— Я знаю, дядя Сережа, — сказала Зина, назвав его, как называла в детстве, — на что мне электрокар? Никаких перспектив. И если уж я решила завязывать, так буду учиться только у вас. На хлеб и щи хватит заработка?
— Ну, не так уж плохо, — улыбнулся ей отец. — У тебя… все в порядке, Зина? — спросил он (по-моему, неожиданно для самого себя).
— Не беспокойтесь за меня, дядя Сережа, — серьезно заверила Зина, — все в порядке.
— Ну и хорошо.
Мы постояли молча. На заводском дворе было почти сухо, только в тени таяли остатки снега. День был сумрачный. Беспокойные клубящиеся облака — в них и снег, и дождь — текли так низко, что, казалось, задевали за высокую кирпичную заводскую трубу.
— Можно, я зайду к вам вечером? — спросила вдруг Зина, одновременно взглянув и на отца и на меня. Губы ее дрогнули. — Я ненадолго.
— Приходи, я буду дома весь вечер. Папа уйдет часов в девять, — предупредила я.
Это было совсем новое. Зина к нам не ходила лет шесть. Хотя я не раз ее приглашала.
Она пришла в восемь часов. К ее приходу стол был накрыт. Мы с отцом сидели и гадали, что могла означать эта перемена. Очевидно одно, решили мы, — это влияние Ермака.
Зина не жеманясь села к столу, поела, правда без особого аппетита, выпила две чашки чая со сливками и конфетами.
— Вы одни в квартире, больше никого нет? — спросила она, допив чай.
— Одни, — удивленно ответила я.
Папа озабоченно смотрел на Зину. Жилки на его висках взбухли. Что его так беспокоило?
— Вы оба не понимаете, что произошло? — проговорила Зина. Рот ее жалобно искривился, она чуть не заплакала.
— Рассказывай, Зина, если тебе хочется рассказать, — сказал отец сочувственно.
— Я хочу вам обоим рассказать… У меня нет ближе вас никого.
— Есть, — резко возразил отец. — Шура Герасимов. Он славный парень. Он любит тебя.
— С чего вы взяли, что он меня любит?
— Он хотел жениться на тебе. Помочь тебе.
— Дядя Сережа, да ведь вы ничего-ничего не поняли. Шурка не любит меня. Он из чувства долга хотел на мне жениться, потому что ему хочется чувствовать себя хорошим. И еще, может, потому, что я сестра Геленки… Он ее прямо за ангела считает. А ко мне у него совсем нет уважения. Подождите, не перебивайте! Скажете, и не за что уважать? Не скажете, так подумаете. Он просто брезгует мной, как брезгует прежней своей жизнью. Та его жизнь, всякое хулиганье и я — для него одно и то же. Я его ненавижу — Шурку. Владя не брезгует мной (я же чувствую), а он брезгует.
— Это тебе кажется, Зина, — мягко возразил отец.
— Нет, нет, мне лучше знать. Он сказал», что задушит меня собственными руками, если я осмелюсь еще раз обидеть Геленку.
— Конечно, ей лучше знать, — сказала я папе и повернулась к Зине: —У тебя что-то стряслось. Если доверяешь нам, расскажи.
И Зина рассказала… Когда «компания», которой верховодила Зинка, распалась, Зомби свел ее, как и предполагал Ермак, с группой уголовников. В группе этой мало кто «имел честь» знать вожака по кличке Морлок (того самого, которого так хотел выявить и обезвредить угрозыск). Но Зомби его хорошо знал. Больше того, Морлок был «воспитателем» Зомби. Уверенный в силе своей «воспитательной системы», полностью ему доверял, даже по-своему любил его и гордился им как делом рук своих. Здесь отношения были не только «деловые», но и приятельские, личные.
Зомби рассказал Морлоку историю Зинки, про Геленкин концерт для хулиганов и как рассвирепела тогда Зинка, как она их «костерила» и как порвала со своей группой, которая теперь вовсю «ишачит» на заводе.
Морлок хохотал до слез и, решив, что Зинка девчонка настоящая, захотел узнать ее поближе. Так Зинку, в обход правил, установленных самим же Морлоком, представили сразу вожаку.
Встреча состоялась на квартире одного из доверенных Морлока, где было выпито изрядно коньяка. Кроме хозяина квартиры, фарцовщика и вора, по кличке Марафон, никто не опьянел.
По рассказу Зины, Зомби весь вечер давился от смеха, чем наконец разозлил Морлока, который не мог понять: что так несказанно веселит Зомби? Пожалуй, повод для смеха был. Представьте себе троих модников, стиляг и чистюль — выхоленных жуликов — и их грязную, нечесаную, дико сквернословившую «даму».
