На буграх, среди зрителей, тоже почуявших великое начало, шли разговоры:
— Большая ломка!
— Когда–то все эти дела переделаешь…
— Да ведь и Москва не враз строилась, тетка Паша! Помаленьку! — отвечал одетой в складчатую пышную юбку крупнотелой скотнице однорукий Кирюша–кузнец. До сих пор не нашел ему Панюков работы. Тоска брала Кирюшу при виде людского кипения на болоте. — А вот осушим, да как распашем, да засеем, — тогда…
— Да уж тогда–то, конечно, — соглашалась тетка Паша. — Была болотина, станет — земля.
В разговор вступали другие, вокруг Кирюши с Пашей собралась толпа, судили–рядили, толковали, и выходило, что новой затее все рады, хотя и нелегкое дело — одолеть Журавлиху. Счетовод Катя Веселова, которая третий день маялась флюсом и поэтому в общей работе участия пока не могла принять, — сам Панюков ей сказал: «Обожди, красавица, недельку в воду лезть, а то на всю жизнь личность испортишь», — принялась подсчитывать, сколько зерна и овощей будет лишку получать с новых угодий колхоз. Ей помогали, перебивали ее, говорили все сразу, шумели.
Не вступала в общую беседу только Марья Зуева. Неулыбчивая, как памятник стояла она, сложив руки на животе. За ее юбку с двух сторон держались белоголовые девочки–погодки. Красивая была, видать, когда выходила за своего Костю — «первого парня на деревне», совхозного объездчика, который на коне лихо подлетал к ее дому, стучал плеткой в оконце, звал к мельнице приходить на вечерку. Глаза большие, карие — только и осталось от былой красоты. В две недобрые нитки вытянулись сухие губы. А были… Дед Березкин годков десяток назад завидит на улице, непременно скажет: «Эх, поцелуешь такую, что ягодку съешь!» Слезами смыло красоту с лица, на скулах нехороший блеск от напряжения. Марья косила глазом в сторону — туда, где вместе с другими мужиками копался возле тракторов ее благоверный. Тревожилась женщина: выдержит ли свой зарок беспутный Костя. Пришел как–то ночью, думала — пьяный, ан нет — трезвый, сказал грубо: «Радуйся, дура! Перековали меня колхозные начальнички. Пойду завтра работать». Наутро напился смертно. Неделю пил, на улицу не показывался, дома сидел. А вот теперь взял и заявился на болото. Надолго ли в разум вошел? Не могла разгадать этого Марья.
Выбрался Костя на пригорок перекурить, присел наземь, оглянулся на зрительниц, не то зло, не то в шутку — не поймешь его ухмылку — сказал:
— Ужо бабка Журавлиха очкнется. Она даст жару!
Старая Фекла Березкина обеспокоилась от этих его слов:
— А ведь и то. Неотпетая. — И осенила себя крестным знамением.
Иван Петрович шагал за машинами по рваному краю канавы, путался ногами в мокрых корнях ракитника. Его, по предложению Панюкова, избрали на днях парторгом. В колхозе было восемь коммунистов, в том числе он, Иван Петрович, Панюков, Федя Язев; все по партийному стажу, кроме Панюкова, молодые, — только в войну, в армии, приняли их в партию. Ивана Петровича выбрали единогласно, как человека прямого, рассудительного и уважаемого в Гостиницах.
В новом своем положении Иван Петрович не совсем твердо знал, как ему надлежит держаться. То ли он начальство, то ли, напротив, первый работник? Он брался за любую работу: помогал трактористам, укладывал бревна, подкапывал под гусеницами торф. Показывать пример — ему не привыкать. Всю жизнь работал, без дела сидеть не любил и детей своих учил этому.
За трактором, следом за Иваном Петровичем, двумя сторонами канавы цепочкой выстроились женщины.
Широкими лопатами они ровняли склоны, прихлопывали их, сглаживали. Скользя, поддерживая друг друга, спускались на дно канавы, выбрасывали скатившиеся туда комья торфа, и там, набирая силу, уже начинал свой бег мутный поток воды, подернутой, точно от пролитого керосина, тонкой радужной пленкой.
Иван Петрович порой поглядывал на дочку. Подоткнув высоко юбку, в тонкой голубой безрукавке, Таня работала в самом этом ручье. Если стоять на одном месте, ноги вязли в жидком грунте и холодная вода поднималась выше колен. Лопата у Тани была особенная: пробитая дырами, что решето, и с краями изогнутыми, будто черпак. Такой лопатой удобно разгребать и выбрасывать торфяное бесформенное месиво.
