Мы разделись и устроились за двухместным столом.
Я испытывал не только профессиональное, но и чисто человеческое любопытство. Сейчас попытаюсь полностью восстановить в памяти наш разговор.
Он. Выпьем? За нашу встречу…
Я. Не пью, Константин Платонович.
Он. Даже пиво?
Я. Даже пиво. Впрочем, пиво иногда пью.
Он. Что ж, выпьем пива.
Я вновь уловил легкую, добродушную насмешку в его голосе, в блеске глаз и манере почесывать за ухом. Я едва сдерживал раздражение. Один вид пивных бутылок вызывал во мне желание встать и уйти. Я не хотел присутствовать при этом омерзительном сеансе превращения человека в скотину.
Было стыдно ощущать себя и виновником очередного запоя. Зорин, словно почуяв мои мысли, сказал: «Не бойтесь, я не пьяница».
Я. К сожалению, так говорят все. Когда вас выписали?
Он. Меня не выписали. Я от них сбежал. Почти сразу после вашего увольнения…
Я. Мне хочется попросить у вас извинения.
Он. Да ну, что вы!
Я. Не надо?
Он. Ну, извинитесь, если вам будет лучше от этого. Но я-то все понимаю.
Я. Что?
Он. То, что все произошло по вашей неопытности. Вы действовали методом исключения. Вы и тот врач…
Я. Вы считаете, что мой диагноз был неправильным?
Он. Конечно. Вы исходили из самого худшего…
Я. Нет. Я исходил из объективных данных.
Он. Может быть. Но по неопытности вы поменяли местами причину и следствие.
Он был прав. Он отождествлял меня с В. и был прав. Откуда ему знать, кто такой В.? И я и В. — оба были в белых халатах. Я никогда не сомневался в отсутствии у Зорина психической патологии. Но я был убежден, что он больной. Был? Что значит — «был»? Я убежден в этом и сейчас… Но он, Зорин, в чем-то прав. Пиво пьет перед супом. Я глотнул тоже, пиво оказалось резким, как свежая газировка.
Мы понемногу разговорились, он как бы не замечал моего напряжения и настороженности и все увлеченнее говорил о своей работе, о семье и о городе. Его слова звучали примерно так:
«Кто нынче преуспевает? Не глотает ни валидола, ни валерьянки? Перестраховщик. Да, да, самый банальный перестраховщик, что-то такое серое, среднее. И, я бы сказал, жалкое. Этот тип проникает везде. А плодится от бюрократизма, как плесень от сырости. Пример? Пожалуйста. Досок на опалубку требуется два кубометра, он выпишет три. Лучше перебрать, чем недобрать. На всякий случай… Остаток бросит в грязи под дождем. Или вот драка в подъезде… Свист, милиция. В отделение волокут всех, хотя виноваты один-два. На всякий случай. Перестраховщик без бумажки не ударит палец о палец. Из-за какого-нибудь пустяка заставит тебя бегать по этажам и по кабинетам. А у вас в медицине? Разве не так? Найдут палочку у ребенка и всю семью, всю квартиру — в инфекционное. Весь подъезд. Человек двадцать не работают. И все из-за того, что какой-нибудь рассеянной дурочке померещилась палочка под микроскопом».
Я спросил его, можно ли говорить с ним откровенно, и только после этого решил вновь выявить его толерантность.
«Часто ли приходится… это самое?» — «Когда как». — «А все же?» — «В общем-то довольно часто». — «И сколько?»
Он не ответил и замолчал. Затем посмотрел на меня: «Вы женаты?» — «Нет», — сказал я. Он вздохнул и улыбнулся: «Не женитесь». — «Почему?» — «А что станете делать, если жена будет строить глазки каждому встречному?» — «Уйду, не оглядываясь». — «Легко сказать — уйду. А если ребенок?» — «Попытался бы поговорить, воспитать». — «Вот я и воспитываю…» — «Ну и как?» — «Она считает это покушением на ее свободу, а меня домостроевцем». — «И что же тогда… делать?» — «Не знаю. — Он посмотрел на часы. — Терпеть, наверно…»
До моего поезда оставалось сорок минут. Зорин с веселым любопытством посмотрел на меня и спросил о наркологии, что это за наука и с чем ее едят. Я едва сдержался, чтобы не ответить ему грубостью, встать и уйти. Вместо этого я назвал ему одну вполне официальную семизначную Цифру. Затем добавил несколько статистических данных. Он вдруг осекся, затих, нахмурился. «Значит, алкоголизм — это все-таки болезнь?» — спросил он. «Все-таки…» — «Расскажите, что это у нее за стадии…» — «Очень грубо… Первая, это когда хочется выпить на так называемый посошок…»— «А вторая?» — «Вторая, когда человеку хочется опохмелиться». — «Ну, а третья?» — «Третья? — К нам уже прислушивались соседи. — Третья — это когда просят двадцать копеек на проезд».
Он сказал: «Что же, значит, мне надо кончать. Это занятие… У меня уже первая стадия. Если попадет, то хочется еще…» — «А утром?» — «Пока нет». — «Хорошо, что так говорите». — «Как?» — «Пока…»
Он засмеялся. И спросил, внимательно вглядываясь в мою переносицу:
— Как вы думаете, с точки зрения того врача… Верующая старуха, которая ходит в церковь, молится… Сумасшедшая? Что бы ответил мне доктор? Если да, то мой самый близкий человек — теща — давно рехнулась…
Я сказал, что это он может спросить сам, непосредственно у В. Мы встали. Наши поезда отправлялись с интервалом всего в пять минут. Мы попрощались дружески! Один уехал на север, другой на юг.
