Через неделю были вывешены списки принятых. Среди них был и Дмитриев Николай.
В работе придерживайтесь такого пути: воображение, соображение и изображение.
Художник-педагог П. П. Пашков
Глава 1
В доме против Третьяковской галереи
Был он, казалось, наделен врожденным изяществом, какой-то особой свободой и в то же время скромной простотой движений. Смотрел на людей и с ненасытным и добрым вниманием. От его взгляда у всех делалось хорошо на душе, и воздух, казалось, вокруг этого стройного, светлоголового подростка становился прозрачнее и чище. Шел ли он с мячом в руке на пустырь, чтобы «постучать» в футбол с ребятами, отправлялся ли со своим походным ящичком в парк на зарисовки, покупал ли цветы, взыскательно и бережно перебирая их у уличного киоска, – все в нем радовало даже посторонних людей. Смотрели ему вслед и говорили! «Ну какой ладный паренек! И вежливый, и держится самостоятельно».
Дома всегда любовались, когда Коля входил в комнату, совал с неизбежным грубоватым смущением маме купленный букетик душистого горошка, двигался широко, свободно, легко. Жест у него был пластичный, просторный, иногда будто небрежный, но почти всегда точный: книжка, принесенная им и посланная размашисто на стол, ложилась в нужный уголок. Ставил вещь на место сразу, не переставляя, не терпел суеты, радовался порядку в доме и сразу примечал малейшие перемены.
– О-о, занавесочки повесили! Как у нас хорошо теперь! – радовался он, едва войдя в дом. – Мама, а ты сегодня по-новому причесалась. Вот идет тебе так!
Сам он не был щеголь, ценил простоту в костюме, любил одеваться во вкусе спортивном, которого старался строго придерживаться. Короткие штаны с накладными карманами, клетчатая рубашка-«ковбойка» с расстегнутым мягким воротником, закатанные выше локтя рукава.
Таким был Коля Дмитриев, когда его приняли в Среднюю Художественную школу.
Оставшиеся до начала занятий дни были для него, быть может, самым лучшим временем, о котором лишь можно мечтать. Победа была одержана честно. Впереди ждала новая пора, которую теперь уже следовало целиком заполнить занятиями желанным искусством. А сейчас можно было немножко перевести дух и даже побездельничать.
Омрачало только Колино настроение, что не может он поделиться всем этим с Кирой. Вот она бы порадовалась не меньше его. Как глупо они рассорились! Надо ли было поднимать этот шум? И так ли уж она виновата? А тут еще, на свою беду, Коля дочитал до конца ту книжку о Сурикове, где была репродукция с картины «Степан Разин», и узнал, что картина была не из лучших. Это уж совсем сразило Колю. Возможно, он ошибся, повздорив с Кирой и Надей, и, не разобравшись как следует во всем, поспешил следовать примеру, который он до конца даже не потрудился понять… А все это Викторин: поторопился насплетничать и всех, в конце концов, перессорил. Да и Женьча тоже хорош… Но главное – это, конечно, Викторин.
После размолвки с Кирой Коля видеть его не мог. Он только и ждал случая, чтобы поговорить с ним «по душам». И такой случай вскоре представился. Как и многие другие события, совершавшиеся в жизни ребят двора номер десять, это произошло под старым дубом, свидетелем многих ссор, стычек, споров и примирений.
Началось с того, что Викторин притащил коробку заграничных сигарет и предложил закурить всем. Женьча, которого воспитывали дома в строгости, неуверенно поглядел на Колю и отказался.
– Ну, а ты? – обратился Викторин к Коле, сидевшему на лавочке под дубом.
Тот отрицательно покачал головой.
– Ну попробуй только, сделай эксперимент, затянись разок, – приставал Викторин. – Это ж настоящие «Кемел». Шикозные! Один знакомый летчик папе привез. Да чего ты боишься? Можешь никого дома об этом не информировать. Пополощи рот чаем, зубы почисть – никто даже не узнает.
– Отстань, Викторин! – Коля отвел рукой протянутую ему коробку.
– И-и-их, честное слово, смотреть на тебя тоска! – процедил сквозь зубы Викторин. – Думаешь еще, что художником будешь? Да никогда из таких глаженых ничего не получается! Этого тебе нельзя, того не позволяют… Пора бы тебе уж немного расправиться. Охота тебе так себя урезывать во всем, стеснять!..
– Я не урезываю и не стесняю себя нисколько, а, наоборот, стараюсь, чтоб это… ну… расширяться… – возразил Коля, чувствуя какое-то злое волнение.
Викторин его уже просто раздражал. Ему был противен этот франтик с его модным пиджачком и чрезмерно подвижными губами, из которых выкатывались гладко звучащие и нахальные слова, всегда будто уже кем-то до него обсосанные…
– Ничего себе, мальчик расширяется! – произнес Викторин с уже явной издевкой.
– Тебе не понять, а я иначе даже просто не могу.
– Ну да, «не могу»!..
– Да, не могу. Лучше сказать – не имею права. Я, по крайней мере, для себя твердо решил, что буду поступать всегда, как считаю правильным, то есть по собственной совести, и всё.
– Почему же так строго? Даже страшно!
– А потому… потому что, по-моему, я даже уверен… не может в наше время дрянной человек сделаться настоящим художником, таким, чтоб его народ уважал.
– Ага, здо́рово! Значит, так: будешь мальчик-паинька, так и художник выйдет, да? А вдруг зря себя терзаешь? Может быть, ничего из тебя не получится совсем?
Викторин торжествующе поглядел на Колю, уперся руками в дно карманов своего модного пиджака и, оттопырив их, стоял, покачиваясь с каблука на носок.
– Как так – ничего?.. Что-нибудь да уж получится. Во всяком случае, людям могу пригодиться.
– Э, брось ты все! – отмахнулся Викторин. – Слушать тоска! Просто ты обабился.
– Викторин, я тебя предупреждаю! – уже не на шутку рассердился Коля.
– Ну, одевчачился, если твой благородный, эстетический слух режут грубые выражения. Я ведь знаю, каким зефиром тебе все это надуло. Скажи мне спасибо, что я на чистую воду всех вывел, а то бы и сейчас цацкался…
Коля встал с лавочки, подошел к Викторину вплотную.
– Ты лучше так не говори, – произнес он медленно, раздельно и очень тихо, но туго вкладывая в каждое слово что-то очень для него важное, как загоняют патрон в ствол. – Слышишь, я не люблю, когда так говорят! Понятно тебе это? Я эти гадости твои слушать не желаю.
– Ах-ах! – сказал Викторин. – Мальчик оскорблен в лучших чувствах!
– А ведь я тебя ударю, Викторин, – еще тише сказал Коля, и глаза у него, потемнев, стали совсем синими.
И Викторин, который любил распространять по двору слухи, что он ходит куда-то тренироваться в боксе, а на самом деле был трус изрядный, почувствовал, что при первом же неосторожном его слове Коля исполнит свою угрозу. Он быстро отшагнул в сторону, стал за ствол дуба и оттуда крикнул:
– С тобой уж и шутить стало нельзя!
– Я с тобой не желаю больше ни шутить, ни серьезно разговаривать, – сказал Коля. – Пошел вон отсюда!
– Ты что больно раскомандовался? Двор – не твоя личная усадьба!
– Там личная или общественная – считай как хочешь. Только я тебя предупреждаю, чтоб ты больше не смел и носу высовывать за эту черту! – торжественно объявил Коля и отчеркнул каблуком возле дуба метку на земле. – Запомни. Ну попробуй высунься!
Но Виктории не высунулся. Он счел за благо уйти, бормоча какие-то угрозы и обещая поставить Колю на место.
Коля вернулся домой с немножко облегченной душой, но дома его ждало еще одно испытание. Подошла Катя, отозвала его в сторону и зашептала, что виделась с Кирой и Надюшей, что сестры очень переживают и, если бы Коля сам захотел, все можно было бы еще исправить. Пусть только он напишет записочку, а Катя отнесет. В первую минуту Колю так всего и взмыло от радости, но он тотчас же сдержался, чтобы сестра ничего не заметила. Ведь как-никак от него обязательно требовали первого шага.
– Мала ты еще, чтоб это понимать, – сказал Коля Кате. – А записку вот можешь отнести. Сейчас напишу.
И он написал:
«Кирочка, Надюша!
Вы предлагаете мне дружить с вами. После этой ссоры разве может быть та дружба, которая у нас была раньше! Нет, такой дружбы, которая у нас была раньше, теперь не будет никогда. Если бы вы знали, из-за чего я с вами вынужден был поссориться, вы бы, наверно, не стали предлагать мне дружбу. Меня форменным образом травили, изводили и извели. Довели до того, что я был вынужден кончить дружбу. Я бы на вашем месте никогда бы не мирился с тем, кто вас так жестоко оклеветал, оскорбил и унизил.
К.»
Ответа не последовало, хотя, признаться, Коля и рассчитывал на него. Викторин после стычки у дуба во дворе не появлялся. А дня через два Женьча, встретив у дуба Колю, сказал как бы невзначай:
