— Какие там поэтические, — горько усмехнулась Таня, — просто сомнений много.
Дмитрий Степанович сел с ней рядом, вкрадчиво заговорил, будто хотел в чем-то переубедить ее:
— Все это у тебя от любви, я знаю. А любовь, Таня, — если, конечно, это хорошая любовь, настоящая, — как солнце; от нее лучи идут… Она дается человеку, как награда, за веру, за щедрость души…
— Ох, правда, Дмитрий Степанович! — отозвалась Таня. — Человек живет для счастья. А счастье без любви не бывает. И чтобы оно было чистым, полным, надо оберегать любовь от мелочей жизни.
— Я всегда утверждал, что грусть склоняет человека к философии, — заметил учитель.
Таня усмехнулась:
— Ну, уж философия!.. — И, понизив голос, поведала Дмитрию Степановичу: — Просто боюсь всю жизнь прожить одинокой.
— Такая-то красивая, милая?! — удивленно воскликнул учитель. — И слушать не хочу!
— А ты поменьше думай об этом, Татьяна, — вмешался в беседу Фирсонов. Приготовив вещи для погрузки, он критически огляделся, отряхнул брюки и, опускаясь на ступеньку, сказал просто и убежденно: — Выходи за него замуж, Татьяна.
Таня вздрогнула, вскинув голову, спросила с испугом:
— За кого?
Алексей Кузьмич кивнул на газету, лежащую рядом с ней:
— За него. Он тебя любит.
Таня смутилась, в замешательстве прошептала чуть слышно:
— Не знаю…
— И ты его любишь, — сказал Алексей Кузьмич.
— Не надо, Алексей, — умоляющим голосом возразила она, заволновалась, поспешно встала и ушла в сад. Захотелось очутиться одной, спросить себя: любит ли она его или… «Да что скрывать? Люблю!.. От людей можно скрыть, от себя не скроешь. Люблю!.. Но что же это такое?.. Радоваться бы надо, а мне делается страшно. Ведь мы с ним ровесники, я даже старше его на полгода… И каким-то он окажется потом?.. Теперь Люся рядом с ним. Она стала еще красивее. И поумнела, наверное…» — Она стояла под липой, положив локти на изгородь. Косые лучи заходящего солнца прощально осветили одетый в золото мир. Из открытого окна соседней дачи слышалась музыка. Звуки плыли в воздухе медлительно, ощутимо-тягучие, как бы зримые; и думалось: лови их и наматывай на пальцы, как тенета в яркий день бабьего лета. Тане хотелось плакать…
С террасы доносились невнятные голоса; Таня знала, что говорили о ней.
— Совсем недавно он был влюблен в Люсю Костромину. И как!.. — сказала Елизавета Дмитриевна, подметая пол террасы.
— Мало ли, в кого мы влюбляемся сгоряча! — ответил Алексей Кузьмич. — Была вспышка и погасла.
— Погасла ли?.. — усомнилась Елизавета Дмитриевна.
Она замела мусор в уголок, прикрыла его веником и, садясь возле мужа, высказала, как давно решенное:
— Никто к ней не будет относиться лучше Ивана Матвеевича. С ним она проживет, как за каменной стеной.
— А что, если эта каменная стена окажется со всех четырех сторон? — возразил Алексей Кузьмич, хитро прищурив один глаз от дыма трубки, потом нежно обнял жену. — Стареем, Лиза. Раньше на таких, как Семиёнов, ты глядеть не могла без гримасы, вспомни-ка. А сейчас за каменную стену потянуло, волнения пугают… Устала ты немножко, моя хорошая.
— А мы в эти годы только расцветали, — торжествующе произнес Дмитрий Степанович.
Елизавета Дмитриевна сердито сбросила с плеч руку мужа, даже отодвинулась от него и проговорила недовольно:
— Никуда меня не потянуло! Таня мне как родная сестра. Помучилась она все эти годы, хватит с нее.
— Что ты сердиться? — спросил Алексей Кузьмич. — Я только высказываю свое мнение: один живет — тлеет, другой — горит. Некоторым нравится дым, мне — огонь. И не думай, пожалуйста, что я плохо отношусь к Ивану Матвеевичу. Он честный работник, у него есть какие-то там творческие планы. Но будущее все-таки за Карнилиным. Он знает, что хочет, знает, куда идет, и идет смело, широко, и Таня должна ему помочь, окрылить, если хочешь…
Елизавета Дмитриевна усмехнулась:
— Да, да: она его окрылит, он еще знаменитостью станет, а потом бросит ее.
— Лиза, как тебе не стыдно! Подумай, что ты говоришь!..
— Он наплюет на то, что ему сейчас до нее расти да расти, а возвысится и станет помыкать ею. Знаем мы таких знаменитостей!.. Вон Дарьин… Ты с ним так же носился. А он как добился успеха, как затрубили о нем во всех газетах, так и жена ему стала немила, покрасивее нашел, — с Мариной Барохтой из механического завел роман.
