Валю обгоняют какие-то степенные люди.
— Вот уж не повезло, и не придумаешь ничего! — сокрушается человек в кепке. — За двенадцать лет собралась навестить нас, стариков, и на тебе, в такой день едет.
— А вы бы ей телеграфировали, пусть задержится на пару дней.
— Так с поезда ведь сообщила… И где она искать нас будет?..
— Встретить надо, объяснить, так, мол, и так…
— Где там! Не пускают и близко к вокзалу…
Очень смешно выглядит совсем молодой парень. Левой рукой он неловко прижимает к себе ребёнка, в правой — тяжёлый аккордеон.
— Не плачь, сынок, не плачь, — говорит он, — мы к маме на работу пойдем, она нас покормит. Вот только спрячем аккордеон у дяди Васи, а маме скажем, что всё сделали, как она велела. И не тащились мы с этим аккордеоном, понял?
Но вот показывается бронированная машина. Возле фар, на кабине, на бортах трепещут красные флажки. Люди останавливаются, с интересом и уважением смотрят на солдат, машут руками, что-то кричат. Иван думает: надо бы и в ответ помахать руками, смотрит на своих товарищей, но лица у них серьёзные, строгие. Иван начинает обращать внимание, что и сам он сидит словно по команде «смирно». Нет, это он не специально так напыжился. Такое у него состояние, будто только сейчас почувствовал всю страшную ответственность, какая на него ложится.
Не отчетливая мысль, а какое-то подсознательное чувство заставило его быть перед лицом народа в эту минуту подтянутым, уверенным, строгим.
Иван Махалов смотрел на людской поток, но ни одного человека в отдельности не видел. Перед ним был народ, который послал его, солдата советской Родины, совершить подвиг. Он давал присягу верно служить народу. Но это слово — народ — такое огромное, всеобъемлющее, святое, можно было понять только разумом. Впервые в жизни он чуть ли не физически ощутил величие этого слова.
Во имя безопасности тысяч людей, проплывающих перед глазами, он идёт теперь на смертельный риск. И он шёл с полным сознанием опасности, гордый и спокойный, сын русского народа, на глазах у своего народа.
Громко сигналя, обгоняя прохожих, идут навстречу броневику легковые санитарные машины. Это выпускники медицинского института вывозят больных гриппом. Медленно движется бронетранспортёр. Его догоняют несколько грузовиков с милицией и солдатами. Это оцепление. Пятьсот шестьдесят человек с красными флажками оградят опасную зону во время работы. Откуда-то появляются пожарные и санитарные фургоны. Они идут на заранее отведённые для них посты.
Валя уже не смотрела на окружающих. Опустив голову, она шла печальная, одинокая в этой огромной толпе, не зная, куда ей деться: никого знакомых за пределами района не было.
Её внимание отвлекли шум мотора и усилившееся оживление в толпе. Взгляд безразлично скользнул по фарам, по кабине, по угловатой броне кузова и замер, оцепенев.
— Гурам, — прошептала она только одними губами.
А людской поток, точно наткнувшись на волнолом, обтекал машину, потом сомкнулся за ней, захватив Валю, как в водовороте.
— Гурам! — закричала она и, расталкивая людей, бросилась вслед.
Бронетранспортёр уплывал, всё большее расстояние отделяло его от Вали, а она бежала, натыкаясь на людей, пока не вырос перед ней лейтенант, командир поста оцепления:
— Нельзя!
Это была граница запретной зоны. Тут и осталась она стоять, не спуская глаз с бронетранспортёра, пока он не скрылся за поворотом.
До сих пор личное горе Вали заслоняло, как бы затуманивало происходящие вокруг события. Сейчас надвигающаяся опасность встала перед ней во всей страшной наготе: Гурам поехал туда, где лежат эти смертельные снаряды, откуда уходит всё население.
Какой мелкой, какой ничтожной показалась вдруг ссора с ним!
У Гурама Урушадзе было такое же состояние, такой же глубокий внутренний подъём, как и у Ивана Махалова. Он не заметил Валю. За шумом мотора он не услышал её. В этот день он и не думал о ней. Лишь в какие-то секунды проплывет вдруг её лицо и так же быстро исчезнет. Но вот машина завернула за угол, и что-то больно и радостно отдалось в сердце. Он упрямо не хотел взглянуть на домик, который должен вот сейчас показаться, хотя знал, что никого там не может быть. Он посмотрел на этот одинокий домик, на палисадник и крылечко. Крылечко с ветхими перильцами и скрипучим порожком. Так и не довелось поправить.
