— Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.
— Что еще скажете?
— Это мой вам добрый совет.
— Выкладывайте тогда всё.
— Я говорю с вами от души...
— Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.
— Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.
— Писали!
— Ложь!
— Вы писали рукой своей матери.
Комашко опустил голову и глухо сказал:
— Неправда!
Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом — анонимку, которую ему дал Громов.
— Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?
Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.
— Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.
— Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?
Комашко еще больше сник.
— Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас — не делайте этого. Простите старую женщину. — В голосе Комашко послышались жалобные нотки. — Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...
Григоренко перебил его:
— Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.
Комашко тотчас приободрился.
— Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.— И сразу переменил тон: — Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...
— Я-то здесь при чем? — удивился Григоренко.
Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:
— Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...
— Что?! — вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. — Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? — он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».
Комашко отступил на шаг.
— Кого же еще? Конечно, ее, — голос его дрогнул,— Оксану Васильевну...
— Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. — И совсем тихо добавил: — Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...
Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:
— Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...
— Это — честно?
Комашко поднял глаза:
— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
3
Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, — все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? — раздумывала она. — Неужели это та раскосенькая девчушка...»
— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.
— Мы же вместе уроки готовили, а теперь...
— Теперь тебе помогать буду я, — прервал ее отец.
— Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!
— О какой это вы Любе говорите? — проговорила Елизавета Максимовна. — Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?
— И часто она у тебя бывала? — удивленно спросил Сергей Сергеевич.
— Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...
«Когда это она успевала? Я же просил — бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».
В это время трижды звякнул звонок.
— Тетя Люба пришла! — крикнула Иринка и бросилась открывать двери.
Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.
— Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.
— Добрый день. С выздоровлением вас!
Щеки девушки пылали.
— Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.
— Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.
— Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?
— Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.
— Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.
— Нет, нет, что вы, я сама дойду, — запротестовала Люба. — До свидания!
Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:
— Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!
— Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..
— Ну, смотри, сынок, тебе виднее...
4
Остап идет, гордо расправив плечи. Правда, слегка припадает на правую ногу. Чтобы это меньше бросалось людям в глаза, он с силой опирается на самодельную палку. В конце коридора заглянул за стеклянную перегородку. Хотел было произнести привычное: «Привет, Люба! Привет, секретарь!» Но, удивленный, застыл на месте. За Любиным столом сидела незнакомая женщина.
Остап вежливо поздоровался и кивнул на дверь директорского кабинета:
— Один?
— Один... Вы по какому делу?
Но Остап уже открыл дверь, переступил порог.
— Сергей Сергеевич, можно к вам?
— Остап Вавилович!.. — Григоренко положил ручку на бумаги, вышел из-за стола. — Заходи! Заходи!
Крепко пожали друг другу руки. Посмотрели один другому в глаза. Улыбнулись.
— Рад, что ты наконец поправился. — Григоренко, как близкого друга, обнял Остапа за плечи. — Твоя мойка работает на полную мощность. Из главка шлют похвальные грамоты. Люди к нам за опытом едут. Это ведь чудесно! Пошли, сам увидишь, как работает.
— А где Люба? — спросил Остап.
— Ушла на строительство. Никак не мог удержать. А работник она чудесный...
— Какие еще новости у нас на комбинате?
— Вообще-то, об этом я не имею права говорить, но тебе скажу. Знаешь, Лисяк пошел в милицию и все рассказал. И как двигатель украли, куда и кому карбюраторы сплавляли, и как Капля подговорил Сажу поджечь дом деда Шевченко...
— Лисяк? Сам?..
— Да. Сначала он, правда, со мной посоветовался. Сказал, что желает навсегда избавиться от всего, что тяготит душу, что хочет жить новой жизнью, такой, какой ты, Остап, живешь. Так и сказал. Понимаешь? — Григоренко немного помолчал. — А знаешь, кто руководил всей шпаной? Капля и Сажа. У Капли в долг брали, ну, он их и использовал потом, как хотел. Почувствовав, что тучи над ним сгущаются, Капля удрал. Поймали его где-то в Омске. Сейчас идет следствие... А Лисяк работает за двоих. И говорят, что чарку обходит за тридевять земель. Видишь, что ты сделал с человеком. Это, скажу тебе, пожалуй, самая большая наша победа! Твоя победа!
Подошли к окну. На скамейке, под кленом, сидела Зоя, в руках у нее роскошным букетом пылали кленовые листья.
— Вдвоем, значит, пришли? — спросил Григоренко.
— Да, вдвоем.
— Почему же она не зашла?
— Стесняется.
— Чудесный она человек. Желаю вам счастья!
— Спасибо. Только неудобно как-то получается. Все в городе болтают, что чужую жену украл.
— Пускай болтают, — ответил Григоренко, — за любовь не судят. Так в народе говорят.
Остап неотрывно смотрел в окно на Зою. Григоренко взглянул на него и проникновенно, словно благословляя по-отцовски, произнес:
— Вам теперь жить да жить вместе. У вас теперь даже кровь одна...
— Мне сказали... Я так благодарен... Но суть не в этом...
Остап умолк и опять посмотрел на Зою. Она продолжала складывать кленовые листья в букет. Словно почувствовав взгляд Остапа, Зоя подняла глаза и радостно улыбнулась ему.
— Да, понимаю... Не в этом суть... — тихо повторил Сергей Сергеевич и подумал: «Счастье их в том, что они нашли друг друга. Нашли! ..» Потом, тепло улыбнувшись, сказал: — Ну, иди... Иди к ней. Она, наверно, заждалась тебя!
Белошапка пожал Григоренко руку и вышел. Стоя у окна, Сергей Сергеевич видел, как Остап спустился с крыльца и, прихрамывая, торопливо направился к скамейке. Зоя поднялась ему навстречу. Они что-то сказали друг другу, затем обернулись и приветливо помахали Григоренко. Он кивнул им и тоже поднял в приветствии руку. Потом долго еще стоял и смотрел вслед, пока они не скрылись в золотистом осеннем листопаде.
