Прошло полчаса, а все попытки снять «Ладогу» с банки, пустив её обратным ходом, кончились ничем. Тогда капитан судна Степан Тимофеевич приказал сухонькому боцману Панкратьичу свистать всех наверх.
– Товарищи, – сказал Степан Тимофеевич, когда все обитатели «Ладоги», кроме занятых на вахте, собрались на спардеке, – объявляется аврал. Для того чтобы сняться с банки без посторонней помощи, у нас остаётся только одно средство – перебункеровать уголь с носовой части судна на корму. Тогда корма перетянет, и всё будет в порядке. При настоящих стахановских темпах тут работы часов на десять-двенадцать, не более. Боцман разобьёт вас сейчас на бригады, быстренько переоденьтесь в одежду, которая похуже, чтобы не жалко было запачкать, – и за работу… Вам, ребята, и вам, Гассан Хоттабыч, можно не беспокоиться. Эта работа не по вашим силам: ребятам ещё рано, а Гассану Хоттабычу уже поздновато возиться с тяжестями.
– Мне не по силам возиться с тяжестями?! – свирепо отозвался Хоттабыч. – Да знаешь ли ты, что никто из присутствующих здесь не может сравняться со мной в поднимании тяжестей, о высокочтимый Степан Тимофеевич!
Услышав эти слова, все невольно заулыбались:
– Ну и старичок! Здоров хвастать!..
– Ишь ты, чемпион какой нашёлся!
– Ничего смешного: человеку обидно. Старость – не радость.
– Сейчас вы удостоверитесь! – вскричал Хоттабыч.
Он схватил обоих своих юных друзей и стал, ко всеобщему удивлению, жонглировать ими, словно это были не хорошо упитанные тринадцатилетние мальчики, а пластмассовые шарики комнатного биллиарда.
Раздались такие оглушительные аплодисменты, будто дело происходило не на палубе судна, терпящего бедствие далеко от земли, а где-нибудь на конкурсе силачей.
– В отношении старика беру свои слова обратно! – торжественно заявил Степан Тимофеевич, когда рукоплескания наконец утихли. – А теперь за работу, товарищи! Время не терпит!
– Хоттабыч, – сказал Волька, отведя старика в сторонку, – это не дело – перетаскивать двенадцать часов подряд уголь из одной ямы в другую. Надо тебе постараться самому стащить пароход с банки.
– Это выше моих сил, – печально отвечал старик. – Я уже думал об этом. Можно, конечно, стащить его с камней, но тогда продерётся днище корабля, а починить его я не сумею, ибо никогда не видел, как оно выглядит. И все мы утонем, как слепые котята в бочке с водой.
– Подумай лучше, Хоттабыч! Может быть, тебе всё-таки что-нибудь придёт в голову.
– Постараюсь, о компас моей души, – ответил старик и, немного помолчав, спросил: – А что, если уничтожить самую мель?
– Хоттабыч, дорогой, какой ты умница! – воскликнул Волька и бросился пожимать старику руку. – Это же замечательно!
– Слушаю и повинуюсь, – сказал Хоттабыч.
Уже первая авральная бригада спустилась в угольный трюм и стала с грохотом загружать антрацитом большие железные ящики, когда «Ладога» вдруг вздрогнула и быстро завертелась в глубоком водовороте, образовавшемся на месте провалившейся банки. Ещё минута – и пароход разнесло бы в щепки, если бы Волька не догадался приказать Хоттабычу прекратить водоворот. Море успокоилось, и «Ладога», повертевшись ещё немножко в силу инерции, благополучно продолжала свой путь.
И снова никто, кроме Хоттабыча и Вольки, не мог понять, что, собственно, произошло.
Опять потянулись увлекательные и один на другой не похожие дни путешествия по малоизведанным морям и проливам, мимо суровых островов, на которые не ступала или почти никогда не ступала человеческая нога. Экскурсанты высаживались и на острова, где их торжественно встречали ружейными салютами зимовщики, и на совершенно необитаемые, одинокие скалы. Вместе со всеми остальными экскурсантами наши друзья лазили на ледники, бродили по голым, как камни в банной печи, базальтовым плато, скакали со льдины на льдину через мрачные, чёрные полыньи, охотились на белых медведей. Одного из них бесстрашный Хоттабыч собственноручно привёл за холку на «Ладогу». Медведь под влиянием Хоттабыча быстро сделался ручным и ласковым, как телёнок, и впоследствии доставил немало весёлых минут экскурсантам и команде парохода. Этого медведя сейчас показывают в цирках, и многие из наших читателей его, вероятно, видели. Его зовут Кузя.
