В коридоре, за дверью кабинета, раздался вдруг шум и топот солдатских ног. Керенский побледнел и вопросительно взглянул на адъютантов.
Группа юнкеров вошла в кабинет. Один из них, отдавая честь, сказал, обращаясь к Керенскому:
— Господин верховный главнокомандующий. Большевики только что прислали нам ультиматум — очистить здание Зимнего дворца. В противном случае они грозят расправиться с нами без пощады… Как прикажете поступить? Свой долг мы согласны выполнить до конца, но если…
Воинская речь юнкера осеклась, и он, мямля и подыскивая слова, тихо добавил:
— Но если у вас… если войска… если нет подкрепления, то юнкера считают… Может быть это и не нужно… Оборонять дворец…
— Юнкера, — торжественно сказал Керенский, — вы гордость моей армии. От вас ли я слышу эти слова? Ступайте и скажите всем, что положение далеко не безнадежное. И что мы каждую секунду ожидаем подкрепления. Ступайте, господа, и выполните ваш долг перед родиной, согласно вашей присяге.
Адъютант, прапорщик Миллер, явившись, доложил, что машина подана.
Юнкера понуро ушли выполнять свой долг перед Временным правительством.
Прапорщик Миллер, доложив о машине, сказал, что сейчас в ставку отправляется американская машина и было бы безопасней выехать вместе с ней под защитой американского флага.
Изъявив на это согласие, просветленный Керенский стал прощаться с министрами.
Оставив своим заместителем Коновалова, он сказал, обратившись к нему:
— Кроме того, Александр Иванович, я оставляю вас своим заместителем и по обороне Петрограда.
Министр торговли и промышленности, молча пожав плечами, отвернулся к окну.
9. Путешествие на край ночи
Верховный главнокомандующий, два его адъютанта и помощник командующего армией капитан Кузьмин поместились в открытой машине. Офицер для поручений Виннер и штаб-офицер сели в американскую машину.
Процессия благополучно тронулась в путь. Было около десяти часов утра 25 октября.
Никто не пытался их задержать. Прохожие, узнав Керенского, останавливались и приветствовали его.
Самодовольная улыбка снова появилась на измученном лице премьера.
Они проехали по Морской мимо патрулей красногвардейцев, стоявших у телефонной станции, и, развив скорость, вышли за черту города.
Выйдя на шоссе, к Гатчине, они столкнулись с большим отрядом красногвардейцев, которые, подняв винтовки, приказывали остановиться. Но, развив бешеную скорость, машина скрылась из виду.
Американский флаг, видимо, помог, — выстрелов не было.
Через полтора часа машины подъезжали к Гатчине.
От тряски, бессонной ночи и волнений Керенский, почти теряя сознание, сидел зеленый и почти бездыханный.
Капитан Кузьмин сказал, что в Гатчину не имеет смысла заезжать, — на путях не видно никаких эшелонов, и было бы правильно сразу направиться в ставку Северного фронта.
Адъютант, прапорщик Миллер, показав глазами на полумертвого Керенского, тихо сказал, что он не берется дальше везти его и что следует в Гатчине немного отдохнуть.
Керенский, приободрившись, сказал, что стакан горячего чая снова придал бы ему силы.
Машина остановилась у подъезда Гатчинского дворца.
Выбежавший комендант, неприятно пораженный неожиданным и небезопасным для него посещением, повел высоких гостей в свои комнаты.
Весть о прибытии премьера стала быстро распространяться по Гатчине. Ко дворцу спешили солдаты и жители.
Комендант вел себя подозрительно. И Керенскому вдруг показалось, что комендант, подойдя к окну, делал какие-то знаки.
Тотчас был забыт чай, и Керенский приказал занять места в машинах.
Это было своевременно. Около дворца стояла теперь возбужденная толпа солдат.
Толпа заволновалась, увидев Керенского. Но быстрота действий спасла и на этот раз премьера.
Машины моментально двинулись в путь. Солдаты, потрясая винтовками, бросились за ними.
Машина Керенского быстро ушла вперед. Но американская машина, колеся по улицам Гатчины, подверглась обстрелу. Был ранен шофер и пробита шина.
Автомобиль остановился, и сидящие в нем скрылись в парке.
Теперь Керенский поехал в Псков, в ставку главнокомандующего Северным фронтом.
