Далеко на причале Кесарев видел людей, наблюдавших за шлюпкой; были там военные моряки, с рассветом оцепившие порт, были рыбаки. Оттого, что все они ждали, когда наконец будет ликвидирована опасность, на душе у Кесарева потеплело. Ему и самому не терпелось скорее сделать то, ради чего он шел на катере за десятки миль.
«Жаль, что нет здесь Веры, она бы воочию убедилась, как я рискую», — неожиданно подумал Кесарев. В нем еще больше окрепла мысль увидеть ее. И если бы не эта злополучная мина, он еще вчера мог бы съездить к ней. Обнять бы ее сейчас да так и застыть на час, на день... Как она говорила в прошлый раз? «Твое минное дело меня не интересует, не для того я на свет родилась, чтобы переживать за кого-то. Я хочу жить так, чтобы ни в чем себе не отказывать». Он тогда сказал ей, что так могут рассуждать лишь эгоисты. Она даже не покраснела. «Я эгоистка? А может, Сережа, твоя Наташа эгоистка? Не я, а она заманила тебя в свои сети. Так опутала, что и жизни тебе нет».
Тихо в бухте, только слышно, как кричат чайки да время от времени где-то на другой стороне залива прогудит рыболовецкое судно. Тишина какая-то зловещая, обманчивая, в такие минуты Кесарев даже слышал биение собственного сердца; боязни у него не было, руки хотя неторопливо, но уверенно делали свое дело.
Скрипнула крышка — это с места наконец сдвинулась заржавевшая гайка. У Кесарева от напряжения даже молоточки в голове застучали. Он отвинтил гайку, положил ее себе в карман и принялся за вторую. И вот что странно — она легко подалась, несколько поворотов ключа — и крышка еще больше отошла. Кесарев заглянул в щель — два тонких проводка, красный и черный, тянулись к запалу. Запал медный, блестящий. Он холодит глаза. Только бы не задеть тонкие проводки... Кесарев подумал о том, что надо отключить схему ликвидатора. Внутри там есть один хитрый контакт, если вдруг какой-либо проводок порвется, то сейчас же, в одно мгновение заработает часовой механизм, пройдет несколько секунд, контакт замкнется, сработает запал и — взрыв. Кесарев дотронулся до красного проводка. Тонкий как паутина. Только бы не оборвать. Кесарев чувствует, как деревенеют пальцы. Да, прав Скляров — человек живет не умом, а сердцем. Нет, Кесарев с этим не согласен. Человек живет прежде умом, он должен соображать, что к чему, а уж потом делать какой-либо шаг; а сердце... Оно самый чувствительный аппарат; глухо стучит в груди, будто тяжесть на нем какая. И в ногах тяжесть, и дышать как-то тяжело. Не страх ли тебя сковал, Кесарев? Нет, только не страх. Напряжение какое-то давит на сердце. Ворочается оно как мельничный жернов.
«Чего ты скис? — сказал он себе. — Ты же не трус, Сергей. Ну? Докажи, что ты щелкаешь мины как орехи. Только не спеши, думай. Только не спеши. Человек живет умом...» Он нагнулся к мине, засунул руку в отверстие, пытаясь вынуть запал.
«Все, кажется, я готов...» — только и подумал Кесарев. И тут одна мысль обожгла его сознание — порвать черный проводок. Это по нему бежит ток к запалу. Да, да — он... Кесарев просунул руку и изо всех сил потянул провод. Наконец он лопнул.
— Все, теперь дело в шляпе, — выдохнул Кесарев. Но едва он приложился ухом к мине, как услышал стук «тик-так, тик-так». Часовой механизм работал. Кесарев догадался — в камере мины установлено два ликвидатора. Значит, там и два запала, и чтобы вынуть их, надо снять крышку аппаратной камеры. Скорее, скорее! Кесарев изо всех сил нажал на разводной ключ, и гайка сдвинулась с места. Скорее! Скорее!
Он мигом снял крышку, бросил ее и тут же увидел переплетение проводков. Все Их резать нельзя, где-то тут два проводка от часового механизма. Ага, вот они, у самого запала... Он зубами перекусил их, и часовой механизм перестал работать. Кесарев легко вынул один запал, потом другой и, держа их на ладони, сказал:
— Вот они, голубчики...
Пальцы дрожали, и ему стало не по себе. Он осторожно завернул запалы в платок и положил в карман. Кивнул мичману:
— Давайте, гребите к буксиру...
Вскоре мину отбуксировали подальше от порта, на другую сторону залива, и подорвали. Эхо взрыва молнией пронеслось над бухтой, вспугнуло чаек и затерялось где-то в скалах. Кесарев легко вздохнул:
— Еще одно эхо войны... — И, глядя на капитана буксира, спросил: — Ну что, все? Тогда разрешите мне отбыть на корабль на вашем катере...
Уже смеркалось, когда катер ткнулся носом в песчаную отмель. Кесарев спрыгнул на землю, крикнул рулевому «спасибо!» и зашагал вдоль берега.
