Поздравляю! — Горячими слюнявыми губами он чмокает профессора в колючие щеки. — Фу, ежастый! По такому случаю мог бы и побриться.
Ласло Киш и Дьюла Хорват сидели впереди, телохранители — на заднем сиденье. Мальчик с уверенной небрежностью лихача вел машину и победно-веселым взглядом полководца, только что взявшего неприступную крепость, всматривался в город. Пожары и бомбы, мины и пулеметы, танки и броневики почти на каждой улице оставили свои зияющие следы. Но Ласло Киш не огорчался. Все, что он видел, вызывало у него гордость и радость. Всюду, где до 23 октября мозолили глаза красные звезды, свежий ветер полощет красно-бело-зеленые флаги. Нет звезды и над куполом парламента. Герб народной Венгрии заменен вечно молодой стариной — эмблемой Кошута. Распущена партия коммунистов, ее центральный орган «Сабад неп» прекратил существование. На бульварах, около школ, библиотек и домов культуры растут горы книг, неугодных новой Венгрии.
— Фальшивая мудрость стала горой макулатуры. И то велика честь. — Киш злобно усмехнулся. — Справедливо будет, если она превратится в пепел и развеется по ветру.
— Не кровожадничай, Лаци! С книгой, какой бы она ни была, не следует обращаться так. Издевательство над книгой не делает нам чести. — Дьюла кивнул на бумажную груду, мимо которой прошуршал «мерседес». — Это безобразие надо немедленно прекратить.
— Лес рубят — щепки летят, профессор. Пусть и дальше свирепствует буря народного гнева.
Дьюла внутренне не согласился с Кишем, но не возразил, промолчал.
Почему-то ему было не по себе сегодня. Все как будто хорошо: правительство полностью выполнило программу клуба Петефи и все требования восставших. Разрывается Варшавский пакт, изгнан из страны главный ракошист Эрне Герэ. Повстанцы ворвались в центральную тюрьму и своим судом казнили виновников массовых репрессий. Ликвидирована тайная полиция. И все-таки нет на душе Дьюлы Хорвата праздника. Чего-то недостает революционной победе. Что-то не так сделано. Куда-то не туда, вбок, к опасному обрыву приблизились события. Кто и зачем организовал эту охоту на книги? Кто и зачем осквернил памятник советским воинам на площади Свободы? Это могли сделать только отъявленные фашисты. Десятки тысяч русских бойцов погибли в боях с гитлеровцами и салашистами за свободу Венгрии — и такая дикая расправа с мертвыми, с памятью о них! Солдаты, простые русские парни, не несут ответственности за ошибки и преступления Сталина и ракошистов. Они имеют святое, вечное право на уважение и любовь Венгрии.
Американцы из окон своей миссии так и этак фотографируют все, что происходит на площади. Возбуждены. Ликуют. Они рады всему, что делается в Венгрии. Почему?
Революция, где бы она ни происходила, давно не вдохновляет янки, а тут… «Чем мы им угождаем?» — думает Дьюла и мрачно оглядывается по сторонам.
Грузовики один за другим медленно тянутся по дунайской набережной. И в каждом — гробы с погибшими на баррикадах бойцами. Рыдают духовые оркестры. Шелестят склоненные знамена. Намного увеличится население будапештских кладбищ за сегодняшний день.
Русские своих погибших солдат не хоронят в Будапеште. Увозят.
Последние дни октября. Холодный зимний ветер гонит с севера, от острова Маргит, крупную, с белоснежными гребешками волну. Желтеет листва на бульварах. Увядают, не успев как следует расцвести, поздние осенние розы. Грачиные стаи появились в парках. На огромной площади Героев, вокруг монументального памятника Тысячелетия Венгрии, по-зимнему свистит, воет, несет черную пыль ветер. Тяжелые, рыхлые, будто напитанные ледяной влагой, текут облака над будайской стороной, оставляя рваные паруса на Солнечной горе, на мозаичном шпиле собора Матьяша. Рыбацкий бастион резко выделяется белоснежными кружевами среди дворцовых развалин и обугленных скелетов старинных домов. Бронзовые морды львов, стерегущих вход в парламент, мокры от дождя, как бы залиты слезами. В слезах, в копоти и седой Дунай, и молодая красавица Тисса — скульптурные фигуры, украшающие фасад полусгоревшего здания Национального музея, с лестницы которого 15 марта 1848 года Шандор Петефи провозгласил на всю Венгрию свою «Национальную песнь».
