наблюдавших за ним товарищей.
— И сырость... Провод-то, он теперь скользкий, — добавил другой.
— Тише вы! — простонал Захарыч, не отрывая глаз от маленькой фигурки, как будто этот тихий шёпот людей на земле мог отвлечь, рассеять внимание того, кто там, наверху, оторвавшись от железных ферм мачты, медленно, очень медленно начал свой путь по проводу, качавшемуся над пропастью...
— Пошёл!.. А провод-то, провод-то как парусит!
— Не каркать! — рычит Захарыч, а сам шепчет чуть слышно: — Осторожней, осторожней! Перехватывайся, отдыхай...
Большая река живёт между тем своей обычной жизнью. Маленький шустрый буксирчик тянет за собой баржи с тёсом. Катер волочит огромную барку-паром, палуба её сплошь покрыта людьми и машинами. Белоснежный большой теплоход плывёт величественно, как лебедь. Маленький человечек, медленно перемещающийся там, наверху, на раздуваемых ветром проводах, с земли еле виден, но его уже заметили отовсюду, взоры сотен людей устремлены к нему...
Мастеру Захарову, которому самому приходилось так вот ремонтировать провода, хотя, конечно, не на такой высоте и не при таких невероятных обстоятельствах, начинает казаться, что все эти взоры, тарахтенье катерного мотора, гудки пароходов как-то мешают тому, кто, вися над пропастью, медленно, но неуклонно движется к месту обрыва.
— Петруха... Петька... Петенька, осторожней, осторожней! — шепчет он, и когда кто-то из монтажников прикладывает к глазам бинокль, он смаху его вырывает: — Не смей! Не в цирке!..
Инженер, который дал Синицыну разрешение пойти на этот подвиг, уловив конец фразы, думает: «В цирке! Что стоит самый сложный цирковой номер, в сотый раз повторяемый на ограниченной высоте, над распростёртой сеткой, по сравнению с тем, на что сейчас добровольно вызвался вот этот парень, колеблющийся над бездной! Сто четырнадцать метров над уровнем воды!» Математический мозг инженера сам собой производит расчёт: скорость падения в первую, во вторую, в третью секунду... Боже, какая страшная скорость! И все-таки нужно послать туда катер. Под провода, на всякий случай... Хотя какой может быть случай! Удар об воду — и...
— К катеру! — командует он.
Взревев мотором, катер стремительно отрывается от причала и, точно привязанный, начинает кружить по реке под проводом. В нём — инженер, мастер Захаров и водитель, вихрастый паренёк в тельняшке, сейчас настолько побледневший, что слой загара кажется на его лице зеленоватым, а веснушки чёрными.
Захаров ложится на корме, чтобы не терять своего ученика из виду.
— Да не трещи ты мотором, чёрт конопатый! — зловеще шепчет он мотористу. — Не тёщу катаешь! Ходи на малом газу...
Всем своим существом, взором, мыслями мастер находится с тем, кто, продвигаясь метр за метром, уже почти достиг середины реки. Самое горячее его желание сейчас — быть наверху, рядом с учеником, и только большой опыт, говорящий, что в верхолазном деле, там, где достаточно одного, двоим нечего делать, да самодисциплина высотника мешают ему просить у инженера позволения лезть на помощь Петру...
А Пётр Синицын между тем уже добрался до места обрыва жилы.
Вначале, когда он поднялся на вершину гудящей, ощутительно вибрирующей под ударами ветра мачты и перед ним протянулись провода и тросы, которые, как это было видно отсюда, будто плавали вперёд и назад, ему стало страшно до дрожи в ногах. Высотник с первых же своих трудовых шагов, он научился справляться с этим тягучим, томительным чувством, которое охватывает человека, когда он находится на краю пропасти. Синицын никогда без нужды не смотрел вниз и приучил себя воспринимать всё окружающее его на высоте как бы лежащим на земной поверхности.
Но тут не было твёрдой опоры для ног и рук. Тросы, по которым предстояло двигаться, раскачивались и как бы стремились выскользнуть из-под него. Щемящий холодок страха, рождённый где-то под ложечкой, быстро сковал все мускулы. Руки и ноги потеряли обычную эластичность, стали неповоротливыми. И, может быть впервые за всю свою работу, верхолаз почувствовал каждой точкой своего тела, как вздрагивает и раскачивается верхушка мачты.
Что же, слезать назад? Он хотел смерить взволнованным взглядом расстояние, отделяющее его от земли, взглянул вниз. Перед глазами развернулась стройка, отлично видная сверху. Широко простираясь в излучине реки, она вся курилась дымами многих труб, куталась в облака пыли. Словно пловучие дома, стояли на рейде землесосные снаряды, за ними тянулись похожие на огромные сосиски пловучие пульповоды. У опоясанного причалами мола теснились суда, краны неутомимо снимали с барж фасонное железо, стальные фермы, пачки тёса, брёвен, мешки с цементом и вновь металл, и вновь брёвна...
Вся окрестность до самого горизонта кипела трудом.
Что же, слезать? Оставить все эти землесосы, шагающие экскаваторы, бетонные заводы без электроэнергии?
Сотни людей смотрели в эту минуту на Петра Синицына — с берегов, с пароходов, с парома, — но он этого не замечал. Зато он знал, что сейчас на него, простого верхолаза-монтажника, комсомольца, смотрит вся эта стройка, где он мечтал работать все эти последние месяцы.
Слезать назад?.. Как он смел так подумать? Вперёд, только вперёд!..
Цепким, пружинистым движением Пётр Синицын соскользнул на провод и радостно — да, именно радостно! — ощущая, как вновь становится эластичным всё его тело, а руки обретают цепкость, двинулся вперёд. Сомнения, опасения, колебания сразу остались позади. Мысль, воля, энергия — всё сосредоточилось на одном твёрдом и непреклонном решении: добраться до обрыва, наложить бандаж.
Карабкаясь по раскачивающемуся проводу, Пётр уже ни о чем не думал, кроме того, как бы сделать свои движения более точными; он ничего не видел, кроме своей парусящей опоры, то обнимаемой сырым туманом, то вырисовывающейся с необыкновенной чёткостью. И всё в нём соединилось в стремлении не поскользнуться, сохранить равновесие, добраться, починить. Он не смотрел вниз, не думал об опасности разбиться; он двигался медленно, расчётливо, сантиметр за сантиметром карабкаясь там, где, кажется, не смогла бы пройти и кошка.
И очень странно, это удивило даже его самого: он не заметил, как добрался до места. Вот он, проклятый обрыв, поставивший под удар все старания, весь труд и энтузиазм сетьстроевцев! Провод второй фазы, завитки оборвавшейся жилы... И почему она, чёрт её
