был длинный, не по росту, кожух, на плечах—верблюжьего цвета башлык и неизменная кубаночка в руках.
Остановившись, он перекрестился и зевнул. Потом спохватился, прикрыл рот рукой и переступил с ноги на ногу. Нюра кашлянула, чтобы привлечь его внимание. «Пусть меня видит,— подумала она.—Если что—скажу тетке: «Не верите, что была в церкви? Спросите Федьку Тарапаку».
Федя ее не сразу узнал, а узнав, улыбнулся, подошел и стал рядом.
— Молишься?—тихо спросил он.
Нюра пожала плечами. Он понял, что вопрос вышел не совсем удачным. Смутился, поднял глаза к потолку. Немного спустя снова заговорил:
— Что тебя не видать?
— А тебе зачем?
— Так... Просто...
Нюра скрыла улыбку.
— Тебя тоже не видать.
Стоявшая рядом старуха укоризненно погрозила пальцем, и они умолкли. Но Феде было скучно молчать. Осторожно, чтобы никто не услышал, он опять сказал:
— А на Мишку я до сих пор злой. В классе не разговариваем.
Нюра сделала вид, что не слышит. Он подождал и, улучив минуту, шепнул ей на ухо:
— Давай выйдем из церкви.
Нюра отрицательно покачала головой. Ей совсем не улыбалось выходить с Федей. «Вот пристал»,—подумала она и, подавшись немного в сторону, притворилась усердно молящейся. Потом незаметно продвинулась вперед и постепенно затерялась в толпе. «Да где же Даша? — встревожилась она и стала оглядываться по сторонам.—Неужели не пришла?». Вдруг ее кто-то тронул за руку, она оглянулась: Даша стояла возле.
— Пойдем,—показала она глазами на дверь. Нюра молча кивнула, и они вышли из церкви.
Туман рассеялся, но на улице стало еще темней, только в стороне от площади, в здании станичного правления, светились два окна да возле лавки Мозгалева тускло мерцал покосившийся керосиновый фонарь.
Они обогнули церковь и утонули во мраке черных безлюдных улиц. Шли быстро, изредка переговаривались. Нюра сказала:
— Ко мне в церкви Федька прицепился.
— Он хлопец ничего... Теперь уже не так за кадетов стоит. Они у его батьки коня забрали, так он на них обижается.
— А Оля зачем в станицу вернулась?
— Дело есть.
— Да ты объясни.
— Сейчас узнаешь...
Добравшись до двора бабки Акимовны, они внимательно посмотрели вокруг. Нигде ни огонька—ни на земле, ни в небе. Бесшумно перелезли через плетень. Даша взяла Нюру за руку и повела за собой. Вскоре они очутились в темном сарае.
Нюра сказала:
— Ты как колдунья какая.
— Я и есть колдунья,—тихо засмеялась Даша,—вот заворожу тебя сейчас и сделаю курицей.
Послышались чьи-то шаги.
— Олька!—невольно вскрикнула Нюра и бросилась к дверям.
Подруги обнялись, долго всматривались друг в друга. Потом рассмеялись обе.
— Вот обрадовались! Не шумите!—ласково остановила их Даша,—давайте лучше сядем.—И, опустившись на связки сухого камыша, заторопила Олю:
— Говори, а то надо пораньше домой вернуться. Маме опять плохо.
Оля заговорила не сразу. Она, как и Даша, опустилась на камыш, подождала, пока усядется Нюра, и, придвинувшись к ней, начала:
— Слушай: и мой отец, и твой, и дашин у красных... Степа—сирота, он сам красный...
— А чего же он не пришел?—вдруг вспомнила Даша.—Может, еще придет...
Оля обратилась к Нюре-.
— Нам сейчас плохо здесь всем. Дашину мать избили, многих избили... И казнили многих. А над тобой в школе девочки смеются, издеваются. Я ведь знаю, мне Даша все сказала. Видишь, Нюра, а ты меня раньше не слушалась. Говорила тебе— не дружи с Лелькой. Она над твоими башмаками, платьями всегда смеялась, а ты, дурочка, и не видела...
— Так что? Ты меня теперь попрекать начнешь? Для того и позвала сюда? — заволновалась Нюра и встала.—Сама знаю... Что тебе от меня надо?
— А ты не обижайся. Я тебя вовсе не попрекаю. Так, к слову пришлось...
Даша покачала головой:
— Ох, и горячка! Чего вскочила?
Нюра продолжала стоять. Даша тревожно посмотрела на нее, взяла ее за руку и усадила на место.
— Жила я в городе у родственников Акимовны,—продолжала Оля.—Не знаю, что и рассказать тебе... Там, в городе, такое делается! Что ни ночь, то выводят людей на Кубань и рубят над кручей... Есть там, в городе, внучка Акимовны Таня. Молоденькая, лет семнадцать ей. Такая хорошая. Она меня познакомила с хлопцами, с девчатами... Знаешь, кто они?
- Ну?
— Нюрка, только смотри: что я буду тебе говорить—ты никому не болтай.
— Она не скажет,—уверенно ответила за нее Даша.—Говори все.
— Эти хлопцы и девчата... Они... комсомольцы. Поняла?
— Поняла. Дальше!—не терпелось Нюре.
— Ну, так вот... Я теперь так рада, так рада! И не страшно мне вот даже столечко,—она показала кончик пальца.—Как рассказали они мне про то, про другое, да как походила я с ни-110
ми... Ночью раз целую кошолку наганов несла... ей-богу, девочки, иду прямо по главной улице, кругом фонари горят, офицеры туда-сюда ходят, а мне хоть бы капельку страшно было. Только одно и думаю: как бы не узнали, как бы мои наганы не пропали! Потом сама удивлялась: отчего не страшно? Если бы я еще была храбрая, а то я совсем не храбрая. Ночью лежу, где-нибудь стукнет, а я уже вскакиваю. А здесь, ну прямо удивительно, как я не боялась...
«Может быть, и я не побоялась бы,—задумалась Нюра.—Не знаю...»
— Ну, вот, слушай,—еще тише заговорила Оля,—познакомилась я с теми комсомольцами. Таня—она тоже комсомолка. Как начнет рассказывать, так глаза у ней делаются ясные-ясные. Я раз спросила: «Отчего у тебя такие глаза?», а она говорит: «Не знаю. Какие такие глаза?» Ну, ей не видно какие глаза, а я вижу. Я б теперь сроду не бросила комсомол. Мне и папу жалко, и всех жалко. Папа мой все время на фронте был, с белыми дрался, его ранили.
Нюра внимательно слушала и, когда Оля умолкла, спросила: — Вот это ты мне и хотела сказать? Затем и звала?
— Да. И еще я хотела спросить тебя: хочешь быть с нами?
Нюра посмотрела на Дашу. Та смутилась и в свою очередь 'спросила:
— Ну как, Нюра? Будешь?
— А ты как? — снова вспыхнула Нюра. — Думаешь — я дурочка, ничего не вижу? Думаешь, не понимаю, что вы с Олей заодно? Зачем вы от меня скрывали? Ты ж тоже комсомолка. Что я, не вижу? И Степа, наверное, тоже. Не могла мне сразу сказать... Вам люди набрехали, что я Рыбальчиху выдала, так вы мне теперь не верите. Да? Не верите?
Она быстро пошла к дверям. Даша вскочила, преградила ей
