Выговор за несвоевременный ввод нового учебного корпуса, хотя строил-то не он. Строгое предупреждение за ЧП — на уборке овощей накуролесил мальчишка… Выговор…
Право же, командиру батальона Коробову было легче. Хорошо еще, что есть в жизни, как он полагает, некий закон сохранения данного служебного состояния человека, и из него не так-то просто несправедливо вывести тебя: снять, понизить, разжаловать.
Как есть, наверно, и тоже неписаный, закон компенсации. Коли тебя незаслуженно обидели — непременно найдутся люди, старающиеся умалить боль от несправедливости, возместить утраты.
Если быть предельно искренним перед собой, очень осложняют жизнь бесконечные вызовы на заседания, комиссии, к начальству и к тем, кто хочет быть твоим начальством.
Поток поручений, заданий, просьб с металлом в голосе и без него — только успевай поворачиваться.
Вот через полчаса надо поехать в колонию. Он общественный председатель комиссии по досрочному освобождению заслуживших того осужденных, а дело это ответственное и нелегкое.
Коробов вчитался в записи на перекидном календаре.
«Второй лингафонный кабинет» — ну, как оборудовали его, он проверит завтра. Совместное заседание профкома и комитета комсомола проведут сами, не маленькие. Надо позвонить, поздравить коллегу — директора ПТУ, его наградили орденом Ленина.
Иван Родионович отодвинул в сторону журнал дежурств по училищу, с тоской посмотрел на застекленный шкаф, где выстроились книги Ушинского, Макаренко, Сухомлинского с белыми гребнями закладок. Неделями некогда открыть дверцу этого шкафа.
Сегодня вторник? Значит, в 15.00 проводит он обычное оперативное совещание своего «штаба».
Так сказать, мозговой центр училища, педагогические асы. Это без всяких преувеличений. Вот взять хотя бы завуча — всевидящего и всезнающего Петра Платоновича. Он «из моряков», ходит с костыльком в руке, в брюках с широким клешем. В училище перешел из средней школы: составляет расписания, графики контрольных работ, ведает нагрузками преподавателей, повышением их квалификации, кабинетами и наглядными пособиями. Петр Платонович контролирует качество уроков, работу предметных комиссий, ведение классных журналов, дневников и еще многое другое. Без шума, методично, поражая своей работоспособностью.
Заместитель Коробова по воспитательной работе Афанасий Гаврилович — в прошлом комиссар, летчик с инженерным образованием — неугомонный человек, о котором в учительской в шутку говорят, что он способен подзарядить атомную станцию. Выступая с трибуны и входя в раж, Афанасий Гаврилович убирает сначала графин, затем стакан, словно расчищает себе место для ораторского размаха. Он должен, кроме всего того, что составляет круг его обязанностей, планировать работу кружков, олимпиад, брать на себя хозяйственные дела, когда это касается кабинетов, оборудования.
Помощникам Коробова не всегда просто было почувствовать «демаркационную линию» их прав и обязанностей. Поэтому Ивану Родионовичу приходится иногда подправлять ее, где сужать, а где и расширять.
В «штаб» входят несколько человек, и невозможно сказать, кто из них важнее, да они, к счастью, и не стараются подчеркивать степень своей значимости.
Сегодня на заседании «штаба» речь пойдет о последнем наборе. Надо осмыслить, что происходит: две трети поступивших — жители местные, это облегчает проблему общежития, но обязывает к более тесным связям с родителями. Небывало много детей из семей интеллигенции. Желанный поворот интереса к нам? Но тогда — в чем его причина?
Коробов развернул телеграмму, прежде не замеченную на столе: мать Алпатова извещала, что приезжает в два часа дня. Ну, это будет тяжелый разговор.
Миновав пропускной пункт, Коробов направился к флигелю начальника колонии, где обычно заседала комиссия. Но у тополиной аллеи его окликнули:
— Иван Родионович!
Перед ним стоял их выпускник пятилетней давности, в серой робе, стриженный под машинку. Что-то было в его внешности… заячье. В вытянутом лице, косовато поставленных глазах, прижатых ушах.
— Василий?! — воскликнул Коробов. — Тебя как сюда занесло?
Собственно, можно было и не удивляться. Василий Кудасов еще в училище выпивал, правда, только до «навеселе».
Василий был поражен:
— Да неужто вы меня, Иван Родионович, помните?
— Ну как вас не помнить? Всех помню. Даже походку и голоса…
Кудасов, например, ходил с подскоком, это Коробов тоже не запамятовал.
— Вы, наверно, уже смотрели здесь мое дело?
— Еще не смотрел. А что ты натворил?
