— А! — Он махнул рукой.— Мне все ни к чему.
И Юля тут же решила, что за соль выменяет ему что-нибудь вкусненькое.
От той станции, куда можно было ехать без пропуска, дальше предстояло добираться попутными машинами. Вышли на шоссе, «проголосовали». Шофер первой же машины лихо тормознул, распахнул дверцу:
— Пож-жалуиста! Как не подкинуть та-акую девушку!
Поехали. Шофер тут же выяснил: куда они и зачем? И оказалось, что в деревне, возле которой стоит их часть на переформировании, хлеба прорва. А мешочникам туда не попасть: далеко от шоссе. Его самого смутило слово «мешочники», он извинился:
— Это я не про вас!
Тетка Паланея было засомневалась: «Надо ли ехать в такую даль? Как потом с грузом дотащимся?»
— Ер-рунда! — отмахнулся шофер.— Враз организую вам попутку.
Как видно, по этому шоссе он ехал не впервые. Знал, где стоят контрольно пропускные пункты. Не доезжая их, высаживал, указывал тропинку:
— По ней опять на шоссе выйдете. Буду ждать, не сомневайтесь. Мотору поостыть в самый раз.
— Вот повезло, так повезло! — радовалась тетка Паланея.
Весенний день длинный. Солнце еще стояло высоко, когда прибыли в ту деревню, которую так расхваливал шофер. Он же определил их и на квартиру:
— Тут будете в чистоте и спокое.— Посулил вскоре наведаться и лукаво-многозначительно подмигнул Юле. Молодая хозяйка от этого ревниво нахмурилась. Ухарь подмигнул и ей, прибавил с вызовом: — Вот так вот, Мар-руся!
Маруся, узнав, что они привезли на обмен соль и керосин, сама побежала по соседям — известить. Крикнула уже на бегу:
— Одним днем обернетесь с таким товаром!
В самом деле, соседи прямо-таки набежали. Всем позарез нужны были в этой глубинной деревне и соль и керосин. У Юли и того и другого было мало. И потому мама в Москве пошла на крайность. До последнего не пускала она «в расход» свою блузку из нежнейшего, белейшего батиста. Вокруг воротника, на груди — пена еще более белых кружев. Мама в этой блузке становилась красавицей. И вот, бережно сложив, мама погладила ладонью кружева — попрощалась. Сунула блузку в мешок.
— Нет! — воскликнула Юля и выбросила блузку.
— Нет! — эхом отозвался дед из своего угла.— Нет, Лиза, нет!
— Да! — непреклонно сказала мама. И так, чтоб дед не видел, глазами показала на него Юле.
У деда на щеках появился голодный отек: старики и дети особенно страдали от голода.
Теперь Юля развернула блузку перед Марусей. И та посоветовала:
— Пойди к Дуське. Она у нас модница. Во-он в ту избу.
Дуська — грудастая девка, наверное, Юлина ровесница — вцепилась в блузку:
— Беру!
— Мала, поди, будет? — усомнилась Дуськина мать.— Померяй.
Что ж, блузка в самом деле была Дуське мала, перламутровые пуговки натягивали петли. Блузка, делавшая маму красавицей, безжалостно подчеркнула непомерное богатство Дуськиного бюста и обезобразила Дуську.
— Мала, мала. Сымай! — Мать махнула рукой.
— А ничего не мала! — Дуська вертелась перед зеркалом.— Что ты, маманя, понимаешь? Нынче модно в облипочку. Беру!
— Ну, так и быть...— Мамане блузка тоже нравилась.— За кило муки можно взять.
— Еще чего!—отрезала Юля,— Три кило, не меньше!
Это была безумная, невероятная цена. Для того и назначила ее Юля, чтоб Дуська сняла наконец блузку со своих… своих...
— Три кило!—Маманя язвительно расхохоталась.— Сымай, Дуська!
Но Дуська, как видно, не лишена была в доме права голоса. И был он у нее из числа тех, что не перекричит и уличный репродуктор.
— Не сыму! — Вот так она произнесла этим самым голосом.— И черт с ней, с мукой!
— Дуська, опомнись!
Поспорили. Покричали. Последнее слово осталось за Дуськой. Отвесила на безмене муку — со щедрым «походом».
— За эдакую красоту не жалко!
Довольная и собой и Дуськой, Юля вернулась в Марусин дом. Там тетка Паланея громогласно торговалась с хозяйками. Муку придирчиво проверяла: сыпала на ладонь щепотку, плевала на нее и скатывала в комочек. Отведав комочек на вкус, ставила «диагноз»: «Ничего мука!» Или: «Дрэнь. Сырое зерно смолола, молодица!»
Последней пришла в дом чистенькая и аккуратная старушка. При виде бойко идущей торговли робко примостилась на краешек лавки, опустила на колени завернутый в льняную тряпицу свой небогатый товар. И замерла с видом полной безнадежности. Юля разглядела на ее одежде тщательно на шитые заплатки, подивилась белоснежному платочку на таких же белоснежных волосах. Пожалела бабусю, подсела к ней:
— А вы что же, бабушка?
