На третий день наши бомбометы, или «лягушки», как их звали в армии, всадили три снаряда в немецкое расположение.
Тотчас немецкие бомбометы выпустили три снаряда в нас. Один разорвался у самого края рва, где лежали убитые.
Стрельба шла по утрам. Ее вели артиллеристы, но, мишенью служила пехота.
Это вошло в ежедневный обиход. Утром нам приносили хлеб и ведро кофе. Кофе успевал остыть, со стен прохода в ведро осыпалась глина. Ровно в девять утра разрывалось по три снаряда с каждой стороны.
— Пробило девять! — говорили мы.
— Ничто не приносит столько пользы организму, как регулярная жизнь, — объяснял Пузырь. — Доктора очень хвалят!
Во время стрельбы мы сидели в тошнотном ожидании смерти и однообразно ругали артиллеристов за то, что они устроили себе из нас ярмарочный тир.
— Артишоки могут быть спокойны! Первый, кто мне попадется, узнает, что я о них думаю, — обещал Лум- Лум.
Немецкие посты в одном месте проходили совсем близко от нас.
Однажды мы услышали пение.
— Фрицы песни орут, а мы молчим, как лопухи, — угрюмо сказал Незаметдинов.
Напруживая жилы на шее, он тотчас запел:
Тула дуло первернула,
Назад козырем пойшла.
Тогда из немецкой ямы прилетели русские матюки. Немного, всего два, да еще с нечистым выговором, но понимающие сразу их узнали.
Незаметдинов замер.
— В чем дело? — спросил Лум-Лум. — Чего он испугался?
Незаметдинов не испугался, он замер от радости. С несвойственной ему живостью наколол он на штык пробегавшую крысу и, раскачав, швырнул ее немцам, одновременно извергая многоэтажную, сложную и витиеватую русскую брань. Незаметдинов необычайно развеселился, когда от соседей прилетело ответное приветствие: крыса в сопровождении соленой ругани. Незаметдинов почувствовал себя как дома.
— Балуются парни! Вон чего загибают! — сказал он, смеясь.
— Пся крев! — кричал тонкий голос из окопа. — Холера!
В немецком окопе сидели поляки. Это открытие внесло большое разнообразие в нашу жизнь. С этих пор, когда надоедало играть в карты или в сотый раз рассказывать друг другу надоевшие истории, мы переругивались с людьми из немецкой ямы.
Все — и Лум-Лум, и Пузырь, и Карменснта, и Kолючая Макарона — учились у меня и Незаметдинова ругаться по-русски. Коверкая язык, каждый соответственно своему национальному акценту, они переругивались с немцами. Это развлекало.
Из немецкого окопа швыряли крыс и тоже ругались, но чаще по-польски.
2
В тыловой деревне, куда роту уводили на отдых, наша компания завела знакомство с одной рыжей огородницей. Муж ее уже третий год шатался по фронтам. Мадам Зюльма, молодая, крепкая и красивая женщина, бедствовала: огород зашвыряло снарядами, пособия от муниципалитета не хватало. Мадам Зюльма занималась рассылкой писем. Она бомбардировала ими мэра, префекта, командира полка, в котором служил муж: она требовала увеличения пособия. Ответа она не получала.
Последнее письмо, которое я писал под ее диктовку, было адресовано военному министру.
— «И того уже вполне довольно, — диктовала мадам Зюльма, — что моему мужу, Алоизу Вассуань, сорок два года, а его нет дома. Я нахожу, что пора кончать. Если в течение месяца я не получу удовлетворения, я напишу моему мужу, Алоизу Вассуань, в полк и заберу его домой, будь что будет. Так, господин министр, я решила. Говорят, на военных заводах женщинам платят по двенадцать франков в день за выделку снарядов. А моему мужу, Алоизу Вассуань, теперь платят одно су в день за то, чтобы получать снаряды в морду. Я считаю, что разница чересчур велика. Вчера, когда я была в церкви, я официально вверила себя святому Мартэну, покровителю огородников, и своего мужа, Алоиза Вассуань, я также официально вверила святому Мартэну. Это письмо я поручаю, господин министр, святой Варваре, чей праздник наступает завтра, и надеюсь, что вы поймете, господин министр, что у меня только одно слово, но твердое, и что если не будет увеличено пособие, я заберу своего мужа, Алоиза Вассуань, из полка, и будь что будет».
Мадам Зюльма вывела под письмом свою подпись, что стоило ей немалого труда. Когда прошли все сроки, а письмо осталось без ответа, мадам Зюльма озверела. Она поносила правительство и парламент, которые, как она выражалась, «только и хороши, чтобы затеять несчастье, но не способны положить ему конец». Она собирала вокруг себя кучки женщин и говорила им, что женщины должны перестать рожать, так как дети уже не принадлежат матерям, а принадлежат черт знает кому, кто пихает их в огонь.
