Поэтому наменьцев надо было убедить, что их желание недостойно венгров-независимцев, и, если возможно, доказать им, что разведение табака не так уж выгодно, как они думают. Уездная организация партии независимцев поручила эту щекотливую задачу моему отцу.
Так я попал на берег Тисы.
С тех пор как семья доктора Севелла переехала в Будапешт, Микола со своей матерью, няней Марусей, жили у нас. Я хотел взять с собой к Тисе и Миколу.
Отец пришел в ужас от моей просьбы.
— Ты с ума сошел, Геза? Ехать в Намень с русинским мальчиком!.. Если я стану упрекать наменьцев, что они хотят разводить табак, они ответят мне, что я русский агент.
Свою бричку и лошадей отец продал еще на весенней ярмарке. Теперь нам пришлось ехать на бричке дяди Марковича. Это было не совсем правильно, потому что Маркович был сторонником правительства, а мы ехали по делу независимцев. Когда в пути я поведал отцу свои сомнения на этот счет, старый независимец махнул рукой.
— Если человек хочет жить, — сказал он, — он не должен всегда обо всем думать. Такова жизнь!
В доме наменьского старосты Миклоша Варади отец в течение двух часов вел переговоры с самыми авторитетными хозяевами Намени. Эти два часа я провел под большим шелковичным деревом, сидя с дочерью старосты Илоной Варади на пустой телеге. Мы не играли, только разговаривали. Я говорил мало, но изо рта моей ровесницы Илоны слова неслись потоком.
На Илоне была красная юбка, белая вышитая рубашка и красная жилетка с золотой вышивкой. Носки и туфли у нее тоже были красные. Ее платье, белокурые волосы с васильковым венком на них и ее дыханье распространяли аромат свежего сена. Она говорила, а я молчал, и все же ее серые глаза так уставились на меня, как будто я излагал ей самые умные вещи в мире. Она вынула из кармана юбки незрелые абрикосы и угостила меня. Абрикосы оказались твердыми и безвкусными, косточки внутри были совсем еще белые, и их можно было раскусить.
Илона рассказывала о Тисе, о тисайских русалках, которые своим прекрасным пением и золотыми волосами одурманивают рыбаков. Потом она поведала о старике Бочко о мерзком старом Бочко, с рыбьими глазами, который живет на дне Тисы и только по ночам выходит оттуда на лунный свет для того, чтобы своими ужасными руками, на которых, как у рыб, плавники, перепутать сети рыбаков и продырявить их лодки. Плоты он сажает на мель, а кровожадных щук приводит на те места, где на солнце весело плещутся мелкие караси.
О тисайских русалках я слыхал много раз и раньше. Со стариком Бочко познакомился только сейчас. Сказка ли это? Сказки и песни говорят иногда сущую правду. Например, сейчас я собственными глазами убедился, что на берегу Тисы растет самая красивая в мире девочка.
Когда отец вышел из дома старосты Варади, я сразу понял по его лицу, что если наменьцы не получат разрешения на разведение табака, то изменят свои политические убеждения. Мне стало больно при виде отца — он словно постарел за эти два часа и как будто еще больше сгорбился.
Для того, чтобы не показать виду, что переговоры уже закончены, отец согласился на приглашение старосты Варади остаться в Намени до вечера. Я пошел с Илоной на берег Тисы.
Тиса — в этом тоже правы сказки и песни — белокура.
Вода ее — белокура, как лен.
Песок на ее берегах — золотисто-белый.
На другом берегу игривый южный ветер колышет белокурые волны пшеничных колосьев.
Но наменьские дети, которые лежали на золотисто-белом песке или шалили в белокурой, как лен, воде, не были белокуры. Их голые тола были коричневыми, а мокрые волосы — черными. Только волосы Илоны заимствовали свой цвет у Тисы.
Хотя я был городским мальчиком и приехал в Намень из далекого, великого, таинственного Берегсаса, все же я быстро подружился со смуглыми наменьскими мальчиками. Голые люди церемоний не соблюдают. Мы быстро стали называть друг друга на «ты» и дураками. Вернее, дураками мы называли, тех, кто не присоединился к моему предложению и не хотел вместе со мной переплывать Тису.
— Опасно? Глупости! Разве Тиса широка? Пустяки! Течение быстрое? Водоворотов много? Ерунда! Венгров такими мелочами не испугать.
Нас было около пятнадцати мальчиков, собравшихся переплыть Тису.
Прежде чем прыгнуть в воду, я запомнил, что на другом берегу, как раз напротив того места, откуда мы отправились, стояла одинокая береза. Я решил плыть по направлению к ней.
Вода была прохладная. Поверхность реки зыбилась от ветра.
