Отец продолжал буравить сына глазами-щелочками, ронял недовольные слова:
— Займетесь вы, как же. От вас дождешься. Воды — и той из колодца принести не можете, все матушке приходится одной делать.
Бабушка Варвара сидела здесь же, отмахнулась:
— Да чего ты, Клавдий, о чем ты говоришь? Что ж я, без рук совсем?
— Не в этом дело, матушка, а в том, что они ничего не хотят понимать. — Отец перегнулся через стол и тихо, но с большим значением, спросил у Станислава: — Сейчас какое время, ты знаешь? То-то и оно, что ты ничего не знаешь. Ты только и думаешь, что ногами работать. А надо иногда и головой думать. Сейчас такое время, когда происходит восстановление народного хозяйства. Соображаешь? И каждый, я в том числе и ты, должен быть к нему причастен. Слышал, Юрий? — Клавдий Вахтомин бросил взгляд на младшего сына.
— Слышал, — отозвался тот.
Станислав сказал:
— Я же с тобой не спорю, папа. Если ты надумал переезжать, тебя ничто не остановит.
Клавдий Сергеевич хмуро продолжал:
— Соображаешь. Именно так все и будет. У тебя хорошо подвешен язык, Станислав. Быть тебе агитатором, не меньше. Меня ничто не остановит, ты прав. — Он сцепил кисти рук и легонько ударил ими по столу. — Даже твоя насмешливая физиономия меня не остановит.
— Я не виноват, что у меня такое выражение лица.
— Вот-вот. Ты никогда ни в чем не виноват, а потом получается наоборот. Смотри мне в глаза, если не испытываешь вины! Вот так.
И только теперь Станислав услышал новость, которая многое объяснила ему в поведении отца.
— Я хочу, прежде всего, — сказал Клавдий Сергеевич, — чтобы в нашей семье, которую мы вместе начали строить, было все мирно и по-человечески. Я хочу, чтобы моя новая жена стала для вас хорошим другом, чтобы вы любили ее и уважали. Как родную мать.
— Какая жена? — спросил Юрка. Станислав смотрел на отца, но не видел его; мысли Станислава улетели далеко от этой комнаты, от теперешнего времени… Перед лицом возник вдруг образ буфетчицы с вокзала. Станислав много раз видел отца с ней, когда была еще жива мать. Правда, в те времена отец пил. Буфетчица Марина была высокая, худая женщина с накрашенными губами, черноволосая, ее волосы блестели, словно их намазали бриллиантином.
— Я ее знаю, — сказал Станислав.
— Знаешь? — Отец уставился на сына. — Откуда ты ее можешь знать?
— Я вас часто видел около стадиона. Ее звать Марина, которая буфетчица с вокзала…
— Дурак! — резко оборвал сына отец. — Чего ты мелешь? Какая Марина? Тебе что, приснилось?
— Ничего не приснилось. Марина из буфета, такая худая и накрашенная…
— Дурак!! Замолчи! Еще два слова, и я тебя вышвырну вон!
Отец сердито сомкнул губы. Бабушка Варвара смотрела себе в чайную чашку, но Станиславу почудилось, что старуха загадочно улыбается. В комнате повисла тяжелая пауза, и Станислав снова не мог понять, почему. Что он такого сказал?
Отец продолжал более спокойным тоном:
— Хоть ты и перешел в восьмой класс, Стасик, у тебя еще молоко на губах не обсохло, понимаешь? Если хочешь знать, почему ты меня видел около Маринки этой, я отвечу. Она торговала водкой, ну и я… если ты помнишь… — Отец запнулся, достал из кармана платок, оглушительно высморкался, пододвинул бабушке Варваре свою чашку. — Плесни, матушка, чайку, что-то горло пересохло… В общем, — повернулся к сыну, — это не твоего ума дело!
— А кто будет наша мама? — спросил Юрка все тем же голосом — звонким и наивным.
Отец сделал неопределенное движение рукой, словно хотел остановить младшего сына от дальнейших расспросов.
— Придет время, все узнаете. Тетя образованная, книгами торгует в магазине. Добрая. Она живет в селе, поэтому мы туда скоро переберемся. Как только продадим этот дом. Ты все понял, Станислав?
— Все.
Но после такого важного и очень памятного разговора ничего не изменилось в доме Вахтоминых. Отец по-прежнему пропадал неизвестно где, ночевать часто не приходил, и бабушка Варвара чувствовала себя полноправной хозяйкой. Поскольку ей теперь не у кого было спрашивать, что приготовить на обед, она проявляла собственную инициативу, откармливала «маленьких мужичков», как она называла внуков, пельменями, пирогами с картошкой и свежей рыбой.
Впрочем, Станислав и Юрка тоже редко сидели дома: если на улице стояла ясная погода, братья по-прежнему гоняли мяч, или уходили на Цну купаться, захватив удочки и банку с червями.
Отец появлялся, как правило, по выходным дням. Однажды он пригнал подводу, погрузил на нее сервант и уехал, даже не присев к столу.
