— Не «ить», а «ведь», — сам просил напоминать.
— Ну, ведь… Отец от этих яблок да слив небось в доход уже рублей пять с четвертаком засчитал… А что такое пять рублей? Горпина-побирушка за неделю больше насобирает.
— От книжек этих, — Алена кивнула головой на журнал, ты больно умен стал. Отмер на ветряке делают — не по-твоему, косарей отец нанимает — не по-твоему, землю скупает у казаков — не по-твоему, торгует в лавке — тоже не по-твоему. И порядки все устроены не по-твоему.
— Будет по-моему!
— Когда же это будет, интересно знать?
— Этого я не знаю. Но я добьюсь своего, ручаюсь головой. Да мне беспокоиться нечего — со мной отец все одно не сладит. А вот по-твоему наверняка не будет.
Алена насторожилась, а Яшка, помолчав, продолжал:
— Про Левку говорю. За эту вашу любовь отец арапником тебя отстегает, на том все и кончится, а отдаст за какого-нибудь пьяницу, родом из этих самых богачей и из такой же чиги[1], как и мы.
Лицо Алены зарделось, черные брови нахмурились. Она встала, выпрямилась — невысокая, крепкая, сердито блеснула глазами.
— Пускай лучше беспокоится о своих племенных кобылах, а о себе я сама позабочусь. Тут-таки будет по-моему! — самоуверенно отчеканила она и, поправив кружевную косынку, ушла, гордо подняв голову.
— Ловко отбрила. С такой и поп не сладит. Вся в братца, — с усмешкой проговорил Яшка и, вздохнув, стал перелистывать журнал.
Послышался и скоро затих шум лобогрейки. Со двора донесся властный голос отца: «Где Яшка?»
Яшка посмотрел в сторону двора и со злостью бросил журнал на скамью.
Велев работнику Семке поставить лошадей в конюшню, Нефед Мироныч снял пиджак, бросил его на сиденье и принялся вытирать и смазывать лобогрейку.
К нему подошла полная, с белым добродушным лицом жена — Дарья Ивановна.
— Да ты хоть переоденься! Тронешься об мазило лампасами, тогда их не отстираешь. Вот приспичило человеку, прости господи! — голосисто заговорила она и, взяв пиджак, осмотрела его.
— Ну, и черт с ними, добро какое, лампасы! Была б машина в исправности, она на сто штанов заработает, — ответил Нефед Мироныч, на корточках обходя машину и вытирая ее… — Где Яшка?
— Да не чертыхайся ты, ради небесного! Люди отполудновали уже, а тебя все носит с ней!.. Борщ перестоялся, давайте обедать.
— Иди до борщей своих — это твоего ума дело!.. Где Яшка, спрашиваю?
— В саду.
Дарья Ивановна печальными глазами посмотрела на красную, в складках, шею мужа, на широкую спину его и неторопливо пошла в дом: «Теперь всех замучит с этой своей машиной».
Яшка сидел на скамье и думал о своем. Давно у него пошли нелады с отцом, и теперь редкий день они не ссорились. Началось это с лавки. Яшка самовольно пустил в продажу ситец на копейку дешевле, чем назначил Нефед Мироныч, рассчитав так: дешевле продашь — товар разойдется быстрее и не будет лежать в лавке мертвым капиталом Однако Нефеду Миронычу некуда было торопиться. «Не хотят покупать у меня, пускай едут к купцам за семь верст киселя хлебать, — говорил он Яшке. — Наживи свою лавку, тогда и распоряжайся, можешь тогда хоть даром товар раздавать».
Новую партию мануфактуры Яшка продал, как велел отец, но просидел в лавке три недели. Тогда он подсчитал: если бы товар продать за неделю, то затраченные на него деньги могли бы сделать новых два оборота и принесли бы лишнего дохода не меньше сотни рублей.
Нефед Мироныч хмуро выслушал его и подумал: «Умен башкой, паршивец, но своевольничать я тебе, сынок, не дозволю». И сказал Яшке, чтобы делал, что велят. Тогда Яшка стал тайком от — отца прикупать товар, а лишнюю выручку прятал в амбаре, в зерне. «Раз я не имею прав распоряжаться в этой лавке, будем собирать на другую. На магазин», — решил он. С этих пор все думы его были направлены на то, чтобы побольше украсть у отца. Трудно это было сделать, потому что Нефед Мироныч отлично знал все цены, но Яшка и тут нашел выход: он стал покупать товар подальше, чтобы не узнал отец — в Ростове, в Таганроге, Мариуполе, и много ли, мало, а рублей пятьдесят с партии всегда имел.
Так шло время. Нефед Мироныч обратил внимание: сын его что-то вовсе перестал интересоваться хозяйством и уж очень пристрастился покупать товар. Он повидал знакомых купцов, узнал, в чем дело, и Яшкиной коммерции пришел конец. Теперь к купцам ездил Нефед Мироныч сам, а Яшка торговал в лавке. Но отношения между ними совсем охладились, и сидеть в лавке дольше полудня Яшка никак не хотел.
