– Оте-ец наш… веди нас, куды знаешь… и мы свои головы сложим…
Тысячи рук протянулись к нему, стащили его, тысячи рук подняли его над плечами, над головами и понесли. И дрогнула степь на десятки верст, всколыхнутая бесчисленными человеческими голосами:
– Урррр-а!.. Уррр-а-а… а-а-а… батькови Кожуху… Кожуха несли и там, где стояли стройные ряды,
несли и там, где стояла артиллерия, пронесли и между лошадьми эскадронов, и всадники оборачивались на седлах и с восторженно изменившимися лицами, темнея открытыми ртами, без перерыва кричали.
Несли его среди беженцев, среди повозок, и матери протягивали к нему детей.
Принесли назад и бережно поставили опять на повозку. Кожух раскрыл рот, чтоб заговорить, и все ахнули, как будто увидели в первый раз:
– Та у его глаза сыни…
Нет, не закричали, потому что не умели назвать словами свои ощущения, а у него глаза действительно оказались голубые, ласковые и улыбались милой детской ласковой улыбкой, – не закричали так, а закричали:
– Уррра-а-а нашему батькови!.. Нехай живе… Пидемо за им на край свита, будемо биться за совитску власть. Будемо биться с панами, с генералами, с ахвицерьем…» (161).
Массовые сцены – родная стихия Серафимовича. «Когда Приходько вышел, шум воды вырос, наполняя всю темноту. У дверей на черной земле, темный и низкий пулемет. Возле две темные фигуры с темными штыками» (22).
Нельзя сказать лучше, чтобы заставить читателя почувствовать эту обстановку. Здесь ни одного слова нельзя заменить другим: из повторения эпитетов – черного, низкого, темного – создается картина жуткой обстановки.
«Смутно белеющими пятнами проступают неугадываемые хаты. На улице черно наворочено, присмотришься – повозки; густо несутся храп и заливисто-сонное дыхание и из-под повозок и с повозок – везде навалены люди. Высоко чернеет посреди улицы тополь – не тополь, и не колокольня, присмотришься – оглобля поднята. Мерно и звучно жуют лошади, вздыхают коровы» (22).
Попробуйте здесь поставить какое-нибудь другое слово вместо «неугадываемых хат», и вы почувствуете, как тотчас ослабеет напряженная сила восприятия. Или такое выражение: «на улице черно наворочено», здесь чувствуется и хаотический беспорядок, и массивность, и ночная обманчивость форм.
«Солдат, щекотно влезая жесткими усами в ухо, хриповато шепчет:
– Коновязь, – и из-под усов густо расплывается винный дух» (22).
«Море – нечеловечески огромный зверь с ласково-мудрыми морщинками – притихло и ласково лижет живой берег, живые желтеющие тела в ярком движении сквозь взрывы брызг, крики, гоготанье…» (82).
Кто был у моря, тот явственно почувствует, как этот огромный зверь «ласково лижет живой берег».
Вот описание грузинского офицера, очень много болтающего о «свободе», о «культуре», искренне убежденного, что «большевики – враги человечества, враги мировой культуры» (95). Он приготовился со своими войсками «достойно» встретить таманцев и прикончить их здесь, на горном перевале.
«Грузинский офицер с молодыми усами, в тонко перетянутой красной черкеске, в золотых погонах, с черными миндалевидными глазами, от которых (он это знал) захлебывались женщины, похаживал по площадке массива, изредка взглядывал. Окопы, брустверы, пулеметные гнезда» (94).
Больше ничего о нем можно и не говорить.
Этот образ, схваченный немногими штрихами, гораздо ярче рисует грузинского, меньшевистски настроенного офицера, чем детальная характеристика.
«Кавказское солнце, даром что запоздалое, горячо. Только степи прозрачны, только степи сини. Тонко блестит паутина. Тополя задумчиво стоят с редеющей листвой. Чуть тронулись желтизной сады. Белеет колокольня» (157).
Какое это превосходное описание по точности определений, по гармонии слога, по строгости и красоте эпитетов!
Такой же краской, такой же одухотворенностью пронизана и картина ночи:
«В бархатно-черном океане красновато шевелятся костры, озаряя лица, плоские, как из картона, фигуры, угол повозки, лошадиную морду. И вся ночь наполнена гомоном, голосами, восклицаниями, смехом, песни родятся близко и далеко, гаснут; зазвенит балалаечка; заиграет вперебивку гармоника. Костры, костры…» (105).
Примеры можно удесятерить, но в этом нет нужды – повесть «Железный поток» нужно не цитировать, а читать ее всю от начала до конца – она вся написана превосходно.
Серафимович хорошо знает материал, положенный в основу произведения. Он прекрасно чувствует среду, в которой развертываются события, знает ее быт и нравы, знает язык, знает всю эту тайную гамму движения мыслей и чувств человеческих, поэтому с легкостью и уверенностью подлинного большого художника он обращается с материалом своей замечательной повести и дает образцы непревзойденного мастерства.
Окунуться на несколько часов в чтение «Железного потока» – это значит освежиться в переживаниях героических революционных действий, это значит приобщиться к произведению большого художественного дарования.
21 сентября 1924
О «Железном потоке» А. Серафимовича. – Статья закончена 21 сентября 1924 г.; первоначально называлась «Серафимович в «Железном потоке». Впервые опубликована в журнале «Октябрь», 1926, № 2, февраль.
Об этом произведении Серафимовича Фурманов писал неоднократно. В отзыве о сборнике «Недра», в котором был напечатан «Железный поток», он определяет его как «героическую эпопею», которой «будет гордиться пролетарская литература». В специальной рецензии, написанной 1 мая 1924 года и опубликованной в № 6 «Пролетарской революции» за этот же год, Фурманов называет повесть Серафимовича «одним из замечательных произведений современности», но оговаривается, что в своей рецензии касается «лишь ее «историчности», соответствия обработанных здесь фактов документальному историческому материалу о великом походе Таманской армии»,
Серафимович говорил о статье Фурманова: «…из всего, что написано о «Железном потоке», это – лучшее» [2].
Но статья эта не сразу увидела свет из-за противодействия «напостовцев»-рапповцев, которые даже Серафимовича склонны были причислять к «попутчикам» и более того – к «врагам» пролетарской литературы. Фурманов возмущался этим и говорил: «Наши критики болтают о ком угодно, только не о пролетарских писателях (например бы, о Серафимовиче)» [3]. Его статья направлена против тех, кто принижал значение творчества Серафимовича.
Печатается по тексту журнала «Октябрь».
Все цитаты по № 4 сб. «Недра». (Прим. автора.)
А. С. Серафимович, Собр. соч., т. X, Гослитиздат, М. 1948, стр. 456.
Архив ИМЛИ, П-62, 2186; см. также II-62, 954.