— Некогда, матушка, некогда! — пробормотал он, когда старушка хотела о чем-то попросить его. Но в самый последний момент отец сунул в руки бабушки Варвары пятьдесят рублей, прохрипел: — Возьми, купи мяса!
Появившись в другой раз, отец медленно снял сапоги — он и летом ходил в сапогах — прошелся по горнице, сел к столу и стал смотреть в окно, за которым молчал длинный июльский полдень. Старушка стояла здесь же, ждала, когда Клавдий Сергеевич заговорит. Она не любила первой лезть со своими замечаниями.
Отец начал свою речь с вопроса:
— Не приходили покупатели?
— Бог миловал, — ответила бабушка Варвара, не подумав о последствиях.
Но Клавдий Сергеевич пропустил ее слова мимо ушей. Он думал о своем. Он знал, конечно, что покупателя на дом не было, несмотря на то, что и в Вахтомино, и в соседних деревнях, и по всему селу развешены были объявления о продаже трехкомнатного, построенного по-городскому дома с садом и огородом (пятнадцать соток), с двумя сараями, с антресолями (это почти второй этаж!), с собственным колодцем во дворе.
— Значит, никто не интересовался, — сказал Клавдий Сергеевич, вслушиваясь в свои мысли.
— Может, не надо продавать-то? — спросила бабка как бы между прочим.
— Что? — Отец встрепенулся. — Это почему же?
— Ну… как, — старушка развела руками, словно очень удивилась тому обстоятельству, что ее сын Клавдий такой непонятливый человек. — Сам рассуди, сынок. Ну, продашь ты этот дом, ну, купите вы со своей Тамарой новый в селе, ну, станете вы жить. А парням-то куда деваться?
— То есть, как куда? С нами жить будут, только с нами. Уж ты, матушка, как скажешь, так словно в лужу сядешь. Куда деваться… Отец я им или нет? Или, может, ты думаешь, что я негодяй какой?
— Ну, что ты, Клавдий, зачем такие слова тяжелые.
— А какие слова прикажешь говорить? Дети есть дети. Куда отец — туда и они. А ты как думала?
— Я ничего не думала.
— Вот видишь, сама признаешься: не думала. Взяла да и ляпнула на честного человека такую напраслину. Думаешь, я не знаю, чего ты подумала? Ошибаешься, матушка. Я вас всех насквозь вижу. Ты думаешь, если я не появляюсь в Вахтомине, то значит позабыл-позабросил всех, и пусть сыновья живут так, как им заблагорассудится, пусть с голодухи подыхают, не нужны мне они, груз на шее вот этой самой, — Клавдий Сергеевич ребром ладони постучал себе по шее. — Так я говорю, матушка?
— Совсем не то ты сказал, Клавдий. Я же другое имела в виду. А ты словно порох — пых-пых! — рта не даешь раскрыть, слова не позволяешь вымолвить. — Бабушка Варвара тоже рассердилась, в сердцах громко пододвинула к себе табурет, но не села, продолжала стоять, скрестив на груди руки. — Уж ты позволь мне словечко-то вымолвить, а? Мнение свое сказать, потому что давно оно лежит во мне грузом, мнение мое.
— Говори, матушка, чего спрашиваешь? Ты меня просто-напросто обижаешь, — Клавдий Сергеевич изобразил на лице нечто, похожее на дружескую улыбку, и покашлял, как бы прочищая голос, а на самом деле только для того, чтобы сделать паузу и найти новые слова — добрые и не обижающие. — Ты ведь самостоятельный человек, матушка…
— Я чего хотела сказать, Клавдий, — старушка машинально сворачивала и снова разворачивала полотенце, которым до прихода сына вытирала посуду. — Дети-то твои растут. Стаська вон, так тот вообще скоро жених станет, да и Юрий подрастет, моргнуть не успеешь, как станет басом говорить… Вот почему я много дней хожу и думаю: может, не надо тебе дом продавать? Не оставить ли его мужичкам твоим, им ведь тоже через несколько лет жилье понадобится… Вот, Клавдии, что я давно носила в себе, да не решалась рта раскрыть. К тому же тебя самого сутками не видать, не слыхать…
— Меня не видать, потому что я сутками на работе нахожусь, — отрывисто бросил Вахтомин. — Может быть, кое-кому и кажется, что Вахтомин бездельничает, но Вахтомин ночами не спит, чтобы на его участке все шло так, как должно. Кажется, кое-кто не прочь указать на Вахтомина пальцем: вот, мол, старый дурак, жениться надумал! Но Вахтомин вытерпит и не такое, поскольку у него есть еще и сознание, и трезвость, и воля! — Он спохватился, понизил голос и сказал: — Это я не о тебе, матушка, с тобой дело обстоит проще. А что касается моих пацанов, то они не пропадут. Мы умрем — все им останется. Нажитое не пропадет. — Он снова замолчал, снова начал смотреть в окно. Потом, вспомнив что-то, спросил: — Где они, сыночки-то?