— Так ведь что, внученька? Муки у меня нету. Сами до новины на картохах перебьемся ли, нет ли...
Она не взывала к жалости, нет. Просто делилась своими заботами. Оказалось, что и сын и невестка фельдшерица на фронте. Забирали невестку — внучка, по пятому годку, хотели в детский дом отправить.
— Мы с дедом не отдали. Сами ростим. Так бы оно все ничего — коровка, слава богу, доится, курочки. А с хлебом беда. Дед совсем старый, не работник в колхозе. Много ли я одна заработаю? И сольцы ни щепотки давно уже нетути. Без соли какая еда, сама посуди?
Она помолчала, поправила платок на голове. Глянула на Юлю, и Юля подивилась, какие черные, живые глаза у старушки.
— Одно, что есть,— медок.— Бабуся развернула тряпицу, поставила на ладонь глиняный обливной горшочек.— Внучку берегли — новый еще когда-то будет. Да уж за соль что хошь отдашь. Возьми, а?
И Юля вспомнила, что для Жени «вкусненькое» еще не выменяла. Пожалуй, мед и взять. Мешочек с солью, чтоб тетка Паланея не распорядилась им по своему, Юля спрятала в карман куртки.
— А что,— сказала Юля,— возьму.— И вынула мешочек.— Только... не мало вам будет?
Старушка взвесила мешочек на ладони. Сказала с достоинством:
— Нет, мало не будет.— И с опаской покосилась на тетку Паланею.
Та, как почувствовала, что Юля сейчас сделает глупость, оглянулась. Юля держала в руках горшочек, старательно увязанный бумагой. Нюхала — сквозь бумагу сочился аромат.
— Ты что? — возмутилась тетка Паланея — Договорились: только муку!
— Нет! — твердо возразила Юля.— Это для Жени.— И старушке: — Спасибо, бабушка.— Глазами показала: «Уходите поскорей!»
За мед была ругана Юля нещадно, а заодно и Женя: «Не сдох бы он без того меду!» Но что сделано, то сделано.
Часу не прошло, как тетка Паланея весь «товар» расторговала. Толстые, солидные, дивно пахнущие, стояли мешки с мукой в уголке. Неподъемные мешки. И тетка Паланея стала тревожиться:
— Ну-ка, обманет нас тот шофер? Не придет? Что будем делать?
— Придет, никуда не денется,— уверенно сказала Маруся.
Как ни жестко торговалась с бабами тетка Паланея, а Марусю за приют и заботу оделила щедро и солью и керосином. Маруся не осталась в долгу, пригласила поужинать. Сама собралась доить корову, а тетке Паланее дала указания:
— Печку затопи. Картошка вон, в ведре, начисти.
Юлю при этом намеренно обошла взглядом.
Не успела Маруся скрыться в хлеву, как явился ухарь. Выяснив, где хозяйка, начал заигрывать с Юлей. Тетка Паланея сурово на него прикрикнула:
— Дров бы нарубил, жа-аних!
— И то! — Ухарь ничуть не обиделся.
Судя по тому, что топор из подпечья вытащил без раздумий, в доме этом ему не привыкать было хозяйничать. Здоровенные березовые колоды с одного удара разлетались у него надвое.
Тетка Паланея и Юле мигом нашла работу:
— Вода кончается. Принеси!
С крыльца Юля видела, как размахнулся ухарь, ахнул топором по чурбаку и тут же покачнулся. Топор выпал из рук. Ухарь ухватился за стойку, подпирающую поленницу, и, скользя по стойке рукой, неловко съехал на землю.
Юля мигом слетела с крыльца, подбежала к нему. Ухарь был весь белый.
— Ты что? — в испуге спросила Юля.
— Ер-рунда!—Он все же пытался хорохориться.— Ведро воды на башку, и будет пор-рядок!
Однако же пока шел к колодцу, его болтало из стороны в сторону. Он с несвойственной ему виноватостью бормотал:
— Чер-рт, как прихватило, чер-рт!
Ведро у Юли не вдруг в колодце утопилось, и вытащить его, оказывается, куда как не просто. А ухарь уже изготовился: сорвал гимнастерку вместе с нательной рубахой, уперся обеими руками в сруб колодца, наклонил голову.
— Лей! Прямо на голову лей!
Юля подняла ведро. И тут увидела: от плеча наискось, через спину шел глубокий, красно розовый рубец, перечеркнутый скобками швов. Юля держала обеими руками на весу тяжелое ведро — глаз не могла оторвать от рубца.
— Ну, лей же! — рассердился ухарь.
Она стала лить — потихоньку, чтоб вода не попала на шрам.
— Ох, хор-рошо! Эх, здорово!—крякал ухарь.— Удр-ружила!
На веревке висело во дворе выстиранное белье. Юля сорвала просохшее полотенце, бросила ухарю на голову. Он утерся, направился к березовым чурбакам. Позвал Юлю:
