— Ничего там особенного нет… — рассуждали беженцы. — Получается то же, что и раньше, — будешь перебиваться с хлеба на квас.
Но и в лесу жизнь была нелегкой. И, как известно, человек всегда стремится изменить условия, надеясь найти облегчение. Поэтому перспектива вернуться на родину многим таежным жителям казалась чудесным сном, обещающим счастье, таящим массу возможностей. Беженцы собирались в путь — кто в одиночку, кто группой. Большинство ломало голову над одним и тем же вопросом: что делать, если начнется реэвакуация, — остаться здесь или возвращаться на родину?
Вопрос этот не давал покоя и Карлу Зитару. Он теперь стал главой семьи и отвечал не только за себя, но и за Янку и Эльгу, за старуху-мать, за их настоящее и будущее. На него, ожидая ответа, смотрела и Сармите. Карл думал об этом не только сегодня, вопрос этот занимал его уже давно. Он не был сентиментальным, и мысль об оставленном в Латвии родном гнезде тревожила его меньше, чем остальных членов семьи. Живя в лесной глуши, вдали от культурных центров, куда лишь неясно доносился пульс бурной политической жизни, он все же не замкнулся в узком кругу личных интересов, не думал только о том, как бы удобнее и спокойнее прожить свою жизнь. В его сердце жила давнишняя мечта латышского народа о независимости Латвии: свобода и справедливость для всех граждан, расцвет национальной культуры, проведение в жизнь всех самых возвышенных демократических принципов, уничтожение вековечной социальной несправедливости и многое другое, о чем мечтали и за что боролись лучшие, доблестные представители народа. Здесь, в великой Советской стране, эту новую, прекрасную жизнь люди построят и без него, и его вклад будет ничтожным и незначительным среди общих усилий. А там, в маленькой Латвии, он просто необходим и своим участием в работе по созданию нового государства принесет огромную пользу. Личное положение? Карл мог хоть завтра уйти из села, разыскать боевых товарищей в городе и заняться такой работой, которая отвечала бы его способностям, знаниям и желанию, — возможно, здесь он достиг бы большего, чем на родине, где у него не предвиделось ничего определенного. И все-таки ему казалось, что его настоящее место в Латвии. Если он не вернется туда, там ощутится пустота, и эту пустоту не сможет заполнить никто другой. Остальные члены семьи с нетерпением ждали дня, когда можно будет сесть в поезд и ехать на запад. Мог ли он оставить их и пойти своей дорогой?
— Надо ехать домой!.. — решил Карл.
4
В начале июня жители Бренгулей послали двух делегатов в Бийск, чтобы выяснить там, когда начнется реэвакуация латышей — военных беженцев. Возвращение делегатов подняло на ноги всех: реэвакуация началась, первый эшелон отправился неделю тому назад.
В тот день не один прокос остался недокошенным, не одно бревно недотесанным. Жители землянок отложили и сторону косы и топоры и сказали: «Довольно!..» В поселке воцарилось праздничное настроение, все ходили взволнованные, возбужденные.
И только у одного человека сердце сжалось в мрачном предчувствии. Это был Янка. Он думал о Лауре: поедет ли она в Латвию или останется с семьей в горах? Если она не поедет, он… Да, что же он тогда сделает? Отправиться в далекий путь, не повидав Лауры, возможно, навеки потерять ее, — что может быть страшней? А если Ниедры уже уехали с первым эшелоном? Как их разыскать там, на месте? Где они остановятся в Латвии, и не приедет ли Янка слишком поздно?
В селе начался всеобщий Юрьев день [9]. С утра до вечера раздавался визг свиней. О, это был безжалостный и безумный день, если смотреть на него с точки зрения свиней! За один день в латышском селе была уничтожена вся их порода — не был пощажен ни один самый маленький поросенок. Жителям тайги предстоял долгий путь, и нужно было запасти продовольствия на несколько месяцев.
Не успел затихнуть визг последнего поросенка, как во всех концах леса поднялись синие дымки и воздух тайги наполнился запахом копченой свинины. Пока мужчины занимались копчением, женщины месили тесто и сажали в печь один каравай за другим. Испеченный хлеб резали и сушили. Работы хватало и большим, и маленьким. Мешки наполнялись сухарями и копченой свининой, туеса и горшки — маслом, медом, салом и крупой. Все, что оказывалось лишним и чего нельзя было взять с собой, спешно превращали в продукты или деньги.