Странное, однако, чувство овладело им: там, в бухте Заозерной, он думал о Вере, говорил себе, что при возвращении на корабль непременно зайдет к ней; а то, что дома ждет Наташа, его ничуть не волновало. А укротив мину, он вдруг с необыкновенной теплотой подумал о жене, он понял, что это, видно все оттого, что она ждет его, волнуется. Не зря же как-то в пылу откровения она призналась, что, когда он в море, дома она сама не своя: то выглянет в окно, откуда до самого горизонта просматривается дымящее море, то станет звонить по телефону жене старпома Лиле Ивановне, говорить о том, что их сын Игорь хорошо решил домашнее задание, написал сочинение без ошибок, а потом спросит: «А как там Роберт Баянович, что-то давно он не был в школе?» А жена скажет: «Так ведь в море он, как и ваш Сергей». И только после этого Наташа успокоится. А на другой день она снова начинает волноваться...
«Наташе я не скажу, как укрощал мину», — решил Кесарев.
Он вышел на городскую улицу, там, на пригорке, Верин дом. В окнах горит свет, значит, она дома...
И все же Кесарев после колебаний решил зайти к ней. «Только на час, а потом домой».
Стучал в дверь, а у самого в груди трепетало сердце. А когда увидел Веру на пороге, шагнул к ней, схватил обеими руками и крепко прижал к себе. Губы прошептали:
— Веруся, моя дорогая, я так к тебе торопился...
Она не отстранилась, тихо сказала:
— Вот мученик мой, ну, ладно, заходи в комнату...
Она помогла ему снять мокрую шинель, спросила:
— Ты откуда?
— С того света, Вера... — Он тут же прилег на диван и, глядя на нее, продолжал: — Скляров говорил как-то, что человек не умом живет, а сердцем. А я не согласен: ум делает человека сильным, дает ему все, что надо. А сердце... Нет, сердце порой обманчиво, ох как обманчиво.
— Не выдумывай, — усмехнулась Вера. Она встала, выключила в прихожей свет, а в спальне включила ночник. — Сердце, оно никогда не обманет человека.
— А вот и неправда, — возразил Кесарев. — Еще час назад я в мыслях жалел Наташу, даже решил не заходить сегодня к тебе. А вышло по-другому. Увидел в окнах свет, и сердце затрепетало, как рыбешка в сети. Ноги сами понесли к дому. — Он помолчал. — Сегодня я был наедине со смертью. Веришь, а?
Она присела к нему, наклонилась к его лицу и поцеловала.
— Я, кажется, тоже не могу без тебя. А про смерть ты, пожалуйста, не придумывай. Скажи, что спешишь, но приехал ко мне. Я и так тебя пожалею.
«Не поверила, — взгрустнул он. — А Наташа не такая...»
Сергей проснулся на рассвете. На душе было пусто и зябко. Из кармана кителя, висевшего на спинке стула, он достал папиросы и закурил. Тихо, чтобы не разбудить Веру, подошел к окну. На дворе стоял мглистый туман, сквозь его серую пелену тускло просматривалось море — какое-то серое, как застывший свинец. «Погода тихая, значит, уйдем в море», — подумал он и стал одеваться. Ему не хотелось будить Веру. Надо тихо уйти, чтобы она не слышала.
Сергей отошел от окна, загасил папиросу.
«А все же я подлый... — подумал он. — Наташа небось думает, что я на корабле. А вдруг?.. Нет, она не станет наводить справки».
Кесарев надел китель.
Проснулась Вера. Кажется, она давно не спала.
— Сережа, милый... Ты что, уходишь?
Он присел к ней на диван, и глядя в ее черные, как сажа, глаза, сказал:
— Там меня ждут, — Сергей нагнулся к ней и поцеловал в мягкие губы.
— Я люблю тебя, Сережа, — сказала она серьезно, без улыбки. — Теперь ты понял свою ошибку?
— Нет, объясни, пожалуйста.
Она встала, набросила на себя коричневый халат, и теперь ее светло-розовое лицо с тонкими дужками черных бровей стало одухотворенным. Каштановые волосы упали на плечи. Высокая, стройная, она была красива, словно сошла с картины художника.
— Ты сам потерял меня, и то что сейчас рядом со мной — моя милость. Да, да, Сережа, жизнь штука коварная! — И она погрозила ему пальцем.
— Ты знаешь, я не ищу в жизни проторенной дороги, — возразил он ей. — Я сам делаю свою тропинку в жизни. Ты извини, но я сам делаю. — Кесарев чему-то усмехнулся. — Странная ты, Вера. Вчера, когда мы сидели в ресторане, ты ко мне не была внимательна, а все поглядывала на соседний стол. Там сидел капитан первого ранга, и ты не спускала с него глаз. Он что, твой знакомый?
Она кокетливо отбросила со лба волосы.
— А ты наблюдательный...
— Кто он? — вновь спросил Кесарев.
Вера сказала, что видела его впервые и что он не дурен собой. Чем-то похож на ее мужа.