Лопаты эти дырчатые придумал Кирюша, а изготовил их Вьюшкин. Мелиоратор Колесов, который напоминал Тане аиста, сказал, что Кирюшину выдумку он будет рекомендовать всем колхозам района. Длинноногий, ходил Колесов по болоту вместе с участковым агрономом, какой–то вертушкой с пропеллером измерял скорость течения воды в канаве.
На болото же пришли и двое учителей неполной средней школы, и даже заведующий сельмагом Василий Матвеевич, резонно рассудивший, что в такой день покупателя ждать нечего, а случай поразвлечься интересным зрелищем упускать не стоит, и, вопреки расписанию, повесивший замок на свою лавку. Почтительным тоном Василий Матвеевич, который в газетах прежде всего просматривал отдел новостей науки и техники, то и дело обращался к Майбородову:
— Интересно, есть ли в этом болоте руда? А как вы думаете, товарищ профессор, высохнет, скажем, Журавлиха, не опустится ли она ниже уровня реки? Торф–то ведь осядет?
Майбородов отвечал с любезной готовностью. Он, как и Панюков, тоже был в приподнятом настроении, но по причине несколько иной. Ускорение работ на Журавлихе Иван Кузьмич считал своей заслугой. Еще в мае, блуждая с ружьем по болоту, он встретил здесь Колесова. Разговорились, Майбородов подробно расспросил мелиоратора о плане осушки Журавлиной пади, о затратах, необходимых для этого, — один дренаж из гончарных труб чего будет стоить! — и задумался. План был громоздкий. Предстояло рыть не только поперечные — к реке — канавы, но и несколько продольных. Затяжное дело, действительно — на много лет. Иван Кузьмич занялся кропотливым изучением болота и в конце концов разобрался в зловредной природе, обманувшей его своим названием пади. Бугры, как тяжелые плиты, давили здесь на подпочву. Бесчисленными ключами били из–под них подземные воды. Точно губка, впитывало их торфянище, которое столетиями пластовалось в излучине реки, все дальше и дальше оттесняя ее русло на противоположную луговую низменность. «Перехватить подножие бугров сборной канавой, — предложил Майбородов в районном отделе сельского хозяйства. — Собрать в нее ключевые воды, отводными канавами направить их в реку, — не в первое, так во второе лето Журавлиха высохнет непременно». Словом, по его мнению, нужна была только одна продольная канава, но вырытая по строгой трассе у подножия бугров.
Предложение в районе было принято, быстро разработали новый план. Будешь тут в приподнятом настроении, с готовностью станешь отвечать на любые, хоть на самые нелепые, вопросы.
Занятый завмагом, Иван Кузьмич не заметил, когда и почему возле машин началось волнение. Он увидел уже людскую волну, хлынувшую с бугров на болото, и, встревоженный, поспешил к трактористам.
— Костяки! — раздавались там возгласы. — Скелеты!
— Бабки Журавлевой? — спрашивал кто–то.
— Какой бабки, когда их два!
Разобрать, чьи скелеты вывернул из болота канавокопатель, никто не мог. Фронтовики решили, что это трупы фрицев, отступавших когда–то через сожженные Гостиницы. В подтверждение догадки нашли в грязи изгрызенный ржавчиной немецкий автомат.
— Вот видишь, какое дело, — говорил Панюков председателю соседнего колхоза. — Старых знакомцев встретили. Их тут поди не два будет в болоте. Как думаешь?
— Надо полагать, Семен Семенович. Рассказывали наши, кто в лесу–то жил, бои тут горячие шли. У нас и по сей день в малиннике танк с крестами стоит.
— Ясно–понятно. А помогать придете? Не одолеть нам одним, Савелий Игнатьич, болотину.
— Да как не прийти! Придем. Покосом бедствуем. Тот край Журавлихи — вот бы как надо нам тимошкой засеять. — Сосед провел пальцем по горлу.
— На той неделе, что ли, начнете?
— На той.
— Ясно–понятно! Лишь бы время оттянуть. Эх, люди! — зачастил Панюков. — «Бедствуем, бедствуем»! А как дело делать — на той неделе! С вами бы за языками ходить — до сих пор бы нас ждали.
2
За домом, во дворе, на раскладном походном столике Майбородов потрошил застреленную утром старую сороку. У ног его возился, всхрюкивал, совершал козлиные прыжки веселый поросенок. Отскочит, постоит, мигая белыми ресницами, потрясет закорючкой хвоста, опять метнется под ноги, качает столик, теребит за ремешки сапог, — бросай, мол, свое дело, давай играть в пятнашки. Черный котенок, выросший за лето, взобрался на бочку для дождевой воды, балансирует на ее краю, дыбит шерсть, шипит на поросенка.
Солнце печет, набухшая после ночного ливня земля дышит и дымится. Воздух горяч, влажен. Майбородов в одной нательной сетке. Руки, грудь, спина под ней мускулисты, — сказываются ежедневные тренировки.
