А пишу я все это для того, чтобы ты, как врач, знал, что в терапии еще тьма белых пятен.
Теперь сообщила тебе все новости. Сейчас в больнице непривычно тихо. Санитарка отпросилась на несколько часов домой. Сестра моет вместо нее опустевшую палату, меняет на койках белье. После недавнего напряжения я даже не знаю, чем заняться. Наверное, возьмусь за хозяйственные дела. Главное, надо завезти уголь: его осталось на день-два. Еще раз целую и жду писем.
Твоя Юля».
Так было вчера. А сегодня у главного и единственного врача поселковой больницы Юли Плотниковой совсем неспокойно на душе. На рассвете привезли больную. В пятидесяти километрах от Северного геологи нашли уголь, сейчас строители разбивают там городок. Оттуда и доставили в больницу с приступом аппендицита молоденькую девушку — прораба Люсю Хананову, По ее словам, это третий приступ. Операция неизбежна. Плотникова послала в райцентр радиограмму, прося срочно выслать санитарный самолет. И вот от заведующего райздравом пришел ответ:
«Санитарный ушел вызову тчк Постараемся принять меры
Телегин тчк»
Юля стоит в своей комнате (и кабинет, и склад, и квартира), прислонясь спиной к теплой печке. На столе перед ней лежит радиограмма от Телегина. Рядом с запечатанным конвертом (так и не отправила домой письмо), рядом с тикающим будильником. Юля смотрит на будильник, вернее, на его стрелки. Только что они показывали десять. Сейчас уже большая стрелка переместилась на тройку. С таким же успехом она доберется до шестерки, до девятки. Когда же будут приняты эти обещанные меры?
— Постараемся принять меры… — механически повторяет Юля текст радиограммы. — Принять меры… Меры… Меры…
Но сама она не может медлить. Она что-то должна сделать. Что?.. Запросить еще раз райздрав? Но ведь они знают, как здесь ждут! Дать радиограмму в бухту Прозрения? Возможно, оттуда будет идти через Северный самолет, который сможет высадить здесь хирурга? Связаться с Редькой, просить, чтоб перехватил по радио в воздухе любую машину, посадил на аэродром, приказал летчикам взять на борт больную?
Каждый из этих вариантов почти не имеет шансов на успех. Тогда как же ей быть, ей, Юле Плотниковой, которая только терапевт, а не хирург? Как быть, если в больнице, которой она заведует, не предусмотрено производить операции? Даже стола операционного нет в этой больнице, которая и состоит-то из одной палаты, крохотной перевязочной и комнатушки, где живет она, Юля Плотникова — главный и единственный врач.
Юле совершенно ясно: надо немедленно действовать. Надо сейчас же связаться с Редькой, послать радиограммы. Но прежде чем отправиться на почту, Юля надевает халат, выходит в коридор и, толкнув дверь напротив, заходит в палату.
Люся лежит на койке у стены (единственная занятая койка из двенадцати), закрыв глаза. Бледное лицо, покрытый испариной лоб, липкие черные волосы на подушке. Возле нее на табуретке сидит пожилой мужчина, положив на колени поверх халата большие красные руки. Юля знает, кто он и зачем здесь. Это старший прораб строительного участка Акинфов. Вместе с двумя парнями он привез сюда Люсю. Те двое вернулись назад, а Акинфов остался.
— Я виноват во всем, мне и казниться, — сказал он Юле. И объяснил: — Она татарочка, Люся, всю жизнь на Волге жила. А в наше управление попала по назначению из техникума. Ее в управлении и оставляли, а я настоял: дайте, мол, мне ее на новую стройку, мне, мол, прораб позарез нужен. Вот и дали, и она с охотой поехала. И надо же такому случиться — два месяца не прошло… Не уйду я отсюда, пока здоровой ее не увижу.
Вот так и сидит он возле Люси, не отходя ни на минуту.
Увидев сейчас Плотникову, Акинфов устремляет на нее взгляд, полный надежды. Юля отрицательно качает головой: нет, ничего пока не известно. Акинфов уныло отворачивается от нее. Сестра, возившаяся до этого со шприцем, подходит к кровати, трогает девушку за руку, просит:
— Давай укольчик сделаем, сразу легче станет.
Девушка открывает глаза, видит Акинфова, пытается улыбнуться ему. Он тоже улыбается ей, но как-то виновато, смущенно. Потом он поднимается и, чтобы не мешать сестре, отходит к окну и делает вид, что смотрит на улицу, будто и не затянуты стекла снежным наростом.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Юля, прекрасно зная, как плохо сейчас Люсе.
