на Саяпина, с Саяпина на меня. Старик тихо сказал ему что-то. Парень задышал еще сильнее и выпрямился. У него был вид человека, который получил единственный шанс в своей жизни и не хочет его упустить.
— Здра-в-ствуй-те, — вдруг с усилием выговорил парень и задышал еще сильнее.
— Скажи ему, — обронил Рулев. — По-моему, он тут всем и заправляет.
Саяпин заговорил.
Парень кивал головой. Саяпин все говорил. Парень кивал головой. Потом он сунул руку за пазуху и вытащил… мои сигареты и, небрежно щелкнув, прикурил от моей зажигалки и небрежно оперся на локоть — крепкий зверь в мехах.
Саяпин вдруг охнул и засмеялся каким-то клохчущим смехом.
— Уже! Отнял! Кровь! Вот что значит кровь, — сквозь смех простонал Саяпин. Я отвернулся.
Саяпин снова заговорил, и парень ответил ему кратко тремя тыркающими резкими словами.
— Он согласен. Все согласны, — торжественно объявил Саяпин. Парень с жадной заинтересованностью смотрел на Рулева. Кеулькай снова закурил свою трубку. У него был вид человека, измученного неизвестной болезнью, и вот теперь ему объявили, что у него рак. Дочь Кеулькая все так же безучастно смотрела в долину.
— Иди, посмотри оленей, — сказал Рулев Саяпину. — Оцени их примерно и прикинь, сколько. Хотя бы с точностью до сотни.
— До десятка угадаю с первого взгляда, — громко ответил Саяпин и тут же обратился к сыну. Тот с готовностью вскочил, метнул только взгляд на отца, на Рулева.
Они ушли. Парень был на голову выше отца и, пожалуй, шире в плечах, хотя Саяпин был куда как кряжист.
— А ты, филолог, топай к вертолетчикам. Скажи, что задерживаемся. Что так надо.
От вертолетчиков я вернулся с бутылкой авиационного бензина. Мне налили ее из отстойника. Я все же надеялся, что зажигалка будет у немого эвенка. Так я хотел, и так должно было быть.
Солнце село ниже. Похолодало. Перистые облака разошлись, и от них остались лишь тонкие белесые ниточки. Рыжая тайга под нами потемнела и стала похожей на старое золото.
Саяпин с сыном вернулись возбужденные. Ну, возбуждение молодого Кеулькая было можно понять. А Саяпин?
— Не олени, а кони! — издали крикнул он. Подошел к Кеулькаю и покровительственно похлопал старика по плечу. — Ну, силен! Ну, специалист. Таких мамонтов вырастить. Все как гвардейцы.
Кеулькай даже не шевельнулся.
— Тысяча четыреста штук, торжественно сказал Саяпин Рулеву. — Высшая кондиция. Высшая категория. Вот так!
— Надо, чтобы кто-то из них, или отец, или сын, полетел с нами, — сказал Рулев. Он сидел, сгорбившись, и обдумывал что-то свое. — Документы на покупку оформить надо. Бригаду оформить надо. Скажи, что доставим обратно с товарами.
Саяпин сказал.
Молодой Кеулькай тревожно выпрямился, и на лбу у него выступил пот. И тут же он трижды кивнул. Дочь Кеулькая стала что-то монотонно перечислять. И старик безучастно обронил несколько фраз.
— Заказы дает. Говорят, что будут ждать на этом же месте, — торжественно объявил Саяпин.
Зажигалку я так и не забрал.
В вертолете молодой Кеулькай сидел безучастно и неподвижно. Чего-чего, а гордости у него хватало.
В правлении я был свидетелем того, как на счет бригадира Кеулькая было начислено двадцать семь тысяч рублей в новых деньгах.
Двести рублей молодой Кеулькай получил наличными и отбыл в сопровождении Саяпина с грузом муки, ситца, чая, сахара, конфет, табака, папирос, винтовочных патронов. Я научил его обращению с зажигалкой и передал через Саяпина, что принадлежит она немому пастуху Эму. Ему же я послал блок сигарет «ВТ». Одним словом, осчастливил.
* * *
Как раз выяснилось, где Лошак раздобыл спирт. Так это происходило. Еще весной, когда мы ездили в стадо, Саяпин отправил с Лошаком четыре шкурки пыжика, которые он взял у пастухов. Три шкурки Лошак должен был запаковать, надписать адрес и отправить в Геленджик знакомой Саяпина. Одна шкурка шла Лошаку в качестве гонорара. На нее он и выменял спирт у нашего завхоза — майора-отставника. Из одной шкурки как раз выходила одна шапка. Пыжиковая шапка в те времена стоила семьдесят рублей. Не мог майор устоять.
— Если. Еще раз. И никакой Лажников тебе не поможет, — сказал Рулев Саяпину. — Ты мужик битый. Я знаю. Но я тоже битый. Ты крепкий. Но я тоже крепкий. Помни.
— А мать его перемать! — возмущенно ответил Саяпин. — Ну, свихнулись нынче все на этих мехах. Бабы. Юг. Обещал я прислать. Мне эти бабы еще пригодятся, еще я живой. Пропади оно пропадом! А мне не грози, директор, не надо.
Было все это в нашей комнате, и Рулев сидел, уставившись в единственное окно, а Саяпин с шумом пил чай.
— Мне эти меха только одно место подтирать, — сказал, уходя, Саяпин. — На кой они мне нужны? Кому обещал, выслал, а так… я на них на всю жизнь насмотрелся.
— Пиши объяснительную, — сказал Рулев майору Федору Филипповичу. — Как обменял шкурку, как из-за этого погиб человек.
— Не буду, — сказал кладовщик. — Не буду.
Было видно, что он отчаянно трусит, и еще было видно, что он крепко округлился и посвежел в родной атмосфере накладных, фактур и отчетных ведомостей.
— Не будешь — передам дело в суд, — сказал Рулев.
Майор сел и написал.
«Мною был произведен фактический обмен 1 (одной) бутылки спирта на 1 (одну) шкурку пыжика, которую мне предложил вездеходчик совхоза Глушенко А. А.».
Подпись.
— А почему не написал, что из этого получилось? — спросил Рулев.
— А я мог это знать? — резонно возразил майор.
— Тогда поставь дату, когда был произведен этот фактический обмен, и подпишись.
— Уволюсь, — сказал майор, выполнив требование Рулева.
— Не-е! — усмехнулся Рулев и повернулся к нему от своего излюбленного оконца. — Не дам я тебе уволиться.
— Почему? — испуганно спросил майор.
— Во-первых, ты у меня на крючке. Значит, воровать будешь с оглядкой. Во-вторых, здесь у меня твой брат, который тебя насквозь видит. Он об этой бутылке и о том, что ты ее дал, сказал четыре месяца тому назад.
— Мишка! — с ненавистью произнес майор.
— Ну и, в-трётьих, ты отлично знаешь, что такую хлебную должность тебе в этих краях нигде не добыть. Контингент, Федор Филиппыч, у меня в основном со странностями. Алкоголика ставить завхозом я не могу. Ты у меня будешь завхозом. Понятно?
— Грубить-то зачем? — вздохнул майор. — Ну, дал слабинку. А кто ж его знал, что будет? А кто ж ее не дает, слабинку-то?
— Такие вещи учительница начальных классов знает, — ответил Рулев, и голос у него был жесткий. — Мы взрослые мужики. И обязаны думать как взрослые мужики.
* * *
Получилось так, что первым реальным продуктом, который выдал внешнему миру оленеводческий совхоз Рулева, оказалась рыба. Рыбу