— Вот уже забрали семнадцатилетних! Когда на войну угоняли отцов, эти малыши едва успели побывать на первом причастии. А теперь уже их тоже берут! Лучше разводить крыс, чем ребят! Крыс я по крайней мере сама бросаю в огонь, а детей бросают в огонь другие!..
Мадам Зюльма кричала, что война нужна только людям, которые имеют чин не ниже генерала и живут не ближе тридцати километров от фронта.
— Солдатам и огородникам, — говорила она, — война не нужна! Я всю жизнь мечтала иметь сережки с голубыми камушками, и не имела, и обходилась. Обойдусь и без Эльзас-Лотарингии.
Мадам Зюльма стала привлекать к себе внимание. Но когда однажды к ней заглянули ван дер Вааст и ван дер Нээст, бельгийские таможенники не у дел, о которых все знали, что они негласно несут у нас полицейскую службу, она их так встретила, что оба поспешно ретировались, сопровождаемые хохотом ребят, женщин и группы тюркосов, которые на огороде мадам Зюльмы грелись на солнце.
Для поправления дел мадам Зюльма стала торговать вином.
Скажу без ложной скромности, что мы, наша рота, особенно гарнизон поста № 6, пользовались особым расположением мадам Зюльмы.
— Вы в Легионе еще большие дураки, чем все прочие, — говорила она. — Я считаю, что даже французу незачем было соваться на эту проклятую войну, если он всего лишь огородник. Но чтоб поперли иностранцы, да еще добровольцами, — этого я совсем себе не представляю! Вот вы, мсье Самовар! Неужели вы действительно полезли в огонь по своему желанию? Ваша мама могла бы зарабатывать большие деньги, если бы показывала такого дурака в цирке!
Я был в дружбе с поваром и получал у него кое-какие продукты. Немного мы прикупали. Мадам Зюльма готовила нам необыкновенные супы из лука и сыра. Она ела с нами, мы пили вино, напивались все вместе, пели песни и целовали ее.
Вскоре батальон знал, что в переулке Гамбетты, позади мэрии, в домике, перед которым растут три каштана, живет некая мадам Зюльма, которая принимает солдат. В деревне стали худо говорить о ней.
Но у мадам Зюльмы были свои взгляды.
— Да! Да! — кричала она. — Я становлюсь шлюхой! Все женщины должны делать то же самое! Стыдно пускай будет тем, кто сидит в Париже во дворцах и вертит ручку шарманки. Им пусть будет стыдно! Они обратили мужей в пушечное мясо, а жен и невест в мясо постельное. Я, мадам Зюльма Вассуань, которая никогда и не думала делать глупости ни с кем, кроме как с моим мужем, Алоизом Вассуань, я становлюсь шлюхой! Бедная Франция!
Лум-Лум особенно прочно утвердился в доме мадам Зюльмы. Сначала. он работал на огороде, потом стал делать мелкие плотницкие починки, потом стал ходить в доме без куртки, как хозяин. Одновременно мадам Зюльма перестала подпускать к себе близко кого бы то ни было. Теперь она торговала только вином.
Однажды Лум-Лум пришел от Зюльмы под утро, плюхнулся на солому рядом со мной и шепнул:
— Самовар, ты спишь? Я принес кое-что для чтения.
Он сунул мне в руку небольшую бумажку.
— Прочитай! Зюльма говорит, солдаты непременно должны это читать.
Вот что было написано на бумажке:
«Товарищи! В России революция. Солдаты бросают оружие и говорят своим генералам: „Воюйте сами, нам война не нужна“. Товарищи! Следуйте примеру русских товарищей. Это не ваша война, вам она не нужна. Время болтовни прошло. Пора действовать. Бросайте оружие. Кричите: „Долой войну и да здравствует мир!“»
Внизу была подпись:
«Рабочий и солдатский комитет борьбы за мир».
— Где ты взял, Лум-Лум?
— К Зюльме приходил какой-то артиллерист. Он только что из Парижа, из госпиталя. Говорит, в Париже на вокзале раздают это солдатам, которые, едут на фронт. В поезде тоже были расклеены такие бумажки, но жандармы сдирали их. Скажи мне, что это значит? Опять нам кто-то мозги забивает? Или как? Что это за «Рабочий и солдатский комитет»? Опять генералы и миссионеры? Или кто? А самое главное — расскажи мне правду, почему тут сказано: «Следуйте примеру русских товарищей»? Что это за пример? По-моему, эти бумажки подсовывают немецкие шпионы. Расстреливать бы надо за это…
На следующий день, когда мы уже сидели в посту № 6, Лум-Лум заставил меня прочитать немецкую газетку, в которую была завернута очередная крыса, брошенная нашими соседями.