И он понял, какая это чепуха их ссора, что не может он без Вали уехать, как и она не сможет без него… А если не доведётся сказать ей об этом?
…В такой ранний час непривычно людно в кабинете председателя райсовета Ивана Тимофеевича Нагорного.
— Из дома шестнадцать по Железнодорожной ушли все!
— Дом три на Куйбышевской готов!
— Улица Герцена закончена полностью!
Это ответственные за дома, кварталы, улицы докладывают: население покинуло свои жилища. И вот уже весь район оцепления опустел. Только одна машина подполковника Бугаева и начальника милиции объезжает затихшие улицы.
В конторе путейцев расположился штаб. Сюда пришли руководители района, председатель горсовета, директора остановившихся предприятий. И так непривычно выглядит здесь радист с походной рацией.
— «Резец», «Резец-один», «Резец-три»! — раздается в эфире. — Я «Резец-два». У аппарата подполковник Склифус. Готовы ли приступить к работе? Приём.
— Докладывает лейтенант Иващенко. Люди на местах, делаем ямы для снарядов.
— Говорит заместитель начальника станции Химичев. Паровозы и вагоны из южного парка угнаны. Поездов на подходе нет.
— Докладывает капитан Горелик! Все на местах. Транспортёр в укрытии, прицеп подготовлен к погрузке. Разрешите приступить к работе! Приём.
— Приступайте. В случае обнаружения установки на минирование докладывайте немедленно.
Взвились в воздух три красные ракеты. Тревожно завыла сирена. Это сигнал для населения. Теперь никто уже не приблизится к запретной зоне.
По закону с взрывоопасными предметами может работать только один человек. Но сейчас это немыслимо: дело затянулось бы на много дней. Над ямой склонились два офицера и три солдата. Работа началась. Тончайшая ювелирная работа над огромной массой земли, над глыбами стали, чугуна, меди, над тоннами взрывчатки и сотнями оголённых взрывателей.
Глядя на приготовленный инструмент, можно было подумать, что здесь собирается самая младшая группа детского сада. Крошечные совочки, тяпочки, крючки, лопатки составляли главные орудия труда воинов.
Сейчас самый страшный враг — земля. Снят только самый верхний слой. Она под снарядами, она спрессована и зажата между ними, она налипла на взрыватели, и неизвестно, что в ней спрятано. Надо очистить землю, не касаясь металла, надо нащупать, что внутри.
У каждого своя граница, чётко обозначенная полость, которую предстоит вскрыть. Едва ли всякий хирург, производя сложную операцию, работает столь трепетно, с таким напряжением воли, нервов, всех своих сил, как пришлось действовать сейчас воинам. Работали молча, сосредоточенно. И вот уже снята, очищена, сдута каждая крошка земли со всего эллипса площадью в шестьдесят квадратных метров. Стало видно, какой снаряд брать первым. Солдаты уже подошли к нему.
— Отставить! — предостерегающе поднял руку капитан. — Каждому ясно, что из всей пирамиды сейчас можно брать только этот снаряд, — сказал он. — На это мог и рассчитывать враг. Действовать только по команде. Ни одного самовольного движения.
У 203-миллиметрового фугаса, лицом к нему, становятся Иван Махалов, Дмитрий Маргишвили, Камил Хакимов.
— Приготовиться!.. Взяться!.. Приподнять! — звучат команды.
Такой тяжёлый груз хорошо бы приподнять рывком. Но это категорически запрещено. Его надо не оторвать, а отделить от земли, как отделяют тампон от раны. И приподнять только на один сантиметр. Таков приказ.
Лёжа на земле, капитан и старший лейтенант Поротиков с противоположных сторон смотрят, не тянется ли к снаряду проволока. Они очищают землю снизу.
— Поднять! — раздаётся новая команда.
Тяжело разгибаются спины.
Обычно, если человек несёт большой груз, он идёт «рывками». Каждый шаг — рывок. Но здесь рывков не должно быть. И три солдата, три спортсмена-разрядника, тесно прижавшись друг к другу, движутся, как один механизм. Нельзя качнуться, нельзя оступиться, нельзя перехватить руку. Плывёт снаряд весом более семи с половиной пудов. Его шероховатое, с острыми выступами, изъеденное ржавчиной тело впивается в ладони. Это хорошо: он может содрать кожу, но не выскользнет.
К огромному, с открытым бортом прицепу, на одну треть заполненному песком, ведёт помост — земляная насыпь. Медленно над ней плывет снаряд.
И вот уже все трое ступили на прицеп. Ноги вязнут в песке. Впереди для ноши приготовлена выемка — «постель». Снаряд опускают туда бережно, нежно, будто кладут в постель ребенка.