— Лиза, я просто не узнаю тебя!
— О Тане я позабочусь сама, — сказала она сухо. — Я не хочу, чтобы она, выйдя замуж, мучилась.
Таня услышала, как Алексей Кузьмич неожиданно громко и настойчиво проговорил:
— Нет уж, пусть она сама решит, что ей делать! И я прошу тебя; не лезь к ней со своими советами. Она не глупее нас с тобой.
— Я знаю, что делаю, — возразила Елизавета Дмитриевна.
Таня подошла и прижалась к ней, растроганная:
— Спасибо, Лиза, ты, как мать, обо мне заботишься…
Заканчивая беседу, Дмитрий Степанович, подняв палец, произнес значительным тоном:
— А мой тебе совет, Танечка, таков; выслушай всех прилежно и реши по-своему.
— Я так и сделала, — живо отозвалась Таня, и по тому, как молодо и горячо заблестели ее глаза, Алексей Кузьмич понял, какое она приняла решение.
Теперь ни шелест листопада, ни музыка не наводили на нее уныния, наоборот, они словно подчеркивали ощущение ясности и определенности; чувство к Антону как будто укрепляло ее, обновляло.
Алексей Кузьмич вышел за калитку и стал всматриваться в сторону шоссе, не покажется ли машина.
Издали донесся глухой рокот мотора, и вскоре к изгороди подкатил грузовик. Из кабины, к удивлению присутствующих, выпрыгнул Володя Безводов.
— Чтобы водитель не плутал по дачным переулкам, я решил сопровождать его и помочь грузиться, — выпалил он, заранее предупреждая все вопросы.
Когда имущество было погружено в кузов и все было готово к отъезду, вдруг жалко стало расставаться с этим тихим, уютным уголком. Дача все плотнее окутывалась сумерками, в дальнем окошке сквозь ветви затеплился свет. Шум листопада не переставал.
На прощанье женщины посидели в беседке.
— Давно ли мы собирались здесь? Как летит время, Лиза! — проговорила Таня, но в голосе ее не слышалось сожаления, точно ей было приятно, что время так быстро летит.
К женщинам подошли Безводов и Алексей Кузьмич.
— Ты думаешь, Володя, звания передового цеха легко добиться? — спросил Фирсонов, глядя вдаль, где над сосновым бором, наливаясь темнотой, меркло небо. — Это задача тяжелая, особенно у нас, в кузнице.
— Знаю, — согласился Володя и задорно взглянул на женщин, приглашая их присоединиться к его словам. — Трудно. Но к весне мы добьемся этого звания, а то и раньше! Что я, не знаю своих кузнецов?
— Про нас, конструкторов, технологов, тоже не забывай, Володя, — заметила Елизавета Дмитриевна и встала, смахнув рукавом листья со стола.
Таня тоже встала.
— Одного твоего желания мало, необходимо желание всех, притом желание, подкрепленное делами. Так, ведь, Алексей?
— Верно, Таня, — поддержал Алексей Кузьмич. — Для начала соберите бригадиров молодежных бригад. У нас их двенадцать, целый отряд! Поговорите с ними. Пусть сами они примутся за работу как следует и тянут за собой отстающих.
— Это мы провернем, — живо отозвалась Таня; наблюдая за ней, Алексей Кузьмич отметил, что она как будто преобразилась, в ней появилось что-то решительное, смелое.
— На послезавтра у нас назначено бюро, — сказал Володя. — Вот мы их всех и вызовем.
У калитки шофер гремел ведром, доливая воду в радиатор.
К беседке спешил Дмитрий Степанович, оглашая тишину неукротимым своим басом:
— Чем объяснить ваши поступки: сначала с нетерпением ждали машину, тревожились, что она не придет, а пришла — все вдруг обнаружили пристрастие к уединению. Марш домой!
Дмитрий Степанович решил еще денек повозиться в саду. Проводив своих, он долго стоял у калитки, пока машина не скрылась за поворотом.
2
Кузнецы не знали контролера более строгого и придирчивого, чем Люся Костромина.
— Быстро насобачилась! — не без восхищения отметил Гришоня, когда она, проработав недели две с опытным контролером и освоив специальность, стала все настойчивее атаковать их бригаду.
Появляясь на работе в одно и то же время, она не спеша проходила по корпусу, тоненькая, стройная, всегда аккуратно одетая, с подобранными под косынку локонами, подвязывала фартук, натягивала кожаные перчатки — она ревниво оберегала руки от ссадин, грязи — и ждала, когда начнется пальба молотов и к ней придут детали. Люся проверяла продукцию двух бригад: Карнилина и Полутенина.
Внешне Люся была спокойна, всем она казалась выдержанной, деловой, озабоченной, — любовь к отцу, гордость и самолюбие не позволяли ей работать как-нибудь. Но никто, кроме разве матери, Надежды Павловны, не знал, что творилось в ее душе.