Тиса текла действительно быстро. Но я был парень не промах. Я плыл равномерно. Теперь, когда я сам был в реке, ее вода казалась уже не белокурой, а скорее зеленоватой.
Доплыв до середины Тисы, я с большим удивлением заметил, что остался один. Все мои товарищи поплыли обратно. Я заметил также, что быстрое течение воды унесло меня с прямого пути: одинокая береза осталась где-то далеко, с левой стороны. В течение нескольких секунд я думал о том, что следовало бы тоже возвратиться. Но я не сдавался. Как же я буду смотреть в глаза Илоне, если тоже откажусь от того плана, на исполнении которого так упорно настаивал. Вперед!.. Я опустил в воду голову и стал подымать ее для вдоха только после каждого четвертого движения. Сильно устал, пока доплыл до берега. Течение реки унесло меня на добрый километр от одинокой березы.
Лежа на спине, я долго глядел в голубое небо и на плывущие высоко-высоко мелкие барашки.
Сорвал василек и сунул его стебель в рот.
На мою руку села божья коровка. Я задал ей обычный вопрос:
— Божья коровка, куда полетишь ты — в небо или на кладбище?
Пестрый пророк долго медлил с ответом. Я думал уже, что он заснул, но внезапно букашка раскрыла крылья и смело полетела вверх.
Когда желудок напомнил мне о том, что пора уже вернуться на наменьский берег, я не прыгнул очертя голову в воду, а пошел пешком до одинокой березы. Оттуда я увидел, что на другом берегу пусто. Все купающиеся ушли домой обедать. На берегу стояла только девушка в красной юбке. Сердце мое сильно забилось.
«Илона!»
Я прошел дальше пешком, против течения реки, еще на добрый километр. Высчитал, что если здесь прыгну в воду, то река отнесет меня как раз туда, откуда я отправился, где меня ждет Илона.
Либо, несмотря на продолжительный отдых, я слишком устал, либо течение воды в этом месте было слишком сильно, но я продвигался очень медленно. Когда я доплыл уже до середины реки, мною вдруг овладел страх. Что, если у меня сейчас начнутся судороги?.. Зубы стучали от страха. Для того чтобы немножко успокоиться, и лег на спину. В таком положении достаточно было одного движения, все равно — руки, ноги или головы, чтобы не утонуть. Река — белокурая Тиса — тихо-тихо убаюкивала меня.
Недалеко от меня плыл плот. В школе нас учили, что русины из Марамароша сплавляют по Тисе на плотах строевой лес на бедную лесами Большую венгерскую низменность. Но в школе нам ни слова не говорили, что, если я, плывя по Тисе, захочу приблизиться к плоту, оттуда меня встретят дождем арбузных корок и кочерыжек кукурузы. Пришлось поскорее уплыть обратно.
Очевидно, я слишком долго лежал на воде, потому что вышел из реки далеко от Намени. Пришлось идти пешком обратно целый час. Горячий песок обжигал мои не привыкшие к хождению босиком подошвы. Время от времени приходилось входить в воду.
Приближаясь к Намени, я увидел, что берег реки опять ожил. У воды стояло много людей, может быть, человек сто. На реке были лодки. Много-много лодок. Когда я подошел совсем близко, то увидел, что находившиеся в лодках люди длинными баграми водят по воде. Какого черта они там ищут?
В одной из лодок я узнал старосту Варади и рядом с ним — отца.
— Чего вы воду баламутите, папа? — крикнул я ему, сделав из рук рупор.
Отец вскочил. Если бы Варади не поддержал его, он, наверное, упал бы в воду.
— Геза, сынок, ты жив?
Лодка приплыла прямо к берегу.
Пока лодка причаливала, меня уже окружила толпа. Одни хвалили меня, другие ругали. Большинство ругало. Все были уверены, что я утонул. Баграми они искали мой труп.
Отец выскочил из лодки и — первый и последний раз в своей жизни — дал мне сильную пощечину. В следующее мгновение он уже плакал и, плача, целовал мои глаза, волосы, руки.
Наменьские мальчики, которые не осмелились или не могли переплыть Тису, громко смеялись надо мной, над тем, что за свою храбрость и умение плавать я получил пощечину.
Но Илона не смеялась и смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
Когда стемнело, мы опять сидели вдвоем под старым тутовым деревом.
Илона не говорила, молчал и я.
Илона начала первая.
— Ты не боялся, когда был на середине Тисы один? — спросила она.
— Я был не один, — ответил я дрожащим голосом, — я думал о тебе.
Илона не ответила. Я смущенно взял ее маленькую горячую ручку и коснулся губами василькового венка на ее волосах. Она поцеловала мои глаза.
