— Ты не забудь сходить к врачу, Алик, — Люся говорила деловито, — надо провериться. А то еще будешь ходить со свороченной челюстью. Зачем ты мне такой нужен! Нет, серьезно. Проверься и позвони Завьялову. Он небось беспокоится. Надо, чтобы вы с ним как следует проанализировали эту схватку. Кстати, и Лузгину позвони. Он же ждет твоих «Заметок участника». Конечно, проиграть — радости мало, но все же главное-то — журнал.
Люся все дальше отвлекала Александра от грустных мыслей, без конца выискивая новые темы разговора: журнал, ее собственные тренировки, институт, экзамены, планы на лето...
Когда они подошли к его дому, Александр совсем успокоился.
Действительно! Что, в конце концов, на этом первенстве свет клином сошелся, что ли? Не будет разве других соревнований? Слава богу, он ведь не собирается заканчивать своих спортивных выступлений. У него еще все впереди, он еще только в начале пути. На этом пути его ждут, наверное, не только неудачи. Станет он еще и чемпионом города, и страны. Да, да, станет. Это одно из его самых страстных желаний, его мечта, да просто его долг, наконец! Он обязан добиться этого. И добьется!
Глава восемнадцатая
НА ВСЕ ДАЕТСЯ СЕКУНДА
Этот вечер ничем не отличался от всех других вечеров. И то, что именно сегодня произойдет событие, которое перевернет всю его жизнь, Александр, конечно, не предполагал.
Он был приглашен к Люсе (вернее, к Нине Павловне) на традиционный «чай». А потом они должны были идти на дежурство — сегодня их время было с десяти до двенадцати. Люся прямо сказала Александру:
— Веселого на «чаю» будет мало, Алик. Подозреваю, что маман хочет тебя утешить. Она очень переживала, чуть даже сама не пошла на финал. Я ее еле отговорила. Представляешь, только ее нам бы там не хватало. Но она считает, что ты убит горем, и, разумеется, никто не сможет тебя так хорошо утешить и вернуть тебе былую радость к жизни, как моя мама с вареньем и коржиками вкупе. Так что приготовься. Ничего не поделаешь.
Но Александра не пугала эта перспектива. Он уже примирился со своим проигрышем, хотя нет-нет, да и чувствовал легкий укол: черт возьми, ведь так близко был к победе. Ну да ладно, у него впереди вся жизнь, чтоб заниматься самбо. Успеет он еще и первенство Москвы выиграть, а то и страны. Да, да, еще ничего неизвестно. Этот проигрыш ведь ни о чем не говорит. Он-то знает ему цену.
И потом слишком много было у него хорошего. И в редакции. И с Люсей. Все это время, все соревнования, а особенно после них она была такой хорошей, такой понимающей. Он просто не знал, что она может быть такой. Нежной и мужественной. Она не занималась слезливыми утешениями и не изображала равнодушия: «подумаешь, проиграл, дело большое!» Она нашла тот единственно верный тон — деловой, спокойный, — какой в эту в общем-то грустную для Александра минуту мог принести ему облегчение.
Она не избегала разговора о его неудаче и в то же время умела отвлечь его мысли. Люся оказалась словно вдруг взрослей и опытней Александра. Словно мудрей.
И с радостным удивлением Александр видел возле себя не свою обычную насмешливую, веселую, колючую и требовательную подругу, а умную, энергичную, все понимающую и верную спутницу.
Вот такой она будет и в жизни, с нежностью думал он, надежной и преданной. Уж она-то никогда не подведет. Какое счастье, что она есть у него... Что она у него будет!
...Нина Павловна встретила Александра с печальной и сочувственной торжественностью. Так, наверное, встречал на острове святой Елены Наполеона местный комендант. Она значительно пожала Александру руку, стараясь взглядом выразить всю меру своей симпатии.
На этот раз, кроме полудюжины банок варенья, коржиков и печений, на столе возвышался специально приготовленный пирог.
Когда все уселись за стол, Нина Павловна заговорила, грустно и важно, стараясь как можно тоньше подойти к больной теме.
— В жизни, Алик, бывают тяжелые минуты. Я помню, в тридцать пятом году мне поручили играть роль таксы. Ну шел у нас такой детский спектакль, там были разные звери и такса. Это была очень ответственная роль. В ней не было слов, но в кульминационные моменты надо было лаять. Что ты смеешься, Люся? Ничего нет смешного! Театр — это театр. Я очень выразительно исполняла эту роль. Да что с тобой, Люсенька? Ты подавилась! Я же говорила тебе, бери без косточек! Ах ты, боже мой! Ну, лучше? Так вот, Алик, у меня эту роль отняли, — Нина Павловна горестно посмотрела на Александра. — Режиссер считал, что для таксы у меня слишком низкий голос — контральто. Я боролась, я ходила лаять к худруку. Но ничего не помогло. Это было тяжело, Алик, очень тяжело. И что же, я пережила это. У меня было потом много радостей, много ролей. Вот так и в самбо...