Ничего хорошего Керенский не ожидал от этой поездки — он не верил генералу Черемисову и боялся его. Но он надеялся встретить в Пскове генерала Краснова с его донцами и неясно надеялся на генерала Духонина, своего заместителя, со ставкой которого он никак не мог связаться. Ставка
бездействовала. Она была парализована, или сам Духонин держался выжидательной политики.
Машина прибыла в Псков, и Керенский, не заезжая к Черемисову, решил остановиться в более надежном месте — у своего родственника генерал-квартирмейстера Барановского.
Керенский был самым неприятным образом поражен суматохой в доме: чемоданы и корзины нагружались вещами, — генерал Барановский, видимо, спешил покинуть Псков.
Вероятно, положение было действительно критическое, если его близкий родственник, брат его жены, спешно собирался бежать.
Сведения, сообщенные Барановским, были самые отчаянные. В Пскове действовал большевистский военно-революционный комитет. Всего час назад на имя комитета пришла телеграмма об аресте Керенского. Генерал Черемисов никаких эшелонов не посылал к Петрограду и даже отменил ранее данный приказ о посылке 3-го Конного корпуса.
Тогда Керенский сказал, что ему необходимо срочно лицом к лицу встретиться хотя бы с какой-нибудь воинской частью, и тогда он ручается за успех — он сам поведет солдат на Петроград.
Вызванный к Керенскому генерал Черемисов тотчас явился, но вид его ничего хорошего не сулил.
Небрежно разговаривая, зевая, усмехаясь и пожимая плечами, генерал стал советовать Керенскому оставить эту военную затею — идти на Петроград.
Керенский возмущенным тоном стал кричать «на забывшего свой долг генерала», но тот весьма откровенно сказал, что он, собственно говоря, не желает связывать свою судьбу с судьбой уже обреченного правительства. Пораженный такой откровенностью, Керенский вдруг осел, завял и стал бормотать:
— Ну, это уже слишком, генерал… Вы ответите мне…
— Я солдат, — сказал генерал Черемисов, — и привык говорить правду. Если вы хотите слышать слова человека, разбирающегося в обстановке, то я вам скажу: бегите. Если желаете, мои офицеры нынче же ночью помогут вам пройти через фронт…
Керенский, несвязно бормоча, спросил:
— А генерал Краснов? Неужели и генерал Краснов разделяет вашу точку зрения… Где он?
— Генерал Краснов в Острове, и с минуты на минуту я жду его здесь. Об его намерениях я не знаю, но, если желаете, я направлю его к вам.
Генерал ушел, и Керенский буквально рухнул на диван. Он лежал в каком-то оцепенении, почти в обмороке.
Адъютанты на цыпочках ходили вокруг него, боясь потревожить покой гибнущего верховного главнокомандующего.
Между тем генерал Черемисов, вернувшись в штаб, позвонил главнокомандующему Западным фронтом генералу Балуеву и посоветовал ему ни в каком случае не оказывать помощи правительству, даже если он получит угрожающий приказ Керенского.
В 12 часов ночи Керенский очнулся от своей дремоты. Перед ним стоял Краснов — красивый пятидесятисемилетний генерал, весьма еще бравый и франтоватый. Это был в свое время верный царский слуга, ярый монархист, человек жестокий, неглупый и крайне деятельный. Это был командир 3-го Конного казачьего корпуса, того знаменитого корпуса, который в августе во главе с Дикой дивизией был брошен Корниловым на Петроград. Теперь все части этого корпуса были разбросаны по всему Северному фронту.
Несмотря на уговоры Черемисова, Краснов явился к Керенскому, которого он заочно презирал и ненавидел, но в лице которого видел прежнюю помещичью Россию.
Он явился к Керенскому, преодолевая отвращение к этому штатскому «главковерху». Но его ненависть к большевикам, ненависть к рабочим была сильнее этого отвращения. И вот теперь он стоял перед своим верховным вождем, желая с ним столковаться о совместном действии против пролетарского фронта.
Керенский вскочил с дивана. Тотчас лицо премьера стало надменным, суровым и повелительным.
Почти заносчивым тоном он произнес:
— Где ваш корпус, генерал? Я надеялся встретить его под Лугой. Почему вы так медлите? Вы же знаете, что нам каждая минута дорога.
Краснов сказал, что все части его 3-го корпуса самим Керенским были в свое время разбросаны по Северо-западному фронту, что здесь, в Острове, имеются всего лишь два неполных полка и что он сам не знает, удастся ли в скором времени собрать все эти части воедино. Ему, например, известно, что части Уссурийской дивизии под влиянием революционного комитета отказались следовать дальше, хотя находились уже в походе.
