— Пошто нельзя? — сказал продавец. — Могу предложить за картошку.
Тут же ударили по рукам.
И Андриан пришел домой навеселе.
— Ну, Кеша! Мы теперь с тобой при деле. Будем печки топить. Корму я тебе тоже расстарался. Спать будем на соломе и заживем мы, брат. Только вот что: мать за картошку ругать станет? Нет? Как ты думаешь? А куда денешься, понимать надо. Печки топить тоже не мужское дело, не тот род войск. Но нам с тобой никак без работы нельзя. Нельзя без нее, Кеша. Мы с тобой одной породы, выходит, оправляемся стоя, — Андриан постучал о протезы палкой.
В стайке было парко, стены и потолок окуржавели и матово светились. Пахло навозом и сушеной мятой. Андриан еще постоял, пожевал травинку и тогда уж пошел в дом. Аграфена даже не упрекнула Андриана.
— С картошкой перебьемся. Вот смотри, — она достала из-за рамки семейной фотографии деньги, облигации. — Истопничать бы погодил, Андриан. По ночам мыкаться. Охо-хо, креста на людях нет.
— Ну это ты зря. Я вроде агронома буду при овощи. Мы уж с Кехой договорились. Ну, мать, при нашем-то семействе без согласия?
— Да я разве, господи прости, — махнула рукой Аграфена. — Вот куда добро складывать, если все возьмемся за работу…
— Да еще бы сюда пару танков, вон как поля затянуло кустарником, пашни-то ситечками выглядывают — корове лечь негде.
— Еще чего не хватало, землю уродовать. Мужиков бы отпускали, вся сила в мужике, тогда и мы, бабы, в пристяжке сноровистее.
— Правда твоя, мать, ты бы мне завернула пару картошин да луковицу. Звезды на небе считать да картошку уплетать.
— Неспокойна я за тебя, Андриан, — собирая мужа на работу, вздыхала Аграфена.
— Живы будем — не помрем. — Андриан насвистывал: «Ну-ка, песня боевая, расскажи, подруга, нам…»
— В избе-то свистеть, Андриан, так деньги не водятся.
— Сами золото. Ну ты тут, мать, не переживай.
Аграфена стояла у калитки до тех пор, пока Андриан не растворился в сумерках. Он свернул в узкий проулок. В конце его могильным холмом маячило овощехранилище. Он прошел в тамбур. Малиновая дверка печки светилась в темноте, и Андриан понял, что тетка Лукерья только что оставила дежурство. Он чиркнул спичкой и поднес ее к коптилке, стоящей на ящике. Побултыхал — булькает. Фитиль вспыхнул, увял и тут же набрал силу. Прикрывая его рукой, Андриан вошел в боковую дверь. Пахнуло погребом. Градусник показывал нуль. Андриан ощупал луковицы, попробовал ногтем картошку и вышел, прикрыв за собой дверь, подбросил в печку дров, сел на лежанку. Достал кисет. Закурил. Ну вот… Теперь и при деле. Только нехорошо как-то получается. Лукерья мне и дров на ночевку натаскала, и воды в котелке оставила на чай. За мужика не считают. Вот какие пироги. Андриан усмехнулся: «Лукерья, Лукерья, выщипаны перья, а что, если я устрою механизацию, приволоку от точила ворот и поставлю вместо лебедки?»
Ночь пролетела, он и чаю не варил. Испек две картошки — одну для себя, другую — для Кешки. Утром зашел прежде в стайку. Пахло теплым стойлом. Он выпустил в ограду быка, и Кешка, взбрыкивая, носился по двору, а пока Андриан чистил в стойке, изжевал на изгороди Аграфенину юбку.
— Эх ты! Обезоружил женщину, — окармливая картошку, пожурил быка Андриан. — В чем вот она теперь… Эх, Кеша, Кеша. — А Кешка лез к Андриану в лицо и шумно дышал носом. — Тебе бы горны раздувать. Ишь, как дышишь, как паровоз. — Андриан радовался, что бычок окреп. Подбросил ему свежей соломки и пошел пить чай.
И так было каждое утро. Шло время, и за работой Андриан не заметил, как и зима склонилась к весне. Запахло талой водой на буграх. На солнцепеке топорщилась верба. Тетка Лукерья не нарадуется напарнику.
— Башковитый. Теперь что, покрутил за рукоятку, поленья и въехали. Сложил к печке и — пожалуйста, подбрасывай.
Иногда вечерком, потемну, прибежит и Аграфена. В хранилище вдвоем совсем нескучно. Андриан тогда оставлял дверку печки приоткрытой, и блики веселили стены, сам садился рядышком на лежанку. Аграфена вязала или пряла шерсть. Если б ей не на работу, то и всю бы ночь вместе коротали.
— Одной дома просто невмоготу, — словно оправдывалась Аграфена. — И как это я без тебя, Андриан, жила?
И всегда расставание их было долгим, а когда Аграфена уходила, он принимался за шило и дратву. Из войлока и ремней мастерил протез, наращивал правую руку. Сделал несколько приспособлений: крючок, вилку, ложку. Крючком он мог взять ведро, завязать узел на веревке, что-нибудь подтянуть, поддержать. Ложкой черпал из котелка в чайник воду. Поначалу расплескивал. «Как не пролью ни капельки, так и Аграфене продемонстрирую». И рука постепенно крепла, наливалась силой. И однажды за столом, когда Аграфена подала в чашке суп, Андриан незаметно под столом пристроил ложку и начал хлебать. Аграфена так и всплеснула руками…
А вот протез не получился. На нем было просто невозможно ходить: пружина стреляла и деревянная нога подпрыгивала. «Только футбол пинать», — подсмеивался над собой Андриан. Но не отступал. Нога все же сгибалась так, что можно было сесть.
— Вот так, братуха, — говорил он Кешке. — Живы будем — не помрем.
Кешка, казалось, и этому радовался. Носился по огороду сломя голову, бодал Андриана.
— Столкнешь, бесило! Ишь ты какой вымахал. Запрячь бы тебя, Кеха, а? Не возражаешь? И верно, давай робить. Смотри, Кеха, это тебе обновка, — Андриан вытащил хомут. Кешка подставил голову, позволил надеть хомут и впрячь себя в сани. Но как только санки потащились за ним, Кешка подобрал ноги и дал козла. Шарахнулся в сторону и заклинился оглоблями в калитке. Андриан принес Кешке кусочек посоленного хлеба.
Бык поначалу мелко дрожал, а потом взял хлеб.
Андриан потихоньку осадил его назад, высвободил из калитки, провел по ограде. Кешка стал ходить с санями по двору. От него шел пар.
— Эх ты, дурачок.
Кешка лизнул хозяина в нос. За этим занятием их застала Аграфена.
— Ну, Андриан, честное слово, выдумщик же ты. Отродясь не видывала, чтобы на коровах ездили.
— Да ты, мать, и не сомневайся. Это же молодчина!
Кешка наставил рог в сторону Аграфены.
— Вот те на! Корми его, а он вон как!
Когда появились на пригорках проталины и снег в лесу сник, Андриан выписал в правлении билет на порубку жердей и дров. Ему отвели делянку неподалеку от деревни, на заросшей пашне. В паре с Кешкой он навозил и жердей и хлыстов на дрова. Обнес усадьбу изгородью. Пожалуй, ни у кого такой в деревне не было. Такую же городьбу услужил и тетке Марье. Одним словом, все было сделано по-хозяйски.
О победе Андриан узнал, когда после ночевки возвращался с дровами. Еще издали он увидел флаг над правлением.
— Ну, кажется, конец! — Андриан поторопил быка. В открытых воротах стояла Аграфена. Она бросилась ему на шею, плача и смеясь. На столе стоял самовар и закуска. Андриан надел гимнастерку, приколол награды.
— Схожу-ка я в магазин, может, казенку выбросят.
Аграфена оглядела его с ног до головы.
— Ну, с богом, ступай.
На завалинке магазина сидели мужики и шумно разговаривали, увидев Андриана, тянули его за рукав. Андриан обернулся. Налили, он переложил костыль в правую руку.
— Ну, будем! С победой! — выпил одним духом. Закусил белой головкой лука с сизым топорщившимся пером.
В магазине тоже шумели, ждали машину из района.
— Андриан, наша взяла, вам полагается, — и завмаг с бабьим лицом бросился ему навстречу и выставил на прилавок поллитровку с четвертинкой. Четвертинку Андриан сунул в карман, а поллитровку, выйдя из магазина, поставил на завалинку.
Колхоз отсеялся, колхозники посадили огороды. Хозяйки в этом году раньше обычного опрокинули свои квашни кверху дном в ожидании нового урожая, а сенокосную пору тянули на подножном корму: грибы, щавель, ягоды, кто-то, не удержавшись, подкапывал молодую, величиной с воробьиное яйцо, картошку. В самый разгар сенокоса Аграфена со своим звеном метала стога на дальних утугах и ночевать не приезжала.
Андриан на главном стане отлаживал черенки к граблям, вилам, отбивал литовки, подвозил на Кешке воду. День в работе, а когда наступал вечер, хоть поезжай на дальний утуг, так тянуло к жене. В один из таких вечеров в дом влетела Нюшка.
— Дядя Андриан! Тетка Аграфена сгинула.
Андриан заметался по двору. Пока запряг быка, подъехала подвода, и привезли мертвую Аграфену. Напоролась на вилы. Двор наполнился ревущими бабами.
Хоронить ее везли на Кешке. Провожала вся деревня. К вечеру все разошлись, и Андриан остался один. Страдали в небе жаворонки. Кешка выщипывал между кустов траву. Андриан сидел на свежем могильном холмике, опустив руки и уронив голову на грудь. И никак не мог понять, как все могло случиться. Возвращался он уже поздно, не видя дороги. Кешка шел, как собачонка, по пятам.