— Хорошо, — слабым голосом отвечает Люся, и черные глаза ее слегка оживают. — Она снова силится улыбнуться и прерывисто, тяжело дыша, говорит: — Очень хорошо… честное слово. Вы не беспокоитесь… я буду терпеть сколько нужно…
Она действительно держится молодцом, эта девушка из Татарии, заброшенная волей судьбы к Ледовитому океану. И, глядя на Люсю, врач Юля Плотникова начинает думать совсем не о том, о чем следовало бы думать в эту минуту. Юля думает, что когда два года назад она прямо со студенческой скамьи очутилась в Северном, то тоже не испытывала ни робости, ни отчаяния. Хотя Северный мало чем походил на Москву, а больница, в которую она попала, не была похожа на столичные больницы, где она проходила практику. Правда, ни тогда, ни после она не находилась в таком тяжелом состоянии, как эта девушка…
— Это ничего… — снова повторяет Люся. — Даже если самолет придет завтра, я потерплю…
Сестра сделала Люсе укол, девушка тут же погрузилась в дрему.
В коридоре стукнула дверь, кто-то зачиркал веником: должно быть, обметал с валенок снег. Юля выглянула в коридор, увидела Колю Каклю: низенького, черного как жук паренька с веселыми раскосыми глазами, занимавшего на почте сразу три должности — каюра, почтальона и разносчика радиограмм. Через плечо у Коли висела матерчатая сумка с торчащими газетами, в руке он держал радиограмму.
— Тебе, — протянул он Юле радиограмму. Коля был не в ладах со словами, требующими множественного числа, и решительно всем говорил «ты». — Распишись.
Юля торопливо развернула бланк:
«Договорились самолетом полярной авиации тчк Будет двенадцать тчк Возможности транспортируйте больную тчк Противном случае хирург оперирует месте тчк
Райздрав Телегин».
Юля мгновенно прикинула: в два часа самолет уже будет в райцентре: Люсю можно смело отправить в районную больницу.
Юля быстро возвращается в палату.
— Ну вот, — громко и радостно говорит она, — самолет будет в двенадцать. — Смотрит на часы: — Сейчас половина одиннадцатого. Осталось полтора часа. Надо взять в колхозе упряжку и собираться на аэродром.
Акинфов порывисто поднимается с табуретки, словно сию минуту должен тронуться в путь, благодарно улыбается врачу. Люся, услыхав голос Плотниковой, открывает тяжелые веки, волнуясь, говорит:
— Я ведь знала, самолет придет…
Помня, что ее ждет на кухне Коля, Юля Плотникова возвращается к нему, ставит на квитанции размашистую закорючку.
— Коля, ты можешь выполнить одно поручение? — спрашивает она и сразу же просит: — Сбегай в правление колхоза, пусть немедленно пришлют упряжку. Надо отвезти к самолету девушку, у нее сродная операция.
— Прямо сейчас? — спрашивает паренек.
— Прямо сейчас.
— Тогда побежал я, — охотно соглашается Коля.
— Да, — неожиданно вспоминает Юля, — если увидишь председателя, передай, что в больнице кончается уголь, осталось только на сегодня. Впрочем, об угле я скажу сама. И Юля уточняет: — Ты понял: нарты для больной?
— Понял, — отвечает Коля, скрываясь за дверью.
Плотникова заходит в свою комнату: надо взять Люсину одежду, которая лежит в ее шкафу.
4
Редька вспорол ножом консервную банку. Ох, и осточертели же ему эти «Бычки в томате»! От одного запаха тошнит. Сколько раз он давал себе зарок покончить с сухомяткой — и без толку. А колхоз под носом, богатый колхоз, оленеводческий. Свежего мяса сколько хочешь. Языки, печенки, почки… Покупай, жарь, вари и лопай в свое удовольствие. Так нет же — все, видите ли, ему некогда. Из-за этого проклятого «некогда» вся жизнь у него пошла шиворот-навыворот. Из-за этого «некогда» и жениться не успел. Да и как женишься, если он то на остров Шпицбергена с Новой Земли перекочевывает, то со Шпицбергена на остров Врангеля несется, то опять ему охота на каком-нибудь заброшенном клочке земли пожить? Из-за этого «некогда», чего доброго, и умереть не придется. Вот, пожалуйста, — шестой десяток на исходе, а в бороде ни единой сединки.
Размышляя таким образом о неустройстве с питанием, а заодно и о своей неудачливой холостяцкой судьбе, Тарас Тарасович помешивал ложечкой сахар в стакане. Потом поддел вилкой кусочек рыбы, положил на хлеб, поднес ко рту. Но откусить не успел: на стене затрещал телефон.
Редька встал, держа в руке бутерброд, подошел к телефону (телефон был допотопным, с железной ручкой), снял трубку с широким раструбом. Услышав голос дежурного радиста, добродушно сказал:
