Раиса Павловна побледнела:
— Константин Сергеич! Кто вам позволил бить чужие сувениры?
— Не будем мелочными! Это же примитив! Пряник! — Глаза художника лихорадочно сверкнули. — О, Белая Невеста!.. Я задыхаюсь!..
Лилия не отрывала удивленных глаз уже не от меня, а от Белоневестинского. Я и сам обалдело глядел на этого человека. А Раису Павловну было не так легко удивить.
— Да вы знаете, что старинные вещи входят в моду? А вы… — И от возмущения захлебнулась.
— Раиса Павловна! Дорогая! — Константин Белоневестинский протянул к ней энергичные волосатые руки. — Я напишу с вас «Мадонну». Клянусь!.. Люди! — Он повернулся ко мне с Лилией. — Эффект — вот что молодит душу. Южное солнце располагает к поискам… — Художник пальцами прочесал свою взъерошенную гриву до поблескивающего пятачка на макушке. — К черту бескрылое старье! Я хочу идти в ногу…
— Сейчас же идите спать!.. — тихо умоляла Раиса Павловна. — Они с Пекой меня доконают…
На свете нет лазурней, звонче места,
Чем золотая Белая Невеста! —
раздался из спальни бодрый голосок Петушка.
— Спи, головорез! — И вдруг Раиса Павловна загадочно улыбнулась: — Лилечка, да проводи же Константина Сергеевича. Опять нюхает сушеного краба… У него же воображение, горячая голова!..
— Остудить?.. — Лилия повела заплетающегося художника. — Пускай прохлаждается на крылечке!
— Это что же, — спрашиваю, — воздушные ванны?
Было в этой Лилии что-то от сестры Анны Васильевны, было! Нашенское, белогорское.
— Диковата! — Раиса Павловна вздохнула. — Проснется дрожащий художник на крылечке. Встретит солнышко!
— Ничего! — утешаю. — Южное солнце располагает к поискам.
Гляжу: Раиса Павловна совсем иная. Какая-то задумчивая, какая-то смутная. И сразу же мне не до шуток… «Может, — думаю, — у человека тоже сердце шалит?»
Но тут в раскрытое окошко просунулась знакомая косматая морда с оскаленными зубами. Молодая хозяйка ласково погладила роскошные космы:
— Кудряш, Кудряш!.. И тебе не стыдно жирными деньгами питаться? На, озорник. Ешь! Ты сам не представляешь, что сегодня сделал! Правда, Иван Иваныч? Что ж вы молчите?..
Кудряш с хрустом уплел шашлык, облизнулся.
— Озорник! — Раиса Павловна загадочно улыбнулась. — У него такие дьявольски умные глаза и мягкая шерсть… А как предан! Иногда мне чудится: это не пес, а заколдованный человек…
— Кто ж его заколдовал? — спрашиваю.
Не успел опомниться — она уже мой щетинистый чуб погладила. Как бы невзначай. И ладонь у нее словно шелковая.
— Любите певицу Кристалинскую?
— Извиняюсь, — говорю, — но я женщинам не верю. Горький опыт. Еще когда служил на Крайнем Севере…
— Ах, Иван Иваныч, тут юг! Поставить пластинку? А может, магнитофон?
И что это на человека находит? Мне бы сказать ей: «Спокойной ночи!» А я… Видно, тут, братцы, климат такой.
— Уважаю, — говорю, — магнитофон. Дольше крутится.
Майя Кристалинская так жалостливо запела, что и сказать нельзя. Не шелохнусь, как тот тополь у окошка, плющом оплетенный. Нет, мне лучше уйти…
— Невезучая у меня звезда, Иван Иваныч… — шепчет. — Никак не могу найти планету Венеру…
И тут уж ни черта не разберешь, где планета Венера, а где холодящая губная помада. Удирай, Иван! Пропадешь!..
Вдруг тихонько сама оттолкнула:
— Не целуйте… Не надо. Я совсем не та, которую вы ищете… Прощайте.
Я так и ошалел. Что ей ответить? Ой, люди-человеки!..
Вот уж этот Чудотворный тупик! Невезучей Раисе Павловне дьявольски повезло. Оказывается, за неделю до нашего знакомства она выиграла «Запорожца», по ее словам, за тридцать копеек.
Опробовал его по горным дорогам я. «Этот семейный танк, думаю, — вылечит или угробит мое сердце…» А из головы планета Венера не выходит…
Раиса Павловна и Лилия на работе, а свободный художник и Пека-Петушок увязались со мной.
— Пить! — захныкал Пека, едва мы выскочили на асфальт, что плавился от жары. — Пить!..
— Пожалуйста! — Художник мрачно улыбнулся. — Иван Иваныч, гони во-он к той гипсовой Марусе! Тут каких-нибудь полтора километра.
Подъезжаем. Белая Маруся наклонила свой кувшин, а из горлышка хлещет родниковая вода. Только брызги на солнце сверкают. Уж не добрая ли это санитарка Маруся нашего козачьеборского дяди Миши, что освобождал Белую Невесту, когда нас еще на свете не было?..
Здравствуй, Маруся! Привет тебе от старого плотника. Он словно сердцем чуял, что я тебя тут встречу. От смерти ты его спасла, от винного потопа спасла, а от любви…
Всю жизнь человек мается. Слышишь, Маруся?..
Кто вас, женщин, поймет? Влюбилась что ли в меня Раиса Павловна? Пожалела? А может, играет как кошка с мышонком? Эх, неприкаянная твоя душа!..
Тихонько спрашиваю:
— Константин Сергеич, вы в любовь верите?..
— Я верю в себя! — Белоневестинский вздохнул. — Из этого кувшина никогда не брызнет вино. Пейте на здоровье водичку!
Через пять минут мы снова хотели пить.
— Ух! Черт меня дернул ехать в такую жарищу! — пробормотал художник и пригубил пахучий термос. — Море приелось… Иван Иваныч, сворачивай с укатанной дороги. Учись искать. Эти разморенные автотуристы ничего не видят, кроме моря и дорожных знаков. А рядом…
Мы свернули налево. Плакучие ивы, опутанные цепким плющом, сплетали ветки над самой головой. Дохнуло сыростью и грибным духом, как из старого бревенчатого колодца. Может, это ты аукнуло, мое белогорское мальчишество? А может, здесь наш дядя Миша со своими друзьями-товарищами гнал когда-то остервенелых беляков?
— Стоп! — Константин Сергеич присвистнул. — Тут мои владения. Джунгли! Слышите?..
Внизу что-то не то сладко похрапывало, не то ворковало.
Вглубь! — скомандовал свободный художник. Подальше от цивилизации!..
На орлином носу темнели внушительные очки.
— Дядь Костик Сергеич! — неожиданно решил Петушок. — Ты похож на шпиона.
— Ты… ты… — Тот нахмурился. — Ты объелся, старик, острых фильмов. Я добрый князь Белоневестинский. Вот моя опочивальня и баня. Прошу!
Из-под замшевых диковинных кореньев били ключи и, озоруя, вливались в журчащую горную речушку. Она хитро петляла между камней, а потом вдруг отчаянно прыгала с каменной глыбищи. Черт побери! Влюбилась или играет со мной Раиса Павловна?..
Добрый князь подставил узкие плечи под пенистые звонкие струи.
— Уф!.. Уф!.. Прелесть!.. Какие тут шпионы, в этом первобытном раю?.. — И, отдуваясь, растянулся в каменной ванне. Вода омывала его жилистое тело. — Наслаждайся, Иван Иваныч!
— Уже начинаю! — говорю и хлоп себя по щеке.
— Что с тобой?
— Заморские комарики!
А под ухом, как неотвязная музыка:
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
— Художников они не трогают, — заметил наблюдательный Пека.
— Честных художников, — гордо уточнил князь.
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
Присел я на спаленную траву. Между каменьев выбивался сухой изогнутый корень. Иди-ка сюда, голубчик! Укоротил ему ножом хвост и стал прилаживать к донышку разбитой бутылки, что валялась у водопада.
Пека тут как тут.
— Дядь Ван Ваныч, это что?
— Комариный князь в ванной. Похож?
Князь нахмурился, но, пригубив пахучий термос, подобрел:
— А в тебе что-то есть. Притом современный стиль… Друг мой, да мы почти коллеги! — И протянул из своей ванны энергичную волосатую руку. — Сколотим состояние! Организуем художественный салон. «Сувенир лазури!..» Мои полотна, твоя резьба. Подрежем имена. Константин Белоневестинский, Иван Шурыгин. Старомодно! Ж-жик! Кон Белон, Ив Шур. Звучит? А?
— Мой сувенир — баранка, — отвечаю. — А это, Кон Белон, так, забава. Такие штуки еще мой дед Ерофей вырезал!..
— Ну что ты понимаешь, белогорский пряник! — Художник поморщился. — Я сам кое-что беру от икон, но преломляю. Главное — реклама! В Западной Германии парень с божьей искрой предложил двум дамам своего «Иисуса атомного века». А те возьми да не купи. Не доросли. И тогда он их — жик! Их — на «скорую помощь», его — в тюрьму, а слава — в печать. Затребовал в камеру мольберт, завалили заказами. Миллионер! Ясно?
— Ясно, — говорю. — Ой, люди-человеки! Лучше резать коренья. Правда, Пека?
Кон Белон зябко пожал плечами.
— Я сам против крови. Но реклама, реклама! Дать бы Раису Павловну этакой мадонной! Пустить бы мои полотна в большое плаванье! И вдруг мне звонят из швейцарского банка: «На вашем счету миллиончик». Понимаешь? Я тружусь тут, а там миллиончик. Я тут, я там… Ну почему одним везет, а другим?.. Ищу, мучаюсь… Где у меня… — Он запнулся. — Этот… На чем все держится… как его?.. — И, помрачнев, навел на мальчугана длинный указательный палец.
— Пистолет? — подсказал Пека.
