Редактор газеты спросил:
— Не угодно ли мистеру Тейнеру сделать заявление, которое будет опубликовано в газете?
Тейнер поблагодарил за честь, оказываемую ему, продиктовал появившемуся для этой цели сотруднику газеты благодарность за прием, за предоставленные ему широкие возможности знакомиться с жизнью советской деревни и, наконец, за проводы и надежды, которые он пока — еще не оправдал.
Вскоре объявили посадку на самолет. А через несколько минут большая стальная птица поднялась в синеву, и на душе у Петра Терентьевича стало немножко грустно.
Месяц тому назад он ожидал Тейнера с опаской, а теперь, столкнувшись с ним и попривыкнув к нему, он сожалел, что месяц пролетел так быстро. Так быстро, что он не успел сказать Тейнеру и десятой доли из того, что следовало бы гостю увезти в Америку.
Впрочем, кто может знать, как воспользуется Тейнер и тем, что приобрел в Бахрушах? Ведь он все-таки зависимый человек.
Все же нужно надеяться на лучшее. Надеяться, но… не обольщаться.
В жизни случается всякое…
С дороги, а потом из Нью-Йорка пришли в Бахруши веселые телеграммы о благополучном прибытии Тейнера и благодарности от всей его семьи за вкусные подарки. О Трофиме — ни слова, ни намека.
Один он летел в Америку или вместе с Тейнером — неизвестно. Впрочем, не все ли равно? Тейнер напишет об этом в письме.
Но письмо от Тейнера не приходило.
Время шло, и почтальонша Ариша неизменно сообщала:
— Из Америки ничего.
Щедрая осень уже подводила предварительную черту итогов года. Бахрушин по вечерам, запираясь с бухгалтером, подсчитывал предстоящие затраты по переселению на Ленивый увал. Хотелось как можно скорее вложить в дело свои и железнодорожные миллионы.
Днем и ночью на Ленивом увале шла стройка. Строили пришлые и свои. Все, начиная с главного агронома Сметанина и секретаря парткома Дудорова, хоть по два часа да работали на увале.
Дом приезжих стал конторой строительства. Как будто и не жили в нем гости из Америки. Только тесовый туалет с архитектурными излишествами в виде вырезанных петушков и деревянного кружева давал повод бахрушинским острякам для соленых шуток о том, что на родной земле Трофим все же оставил кое-что, являющееся самой короткой характеристикой его личности.
А Тейнер продолжал хорошо звучать в Бахрушах. И не только фотографическими снимками, раздаренными в колхозе, не только памятными встречами, но и своим именем. «Тейнером» почему-то называли теперь большегрузный прицеп для бревен. Прозвище «Тейнер» получил пришлый проворный каменщик-весельчак. «Тейнером» называли и киносъемочную камеру, которую он подарил Андрею Логинову.
Приезд американских гостей, казавшийся еще недавно событием, стал теперь маленьким эпизодом жизни колхоза.
Строительство закрыло все.
Строительство живо касалось всех и каждого. Строились и перестраивались заново перевозимые на увал жилища людей. Не обошлось и без драм. Бахрушинцы хотя переезжали всего лишь на другой берег Горамилки, но покидали привычные дворы, где жили многие годы их отцы и матери, деды и бабки. Каждый куст, камень, колодец на дворе вдруг становился дорог.
Мало ли что в Новом Бахрушине будут на улицах водоразборные колонки, а по желанию можно провести за свой счет воду в дом: люди привыкли к вкусу воды из своего колодца. Ломка русской печи — большое событие. Дедушка спал на ней. Мальчиком или девочкой играли они на печке в студеные дни. А теперь кирпичи да мусор.
В городе с легкой душой меняются обжитые старые квартиры на новые, а в деревне возникает масса подробностей, заставляющих не только вздыхать, а иногда и выть на всю улицу, оплакивая старую, съеденную зеленым мхом, лишайником тесовую крышу.
До Тейнера ли теперь, тем паче до Трофима ли.
Но памятная всему миру поездка Никиты Сергеевича Хрущева в Америку естественно и неизбежно заставила досужую молву вспомнить и о Трофиме и о Тейнере.
Бахрушинцы, как вся страна, в дни пребывания Никиты Сергеевича в США не выключали приемников, не пропускали телепередач. Великие надежды на укрепление мира, жившие в каждом доме, радость, вызванная успехами выступлений посланца Советской страны, переполняли сердца миллионов людей.
Петр Терентьевич, вникая в слова известий по радио, сообщений газет, проверял свое недавнее поведение и отношения с Тейнером и Трофимом. Был ли он в масштабе своего колхоза и в своих разговорах и в своих поступках на тех же принципиальных позициях, на каких находится товарищ Хрущев в масштабе Америки и Советского Союза?