Сегодня, после обедни, Яшка собирался пойти на игрище, повидаться с Оксаной, но отец взял его с собой пробовать лобогрейку. А ему отцова радость — чужая. Своей радости ждал он, своим «делом» мечтал заняться, да ничего своего у него не было, кроме украденных у отца пяти сотен рублей. Эти деньги Яшка берег для будущего. Что это за будущее ждет его, он не знал, но чувствовал ясно: оно ждет его — желанное, заманчивое.
Нефед Мироныч считал равнодушие сына к лавке, к хозяйству просто хандрой, которую лечить надо кнутом. Сегодняшний поступок Яшки переполнил его терпение, но у него было приподнятое настроение, и он решил обойтись с сыном мирно. Знал он: настойчивый и крутой характер был у Яшки, и Нефед Мироныч ничего против этого не имел, потому что сам был такого склада, однако поступиться отцовской волей не хотел и не мог. «Нет, сынок, рано выдумал батькой распоряжаться, у батьки рука твердая», — думал он, ухаживая за лобогрейкой, и сказал Семке, чтобы тот позвал Яшку.
Яшка, насупив брови, подошел к лобогрейке и, поддернув шаровары — это всегда было у него признаком дурного расположения духа, — откинул руки назад, держа в них свернутый в трубку журнал.
Нефед Мироныч, осмотрев каждый болт машины и смазав ее, тряпкой смахнул пыль с деревянных частей и, любовно обойдя вокруг нее, остановился рядом с Яшкой, вытирая паклей руки.
— Видал, как бегали казаки за нами? То-то… В ней, в машине этой, гордость наша и слава, сынок, — низким, грудным голосом прогудел он. — Весь хутор завидки берут, да, видать, не кругло у ихнего теляти волка догнати, а? — толкнул он Яшку локтем. — Вот погоди, поуберемся с хлебом, еще не такую выпишу. Сама молотить будет — понял? Тогда не токмо наши хуторские казаки — вся округа начнет перед Загорулькой картузы за версту скидать! Вот как научайся, сынок, управлять хозяйством, — горделиво заключил Нефед Мироныч и глянул в лицо сыну.
Яшка криво усмехнулся, промолвил:
— Дай бог! Только я навряд опять поеду ту машину пробовать… Служить пойду.
Нефед Мироныч понял, что дело тут вовсе не в службе, но пропустил сказанное Яшкой мимо ушей.
— Бог богом, сынок, да ить машины продают за деньги. А их надо суметь нажить. Знать, не плохо ваш батька хозяйнует, раз такие штуки в свой двор пригоняет!.. Вот хочь и косилка: кому она достанется? Тебе, — я с нею в гроб не лягу.
Яшка видел, что отец расчувствовался, и задумался над его словами. А ведь и в самом деле: все это — и новый большой дом, крытый оцинкованным железом, и этот каменный, на цементе, с железной крышей амбар на десять вагонов зерна, и лавка, и длинные конюшни, и сарай для инвентаря, и фруктовый сад с пасекой в полсотни ульев, — ведь всему этому будущий хозяин он — единственный сын.
Дарья Ивановна, заметив, что Нефед Мироныч мирно разговаривает с сыном, опять пришла звать его обедать, и Нефеду Миронычу пришлось отложить разговор с Яшкой до следующего раза. По пути в землянку он спросил, заметив в руках у него журнал:
— Опять с книжками всякими водишься? Отца поверяешь все? Хотел бы я глянуть с того света, как эти вонючие листки капитал будут тебе поставлять.
Яшка ничего не ответил. Разговоры о книжках уже были не раз, и мнение о них отца он знал: «Жечь их, чтобы не мутили разум».
После обеда Нефед Мироныч неожиданно объявил Яшке, что они едут на ток. Яшка было запротивился, но Нефед Мироныч сделал вид, что не слышит.
— Поезжай, сынок, до вечера вернетесь, — сказала Дарья Ивановна, зная, что, если Яшка не поедет, быть ссоре.
Яшка молча переоделся, запряг лошадей, и у Нефеда Мироныча легче стало на душе. «Нет, не вышел сын из повиновения. И не выйдет», — с удовлетворением подумал он, взбираясь на лобогрейку.
— Не к добру это, сынок! Таки в христов день, в воскресенье да еще анчихристовой творенией хлеб божий косить? Не езди, сынок, — советовала Нефеду Миронычу старая Загорульчиха, шамкая побелевшими морщинистыми губами.
— Вы все одно как малое дите, мамаша. Отец Аким кропил ее крещенской водой: какая ж она антихристова?
— «Отец Аким»… Знаю, как он кропил! — намекнула бабка на макитру топленого масла и полсотни яиц, что отослал попу Нефед Мироныч.
…Яшка ехал молча. Он видел, как отец, словно каменный, сидел на сиденье, слышал, как он вполголоса что-то подсчитывал, но у Яшки были свои заботы: он упорно думал об Оксане.
