Конечно, белые крепко придавили красных, но если идти точно на Иловлинскую, то можно попасть к своим…
Как вернулся Логвин из-за Дона, долго не узнавали его земляки. Что седые клочья торчали в некогда смоляной шевелюре — этим не очень сегодня удивишь, многие головы война побелила. Неразговорчивым стал Петрунин, даже угрюмым, а в бою неприказно лют. Если не успевали командиры властью остановить его, не щадил ни пленных, ни раненых, особенно у кого на погонах звездочки да лычки… Будто не понимал слов казак или считал, что относятся они не к нему. Потому долго не доверяли ему ходить за «языком».
Лишь когда появился в полку Магомет Алиев, отошел Логвин от своих горестей, отмяк сердцем. Но не для врагов, для своих. Даже улыбаться стал чаще, чем дождик в этих местах выпадает.
Подивился Петрунин, что однажды вызвали его в штаб не для того, чтоб задание дать, а встретиться с каким-то приятелем.
Вошел Логвин, честь по чести отрапортовал, а командиры несколько удивленно переводят взгляд с горца на него. И если тот засветился весь радостью и был готов сорваться с места, то Петрунин спокойно взирал на штабных.
— Что же ты, Логвин Иванович, не признаешь дружка? — спросил Шапошников, с недоверием разглядывая кавказца, который по-прежнему находился на седьмом небе от счастья.
Теперь Петрунин заставил себя внимательно вглядеться в угловатые, резкие черты продубленного лица. Но ничего родного, близкого не уловил в его нерусском обличье. И только когда тот заговорил, просительно протягивая руки к Петрунину точно к Иисусу Христу, вспомнил кабардинского аргамака, преданного хозяину так, как, может, не бывает предан человек человеку. Но даже эта деталь не убедила бойца в том, что расстались они приятелями. Просто он пожалел тогда беднягу. Встретился бы этот чечен или лезгин, кто он там, через две недели, с земли бы не поднялся, не то что на коне уехал. Да ладно, что попусту прошлое ворошить.
— Теперь признал, — сказал Логвин, не вкладывая в тембр голоса никаких красок. — Ну и что?
— Как «что»? — удивился комполка. — Человек, можно сказать, рискуя жизнью, к тебе шел, хотел убедиться, что ты жив-здоров, своего аллаха за тебя молил, а ты так безразлично встречаешь. Единственное, что нас смущало: не лазутчик ли он. А раз ты его угадал, верю я ему на все сто процентов. И такую привязанность надо бы оценить достойно, товарищ Петрунин, а не бирюком глядеть на гостя. Он нам немало хороших вестей привез.
— Ну, а я тут при чем? — не понял Логвин обиды Шапошникова.
— Как при чем? — взорвался комполка. — Человек из-за тебя, можно сказать, всю жизнь поломал, от белых ушел, к нам просится. Понимаешь, голова садовая? Если бы все обманутые солдаты повернули штыки против буржуазии, мы давным-давно прикончили бы всю контру.
«Вот оно что, — наконец сообразил Петрунин, — значит, я вроде комиссара, перековал душу одного контрика». И от этой простой мысли ему стало весело. Он уже слушал Магомета не только без раздражения и безразличия, но даже заинтересованно, редким кивком подбадривая, а улыбкой осчастливливая. Магомет рассказал, как еще в лазарете задумался над поступком казака. Ему ведь офицеры, как толмачи, все уши прожужжали, долдоня о красноармейских зверствах, пытках, сплошных расстрелах. Своими раздумьями поделился с соседями по койке. Одни отнеслись к вопросу как к чему-то сверхъестественному, потому что сами верили в неописуемую жестокость красных, другие угрюмо отвернулись от болтливого кунака, третьи по-доброму ругнули и велели держать язык за зубами. Но когда Магомет задал свой вопрос врачу, тот ничего не мог придумать лучше, чем обвинить джигита в большевистской агитации, в предательстве и приказал незамедлительно направить его в штрафную роту.
Но Магомет решил во что бы то ни стало отыскать красного казака Логвина Петрунина и узнать лично от него, почему он оставил ему коня и сохранил жизнь. Считай, все лето блукал джигит по степным хуторам и станицам, разыскивая своего спасителя. И вот наконец он видит Логвина живым, здоровым. Он хочет служить не вообще в Красной Армии, а именно под началом Петрунина.
Командование согласилось. И не жалело после. Магомет стал тенью Петрунина. В атаке ли, в разведке он всегда впереди отделенного, за обидное слово в адрес Логвина голову готов снести. Так сдружились донской казак и аварец из Дагестана, что ни словом сказать… А если случалось уходить им в тыл белых поодиночке, очень переживал оставшийся.
Как сейчас. Расставались возле самой воды. Не плакали, не целовались, лишь крепче обычного стиснули друг друга, хлопнули пару раз один другого по спине и одновременно сказали:
— Прощай, брат…
И направился боец, гремя царскими медалями, полученными на германском фронте, на противоположный берег Дона, в хутора, занятые белоказачьими войсками Мамонтова.
Идет от хутора к хутору, интересуется земляками-одногодками, кое о ком сам рассказывает матерям и невестам, спрашивает, как живется-можется казакам при новой власти, скоро ли кадеты начнут освобождать от большевиков левый берег Дона. С сожалением говорит, что сам отвоевался, списан подчистую из-за ранения, на что соответствующий документ имеется.
Разное рассказывали жители солдату, но никто точно не знал, когда войска начнут наступление на позиции красных. Наконец, и одном хуторе Логвину удалось обнаружить странную процессию. Из займища к берегу казаки возили и таскали срубленные деревья. Петрунин незаметно подкрался к берегу, залег в кусты.
Смотрит, из затона вышла баржа не баржа — зеленый остров. Такой приплывет к позициям, и не сразу заметишь его.
— Что скажете, господин полковник? — спрашивает поручик с баржи.
— Великолепно, — отвечает полковник, стоящий возле легкой брички. — Но следует торопиться. Не забывайте, мы бездействуем третий день. Это может насторожить красных.
— К двадцати четырем будет закончена маскировка флотилии.
— Великолепно, — снова похвалил тот поручика. — Сейчас прикажу стягивать сюда части. Надеюсь, ваши тихоходы-катера доставят нас к Сиротинской еще в темноте?
— Через два часа, господин полковник. А оттуда до позиции красных не более трех верст займищем и как снег на голову, — ликовал поручик.
«Значит, часа в два ночи они будут возле станицы, — подсчитал Петрунин. — Ну, давайте, господа, торопитесь, мы вас встретим».
Пробираясь сквозь терновые заросли, ушел далеко вверх по реке, разыскал в займище сваленный сушняк многолетнего тополя, стащил его в воду, привязал к веткам шинель, гимнастерку, брюки, сапоги и вошел в октябрьскую воду. Она сразу обожгла тело. Боец энергично заработал ногами. Через несколько минут Петрунин почувствовал под собой дно левого берега. А еще спустя десяток минут его остановил дозор красных.
Прискакав в штаб. Петрунин рассказал командиру о готовящемся десанте.
Шапошников уточнил по карте, где будут баржи через два часа после выхода из затона, и решил окружить это место заранее.
В полночь скрылась за горизонт луна. Стало так темно, что не поймешь — то ли куст справа шевелится, то ли человек. А тут еще сплошные облака последние звезды спрятали.
Жуткая тишина повисла над Доном. Стал Шапошников уже подумывать о том, что белые не подготовились к высадке десанта или решили перенести операцию на предрассветный час, но в это время где-то далеко ухнул филин, а ему трижды ответила кукушка. И сейчас же Логвин дернул командира за рукав и радостно зашептал, как будто его голос могли услышать:
— Едут. Слышь, товарищ Шапошников.
Шапошников подошел к самой воде. Ничего не видно. Настороженно слушает, может, забухает мотор? Стоп. Откуда-то издалека, как из сказки, плывут звуки над водой. И среди условных птичьих — железные — тук-тук-тук.
А когда совсем близко натуженно застучали дизели, Шапошников вдруг заметил, как к берегу едва приближается черный остров. Он взбежал на кручу, залег рядом с Петруниным, и сейчас же по цепи полетел его приказ: не стрелять, лежать тихо.
Вот уже несколько черных островов закачалось около берега. Тяжелые баржи заскрипели на раскатах, раздалась приглушенная команда: — Пшел!
Первые солдаты, прыгнув в воду, осторожно, словно цапли, вышли на песчаную кромку и остановились, прислушиваясь к шуму леса, всплескам реки за спиной. Вот уже белогвардейцы вытянулись цепью. И тут над головой Петрунина, как выстрел, раздалась команда:
— Огонь!
Берег, казалось, вздрогнул от дружного залпа. На миг яркая вспышка всех ослепила. Слева и справа застрочили пулеметы. Бойцы стреляли по мечущимся фигурам.
Чтобы спасти положение, белые открыли беспорядочную стрельбу с барж. Под прикрытием огня десант решил пробиться вперед и разбрестись по займищу. Но его встретил новый дружный залп.
А с барж все бежали и бежали на берег солдаты. Цепляясь за корневища и кустарники, прыгая с коряги на корягу, метр за метром они поднимались по зыбкому обрыву. Наступило критическое положение. Командир полка принял решение: пропустить десант в займище. Как только белоказаки прорвали цепь и устремились по старой дороге к луговине, раздалось, громкое «даешь!». Это вступили в бой конники, которых Шапошников держал в засаде.