Пусть ферма Трофима и родной колхоз Петра Терентьевича малые крупицы по сравнению с США и СССР. Но природа этих крупиц та же, что у государств, к которым они принадлежат.
Масштаб разный, а суть одна.
Проверяя свои действия, поступки, разговоры, Бахрушин не находил упреков себе. Это его думы, его желания звучали теперь в Америке. Пусть он не посмел бы и не сумел бы так прямо и смело все это выразить, пусть даже некоторых мыслей и намерений не было в его голове, но теперь, слушая и читая сказанное Никитой Сергеевичем, он видит, — что все это продолжает его суждения и взгляды. И невелика важность, что он сам не додумался до многого, важно то, что он может все это — теперь считать своими убеждениями — и не по одному лишь высокому доверию, а по внутренним порывам всего своего существа.
Америка для Бахрушина теперь была населена Тейнерами и Трофимами. Пусть эти Тейнеры и Трофимы не на одно лицо. Одни — недозревшие Тейнеры, а другие — уже оставившие позади во взглядах на жизнь, — того Тейнера, который ему знаком, Трофимы тоже представлялись ему разными как по уму, так и по капиталам, но все они замешены из едкого теста и заквашены на одной и той же опаре. Трофимы представлялись Бахрушину репьями или крапивой, которым все равно, из какой земли сосать соки, им нет дела до того, где росли их предки. Крапива бессовестна и нахальна. Она может расти даже на крыше. Лишь бы там была горсть земли или даже пыли.
Бахрушин, может быть, и не вспоминал бы о Трофиме, не его беспокоило, что тот сбежал, не только не простившись, но даже не написав благодарственного письма из Америки, хотя бы для формы. И если он этого не сделал, значит, увез камень за пазухой. И, может быть, теперь, в дни приезда главы Советского правительства в Америку, какая-нибудь злая сила может вытащить Трофима на какую-нибудь встречу, и он, продажная душа, выищет самое худое о Бахрушах. Хоть бы тот же, ныне снесенный, старый коровник с лозунгом «Перегоним Америку». Или босого Тудоева, вздумавшего косить перед аппаратом… Вот тебе и наглядные картины колхозного строительства первого года семилетки! Ничем ведь не брезговали прислужники «холодной войны», когда пытались омрачить успех товарища Хрущева в Америке.
Подобные предположения сгустились еще более, когда пронесся слух, а потом позвонил Стекольников о том, что Тейнер мелькнул на экране телевизора. Он аплодировал Никите Сергеевичу вместе с жителями Нью-Йорка, приветствовавшими посланца мира.
Значит, мог там быть и Трофим… Но предположения не оправдались.
И все-таки Петр Терентьевич Бахрушин в конце концов оказался прав в своих подозрениях. Волк остался верен себе.
Когда первый ранний снежок, падая на талую землю, пугал зимой, забеливая поля, лес и крыши, пришло письмо из Америки. Его принесла Ариша и без обиняков сказала:
— Волк подал голос…
Это письмо, как и первое, было напечатано на пишущей машинке. Но на другой, хотя также по всем правилам и без ошибок.
Вот оно:
«Октябрь 31 дня 1959 года.
Город Нью-Йорк.
Когда ты, проклявший меня брат, и ты, дважды обманутая мною первая и последняя жена Дарья Степановна, получите это письмо, меня уже, наверно, здесь не будет.
Ты добился своего. Теперь в моей душе пусто, как в старом погребе. Я расстался с чертовой мельницей, где черти проигрывают друг друга в карты, но я не вышел из игры стриженым дураком и рассчитался со всеми сполна и в полную силу. И, само собой, с Тейнером.
Тейнер не схотел мне отдать половину того, что он должен был получить за меня, и за мою встречу с тобой. Но я не из тех котят-подслепышей, которых можно обсчитать хотя бы на один цент. Я заявил шефу компании о своем отказе признавать правдой тейнеровское «аллилуйя» и прославления колхозу имени Двадцать первого съезда Коммунистической партии, которой Тейнер, может и не сознавая того, присягнул на воскресной гулянке в дальнешутемском лесу под влиянием водки и своего друга по реке Эльбе, коммуниста Стекольникова Ф. П.
Пожалевший половину своих доходов Тейнер потерял все. С него стали взыскивать задатки, которые он нахватал перед поездкой в Россию, и заставили книжку о Бахрушах написать меня. А так как я книг никогда не писывал, то ее написал другой человек с моих слов.