Поселок Бренгули в эти дни напоминал большой базар. Вряд ли этим лесам и горам приходилось видеть столько людей, как сейчас. Узнав, что латыши уезжают и распродают имущество, из ближних и дальних деревень наехали сюда покупатели. Они ходили из дома в дом, торговались, били по рукам и заключали сделки. Покупатели главным образом интересовались картофельными полями уезжающих. Они обещали в этом году хороший урожай. Зная, что беженцы не могут картофель взять с собой, покупатели давали очень низкую цену. Мешок муки, подводу для отправки вещей в город, в лучшем случае несколько царских кредиток — вот все, что мог получить беженец за свое поле. Скошенное сено и лучшие дома купили ближайшие соседи, но на землянки покупателей не находилось.
Те, у кого было меньше имущества, первые собрались в дорогу и, не дожидаясь остальных, уехали в Бийск.
Трудное время настало для старожилов села. Бренгулис несколько дней ходил как лунатик, не зная, на что решиться. Жаль было оставлять дом, хорошую обстановку и ехать навстречу неизвестному, в страну, которая по прошествии многих лет стала чужой для него. Но пугало и предстоящее одиночество в тайге.
Долго колебался Бренгулис. Он молча смотрел, как уехал первый обоз, как готовится в путь второй. Но когда Силинь продал дом, а Весман стал искать покупателей на свой, он не выдержал.
— Мы уедем! — заявил он жене, и тут уж не помогли ни слезы Прасковьи Егоровны, ни уговоры родных. Хутор огласился визгом свиней и заволокся дымом коптильни. Да, только теперь ясно стало, сколько золота и серебра накоплено в чулках окрестных кулаков. Бренгулис, так же как и сообразительные беженцы, ничего не продавал на бумажные деньги. Как ни искушали покупатели отъезжающих красивыми «катеньками» и «петеньками» [10], котировавшимися выше остальных денег, все же им, в конце концов, пришлось вытаскивать блестящие серебряные и золотые монеты: уж очень соблазнительны были просторные хуторские постройки, пасека, косилки и молочные коровы.
5
Зитары продали свой дом за мешок муки, полпуда меду, два пуда пшена и двадцать рублей золотом. Кроме того они выторговали себе подводу для перевозки вещей в город. Коров купили чесноковские крестьяне, а лошадей решили продать в Бийске.
Наступил последний вечер перед отъездом. Посреди двора стояли нагруженные вещами подводы — их было четыре: две с вещами Зитаров, одна — Валтериене и одна — Эльзы. Так долго ждали они этого момента, и все же в последний вечер всем стало грустно. Пусть здесь была чужбина, но что-то связывало с ней, и, покидая ее, каждый чувствовал в сердце щемящую боль. Здесь осталась частичка их жизни, труды нескольких лет, грустные и веселые воспоминания. Каждая пядь этой земли полита их потом: до сих пор лежит еще на межах свидетельство их тяжелого труда — кучи пней. Не покроются ли опять эти расчистки травой, мхом и густыми зарослями дудок? Не повиснет ли в углах комнат паутина и не начнут ли хозяйничать мыши там, где недавно обитало семейство землеробов? Пройдут годы, все постепенно разрушится, и старые сибиряки, проезжая мимо за дровами, скажут молодым:
— Здесь когда-то жили латыши.
А когда пройдут долгие годы и вековой лес отвоюет назад похищенные человеком поля и луга или когда сибиряки превратят чащу в обширную степь, все-таки останется кое-что, скромно напоминающее былые дни, — немые могильные холмики у реки. Заброшенные, неубранные, со сломанными крестами, заросшие метлицей, они останутся здесь до скончания века, повествуя о несчастном народе, у которого кровавая буря отняла родину и который нашел здесь приют.
В последний вечер вся семья Зитаров сходила на кладбище проститься с могилой отца. Весной сыновья поставили массивный крест из кедра. Карл вырезал на кресте имя покойного, даты рождения и смерти, а женщины посадили на могиле цветы. Сейчас они украсили могилу Андрея Зитара свежими полевыми цветами, и старый моряк лежал, словно в цветнике, вдали от всех морей; сюда никогда не долетал ни шум прибоя, ни влажные порывы норд-веста, и темными ночами не мигали здесь приветливые огни маяков.
Утром с первыми лучами солнца обоз тронулся в путь. Дети и старики сидели на возах. Вслед за подводами бежали молодые собаки. Выросшие на чужбине, они постоянно оглядывались на тайгу, где остались пустые дома; неужели их действительно так и бросят? Неужели хозяева больше не вернутся домой? Эльга Зитар была сильно озабочена судьбой своего любимца кота: он остался один в горелом лесу; забравшись на коровник, он долго смотрел вслед отъезжающим. Что бедняжка станет делать один в пустом доме? Топить кота тоже было жалко, хотя Эрнест все утро только об этом и говорил.