Чистюля Морлок чокался с ней, но старался ненароком до нее не дотронуться, что еще больше смешило Зомби. (Кстати, Зомби был единственным человеком, который «раскусил» Зинку и знал, что вся эта внешняя грязь, сквернословие и неумытость у Зинки защитное, как у зверька защитная окраска. Зомби понял, что Зинка скрывает свое девичье обаяние, потому что отнюдь не собирается пускать его в расход. Все это Зомби понял прекрасно, но никому, тем более Морлоку, которого он в душе ненавидел, не сказал. Его самого это весьма смешило — и только.)
Испытание Зинка выдержала. Искушенный Морлок поверил ей полностью.
Зинка знала, что Морлок у ворья «верха качает» (то есть шишка — руководитель), и не ударила в грязь лицом.
Так Зинка стала у Морлока «своей в доску». И, хотя Зомби знал, что Ермак чуть ли не ежедневно вел с Зинкой длинные беседы и на заводе, и в общежитии, — они были спокойны. «Зверь-девчонка», и ничего тут Ермаку не поделать. Нехай беседует, за это ему угрозыск и деньги платит. Надо же им проводить профилактику.
А потом настало время, и Морлок счел возможным пустить Зинку в дело. Решено было ограбить квартиру известного режиссера, у которого имелась коллекция ценных икон.
Обсудили подробно план кампании. Операция была назначена в ночь на субботу. Режиссер, его жена и дети обычно уезжали в конце недели на дачу, и в квартире оставалась одна старая тетка режиссера.
Зинке отводилась для начала не бог весть какая активная роль — стоять «на стреме», но она поинтересовалась у Марафона: что будет с этой старой тетушкой?
— Посмотрим по обстоятельствам, — уклончиво ответил Марафон.
Зинка слышала, что Марафон уже бывал на «мокрых» делах…
Она пришла в общежитие, когда все уже спали, быстро разделась и юркнула с головой под одеяло. Зинку знобило. Странное ощущение охватило ее, будто она не живет, а играет в каком-то жутком, шутовском, самодельном спектакле и роль ее делается все страшнее и отвратительнее, но выйти из спектакля она не может. А настоящая жизнь представляется нереальной и далекой и вообще похожа на несбывшийся сон… Желая загрозить отцу, она испохабила собственную жизнь и сделала плохо только самой себе… Но о себе лучше было не думать.
У Зины было живое воображение… Она представила себе эту старушку тетку: не мать_и не теща, должно быть, нет никого больше на белом свете — ни мужа, ни детей, и живет она из милости у племянника. Наверное, и обед готовит, и убирает, а полежать днем стесняется, чтоб не сказали: даром хлеб ест. Вот они все уехали на дачу, а старуху оставили караулить их добро — эти дорогие иконы.
Как же ей будет страшно, этой старушке, когда она увидит вдруг в квартире этих морлоков… И, может, это будет последнее, что она увидит… Какой страшный конец одинокой жизни, И почему во всем этом замешана она — Зинаида Рябинина? Разве ей нужны деньги? Она же не из-за этого. Пусть отец увидит, до чего ее довел! Пусть ему будет стыдно и больно! Но при чем здесь эта слабая старушка, которую навек перепугают или даже убьют? Как можно это допустить?
«Я зашла слишком далеко, пора закругляться», — почти спокойно решила Зина и вдруг почувствовала такое душевное спокойствие, такую отраду, что всплакнула и на этом уснула. И не видела во сне кошмаров.
Утром она позвонила Ермаку. Он тотчас приехал в опустевшее общежитие — все ушли на работу, и Зина все ему рассказала.
Ермак попросил ее помочь. Ей ничего для этого не надо было делать, только промолчать, чтобы все шло своим чередом…
Зина замолчала. Она была бледна и как-то подавлена.
— Когда же будет это? — испуганно спросила я.
— Это уже было… Позавчера.
Тетку, чтоб не травмировать, заблаговременно отправили на дачу со всей семьей. Оперативники приготовились. Как только Зомби, Марафон и еще двое морлоков вошли в квартиру, Зина ушла домой. Морлоков схватили с поличным — с грузом икон и прихваченными по пути меховыми шубами. В переулке их ждала грузовая машина… вернее, уже не ждала. Каким-то образом Зомби ухитрился бежать, а троих задержанных препроводили в тюрьму. Зомби ищут уже третий день… Зина его не видела. Его никто не видел, он как сквозь землю провалился.
— Тебе жалко этого Зомби? — спросила я. Зина передернула худенькими плечами.
— Этот Зомби — сволочь, пробы негде ставить. У него только мать хорошая. Он своими делишками в гроб ее вгонит, а еще говорит, что любит мать. Нет, мне ни капельки его не жалко. Пусть бы поймали поскорее.
— А что тебя тогда расстраивает? — спросила я, потому что видела: ей плохо.