XLVIIL «Селям алейкум, Омарчик!»
После посещения острова Рудольфа «Ладога» повернула в обратный путь. Экскурсанты уже порядком устали от обилия впечатлений, от не заходящего круглые сутки солнца, от частых туманов и почти непрестанного грохота льдин, ударяющихся о форштевень и борты судна. Всё меньше и меньше находилось охотников высаживаться на пустынные острова, и под конец только наши друзья да ещё два-три неутомимых экскурсанта не упускали ни одной возможности посетить угрюмые, негостеприимные скалистые берега.
– Ну что ж, – сказал как-то утром Степан Тимофеевич, – в последний раз высажу вас – и баста. Никакого нет расчёта останавливать пароход из-за каких-нибудь шести-семи человек.
Поэтому Волька сговорился со всеми отправившимися вместе с ним на берег: по-настоящему проститься с архипелагом и не спешить с возвращением на «Ладогу». Тем более, что Хоттабыча, торопившего обычно с возвращением, с ними в этот раз не было – он остался играть в шахматы со Степаном Тимофеевичем…
– Волька, – таинственно проговорил Женя, когда они спустя часа три, усталые, вернулись на борт «Ладоги». – айда в каюту! Я тебе покажу кое-что интересное… Ну вот, смотри, – продолжал он, плотно притворив за собой дверь каюты, и извлёк из-под полы своего пальтишка какой-то продолговатый предмет. – Что ты на это скажешь? Я нашёл эту посудину на противоположной стороне острова, у самого берега.
В руках у Жени Волька увидел позеленевший от морской воды небольшой, размером со столовый графин, медный сосуд.
– Его нужно сейчас же сдать Степану Тимофеевичу! – возбуждённо сказал Волька. – Это, наверно, какая-нибудь экспедиция вложила в него письмо и бросила в воду, чтобы узнали о её бедственном положении.
– Я тоже сначала так решил, – отвечал Женя, – но потом сообразил, что ничего страшного не случится, если мы раньше сами вскроем эту посудину и первые посмотрим, что там у неё внутри положено. Это же очень интересно! Правильно я говорю?
– Правильно! Конечно, правильно! – горячо согласился Волька.
Женя, побледнев от волнения, довольно быстро соскрёб с горлышка сосуда смолистую массу, которой оно было наглухо замазано. Под смолой оказалась массивная свинцовая крышка, покрытая какими-то значками. Женя с трудом отвинтил её.
– А теперь, – сказал он, опрокидывая сосуд над своей койкой, – посмотрим, что там…
Он не успел закончить фразу, как из сосуда валом повалил густой чёрный дым, заполнивший всю каюту так, что совсем потемнело и нечем стало дышать. Однако спустя несколько секунд дым собрался, сжался и превратился в малопривлекательного старика со злобным лицом и глазами, горящими, как раскалённые угли.
Первым делом он упал на колени и, истово колотясь лбом о пол, возопил громовым голосом:
– Нет бога, кроме аллаха, а Сулейман пророк его!
После этих слов он ещё несколько раз молча стукнулся лбом о пол с такой силой, что вещи, висевшие на стенах каюты, закачались, как во время сильной качки. Потом он снова вскрикнул:
– О пророк аллаха, не убивай меня!
– Разрешите справочку, – прервал его стенания перепуганный и в то же время заинтересованный Волька. – Если не ошибаюсь, речь идёт о бывшем царе Соломоне?
– Именно о нём, о презренный отрок! О нём, о Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!
– Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный, – спокойно возразил Волька. – А что касается вашего Сулеймана, то дни его ни в коем случае продлиться не могут. Это совершенно исключено: он, извините, помер.
– Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!
– Напрасно злитесь, гражданин. Этот восточный король умер две тысячи девятьсот девятнадцать лет назад. Об этом даже в Энциклопедии написано.
– Кто открыл сосуд? – деловито осведомился старик, приняв, очевидно, к сведению Волькину справку и не очень огорчившись.
– Я, – скромно отозвался Женя. – Я – но не стоит благодарности.
– Нет бога, кроме аллаха! – воскликнул незнакомец. – Радуйся, о недостойный мальчишка!
– А чего мне, собственно, радоваться? – удивился Женя. – Это вас спасли из заточения, вы и радуйтесь. А мне-то чему радоваться?
– А тому, что я убью тебя сию же минуту злейшей смертью!
– Ну, знаете ли, – возмутился Женя, – это просто свинство! Ведь я вас освободил из этой медной посудины. Если бы не я, кто знает, сколько бы ещё тысяч лет вы в ней проторчали, в дыму и копоти.