— Но, мама...
— Не перебивай, Люся, не перебивай. Я знаю, что я говорю. Эти судьи — они все жулики. Нет, Алик, вы не возражайте. Все судьи — жулики! Уверяю вас! Я не хочу сказать, что они берут взятки, не в этом дело. Вы им чем-то не понравились! Может быть, они знают, что вы журналист, и боялись, что вы их разоблачите...
— Но, Нина Павловна, ведь Орлов — тоже журналист.
— Журналист журналисту рознь, — глубокомысленно парировала Нина Павловна, — судьи — не дураки, они прекрасно понимают что к чему. В общем, я хочу вам сказать, Алик, не горюйте. Не надо. Это тяжелый удар, но у вас вся жизнь впереди. Не надо убиваться.
— Да я не убиваюсь, Нина Павловна...
— Я все вижу, Алик, все знаю, все понимаю. И я вам говорю: не переживайте...
Нина Павловна утешала Александра до тех пор, пока он действительно не начал расстраиваться.
Заметив это, Люся решительно встала.
— Ну, нам пора идти, мама. У нас дежурство.
— Но ведь, Люсенька, до дежурства еще два часа!
— Да, мама, но нам нужно еще поговорить с Аликом. Мы тут разрабатываем один прием самбо, совершенно неотразимый, который обеспечит ему победу над любым противником. Сейчас мы пойдем его разучивать.
— Люся!
— Ну что я такого сказала, мама? У нас с Аликом чисто спортивный разговор. Тебе просто не интересно.
Они посидели у Люси в комнате и отправились на дежурство. Александр поблагодарил Нину Павловну за чай.
— Будьте осторожны, дети. Не связывайтесь с хулиганами, — напутствовала их Нина Павловна традиционной фразой.
...И вот дружинники идут по участку — Александр, Люся, Нора. Сегодня их участок — парк. В общем-то, парк еще закрыт, его открывают только 1 Мая, но в эти весенние вечера здесь немало гуляющих.
Парк плохо освещен. Лишь дальние уличные фонари добрасывают до него молочный свет. И небо. Оно не очень темное, в звездах.
Дружинники идут медленно. Парк невелик, и спешить им некуда, впереди еще два часа. Александр ушел немного вперед.
— До чего хорошо! — говорит Нора. — В такой бы вечер не улицы патрулировать, а с милым гулять. Впрочем, вы-то совмещаете приятное с полезным, — добавляет она после паузы. — Это я вот третьей лишней мотаюсь. Я вам не очень мешаю?
— Да ты что, Нора, как тебе не стыдно! — без особенного воодушевления протестует Люся. — А где он, твой «милый»? Он вообще-то есть? — переводит она разговор в более безопасное русло.
— А как же! Что я, уж совсем никудышная? — спрашивает Нора, высокая, румяная, чернобровая — словом, «видная». — Он мне говорит, что я самая красивая.
— Кто говорит? — интересуется Люся.
— Ну, милый мой.
— А! Да, он прав, ты...
Но Нора перебивает:
— А Александр твой тоже тебе говорит, что ты самая красивая?
— Тоже, — признается Люся.
— Они все небось так говорят. Трепачи!
— Почему трепачи? — Люся не согласна. — Они и вправду так думают. Каждый про свою.
— Ну уж ты скажешь! Вот Ритка. Знаешь, из нашей команды?.. Она же страшная. Отворотясь не наглядишься! Что ж, Иван ее тоже считает, что она самая красивая?
— Считает — и правильно делает. Для него она самая красивая. Это диалектика.
Нора молчит, подавленная последним, не совсем ясным, а потому особенно убедительным, аргументом.
— Вот в такой вечер, — говорит она, помолчав, — даже хулиганы, наверное, становятся добренькими. Видишь, нет ни одного. Смотри, какое небо, красотища какая! А, Люсь? А мы тут бродим, злодеев подстерегаем. Они все небось со своими девочками сами гуляют. Это только в бурю, дождь — словом, в плохую ночь разбойники хулиганят. Так по крайней мере во всех книгах сказано. Правда?
Навстречу им попадаются редкие гуляющие, кое-где на скамейках сидят парочки. Они пугливо или с досадой поглядывают на дружинников, нарушивших их уединение.
— Счастливая ты все-таки, Люся, — с нескрываемой завистью говорит Нора, — институт кончаешь. А мне еще три года трубить. Ты куда потом?
— Куда пошлют...
— А куда могут послать? А если замуж выйдешь, тогда не пошлют?
— Тогда пошлют туда же, куда мужа.
— А его куда? — настаивает дотошная Нора, кивнув в сторону Александра.