Оказывается, опять «навеселе», Кудасов влез в драку, «защищая невинного», — угодил сюда на два года.
— Эх, Василь, Василь, золотые руки, дурная башка!
Да какой же Василий тощий стал, худее прежнего, одни мослы. Длинный нос торчит, между втянутыми щеками. А глаза умные, добрые. Глаза человека, который трезвым и букашку не обидит. И ловкие, все умеющие делать руки. Такие блоху подковали.
Кудасов мастак и по столярной части, и по сварке. Полы паркетом настелет. Замок хитрый, телевизор починит. Но особенно здорово слесарит. Здесь он — бог. Находит самые разумные решения, делает красиво, видно, получая наслаждение и от процесса труда, и от его результатов.
Ему бы дать образование — редкостный инженер получится.
— Иван Родионович, — просительно произнес Кудасов. — Меня на днях освободят. Возьмите к себе, в мастерскую… Не пожалеете.
Василий жадно вглядывается в лицо директора: глаза у того вроде сочувственные, возьмет, а там — ни-ни.
«Может, правда, взять? — думает Коробов. — За ним только присмотр нужен. И тогда „выходится“ в мастера, как говаривает наш полиграфист Горожанкин… Стоп, стоп, директор, — рискованный эксперимент. О детях речь идет!»
— Нет, Василь, пока воздержусь. Погляжу на тебя повнимательнее издали…
— Не верите? — сник Кудасов.
— Вера делом крепка. Ты мне позвони, когда на работу устроишься…
— Ну, воля ваша, — с обидой выговорил Василий, дав себе зарок не звонить. — Пропойцу нашли. — Он уныло побрел к жилому корпусу.
Закончив свои дела в колонии, Коробов возвращался пешком — хотелось во время неторопливой ходьбы отдохнуть. Но мучила мысль о Кудасове: не зря ли отказался от него?..
Начал сеять дождь. Странная погода в этом году. В начале апреля вдруг наступила жара. Тополиные сережки мгновенно устлали тротуары, отчаянно зацвели сады. Но у отопителей продолжался «сезон», и трубы, казалось, были раскалены. Город, минуя весну, изнемогая, ворвался в лето. А вот сейчас раньше срока наступила глубокая осень. Унылая, слякотная, без обычных багряно-золотистых пожаров, сухих, умиротворенных закатов. Ничего, есть и в такой поре своя прелесть.
Молодо сдвинул шляпу набок, подставляя лицо дождю, Иван Родионович с интересом поглядывал по сторонам. С юности любил он «играть в приметливость». Какие лица у мужчины и женщины, идущих впереди? Какие у них отношения? Какие характеры, судя по жестам, походке, обрывкам фраз?..
Вот и сейчас: интересно бы знать, кто этот старец с длинными седыми волосами, в допотопной плащ-накидке?.. Да нет же, это совсем не старец.
Теперь и о нем мальчишки думают: «Старик». Собственно, он возраста совершенно не чувствует, разве только заноют раны.
И понимает молодых, наверно, лучше, чем они его. Помнит свою юность, а им не понять пожилого человека.
Разбрызгивая лужи, промчался грузовик с надписью на заднем борту: «Шоссе не космос».
На опустелой детской площадке над мокрым песком возвышается деревянный бордовый гриб. На его шляпке детская рука вывела мелом: «Куклы не трогать! Опасно!» — и нарисовала череп с двумя перекрещенными костями.
Мысли неизбежно возвращали Коробова к училищу. Он, как это часто бывало, вел молчаливую беседу с терпеливым слушателем.
«Собственно, мы у истоков невиданного учебного заведения. Выращиваем новую ветвь — педагогику получения профессии, что ли. Моделируем неизвестный прежде тип педагогического процесса… Становимся впередсмотрящими во всей системе среднего образования. Нет, нет, это не бахвальство, а трезвый взгляд на вещи.
В чем наша особенность? Давая глубокие знания основ наук, мы учим применять их в избранной профессии, развиваем, не боюсь этого сказать, элементы инженерно-технического мышления. Замечено, что рабочий со средним образованием вдвое быстрее овладевает новой техникой. На нашей стартовой площадке для миллионов будущих рабочих архиважны межпредметные связи, — конечно же, в русле матушки политехнизации.
Работать в „рабочих академиях“ стало и сложнее и много интереснее. Педагогам, мастерам требуется, я бы сказал, дополнительная „классность“: преподавателю химии — почаще бывать на химзаводе, физику — поближе стоять к мастерам, математику — составлять задачи, так сказать, с производственным уклоном. На уроках русского языка — по возможности пользоваться специальными терминами.
